Один твой друг

Они могли бы быть друзьями. Оба социально неловкие, пускай, что по-разному. Оба решительные, везде чужие, по-своему умные, оголтело одинокие. Разумовский сделал глоток. Кислое. Как предательство — кислое. Они могли бы быть друзьями, но никогда уже ими не будут. Только Игорь Гром об этом ещё не знает. А хотя может… а может, можно было сдать Олега? Олег что-то говорил о жертвовании дружбой, но вообще-то именно он положил их любовь на алтарь своего безумия и пропорол от лобка до подбородка. Олегу не сдалась его любовь не то, что даром, да даже если бы ему ещё сверху доплатили, он бы не взял. Он отрёкся от Сергея. Игорь скучающе прохаживал по кабинету. Холодильник снова отказался выдавать ему напиток. — Не ломай мои автоматы, — хмельно смеялся Разумовский и, пошатываясь и путаясь в полах халата, двинулся к столу. — Не в первый раз вроде. — Прости, — Игорь не выглядел и не звучал слишком виновато. — Детская привычка. — Да… — Разумовский задумчиво протянул гласную, перезапуская автомат, присел на край стола, потряс в руках бутылку из-под вина. — Мы в детстве… у меня был один друг… у меня был один друг, и он был, ну, не ужасно, но достаточно сильным, таким сильным, и, — он, не удержавшись, улыбнулся и побрёл обратно к дивану. — И вот он, короче, трясёт этот автомат, а я запихиваю попадавшее в сумку впопыхах, и мы быстро бежим, пока охранники не увидели. Или ещё быстрее — от охранников. — Один друг? — Игорь не пил. Сделал глоток для приличия, но до Разумовского, ему, естественно, было далеко. Он уже был пьян, когда Гром заявился с «дружеским визитом». Взгляд у Грома был цепкий, лицо чуть напряжённое, видно, что всё время думает. А ещё Игорь Гром полицейский. Был когда-то, по крайней мере. Да и что уж говорить, можно вытащить Грома из мусарни, но мусора из Грома достать нельзя. Нужно было быть внимательнее Сергею, или расслабленнее — Грому. Да. Один друг. Которого он почему-то не мог найти в себе сил сдать. — Может всё-таки выпьешь? Было слышно, как скрипят друг о друга шестерёнки в его голове. А потом, как встаёт на стол банка с газировкой. Игорь упал рядом на диван и взял бутылку. Отпил из горла. Коснулся губами того места, где несколько секунд назад были губы Разумовского. Разумовский вздохнул и чуть сполз бёдрами по дивану. Он понятия не имел, чувствовал ли Игорь то же напряжение, повисающее в воздухе, когда они оказывались вдвоём в одной комнате, напряжение просто и тривиально разрешимое. Или это только Разумовский разругался с парнем в пух и прах и искал, где бы отвлечься? Надо было этим манипулировать — собственным телом. Чёрт. Ну ладно, будем апеллировать постфактум. Сергей чуть двинул ногой, касаясь своим коленом чужого. — Всё как-то разом навалилось, да? — буркнул он, незаметно двигаясь ещё ближе. А может, только для его затуманенного вином сознания незаметно, потому что Игорь покосился на Разумовского. Но, видимо, особого значения этому не придал, только как-то задумчиво вздохнул, сделал ещё глоток, передал бутылку и притёрся плечом в ответ. — Да всё оно как-то… не знаю я, короче. Будто знал, как делать не надо, и всё равно сделал. Дебил. Сергей повглядывался в лицо рядом и как-то не сразу подумал, что так близко Игорь может чувствовать его дыхание. На чуть горбатом носу, на покрытой интересно-какая-она-на-ощупь щетиной скуле, на заалевшем от выпитого ухе, на тонких искусанных губах. — Меня тоже предали, — Разумовский не совсем понял, почему сказал именно это. Так просто было нужно. И Игорь повернулся к нему, и посмотрел своими полупрозрачными, серыми, как небо, глазами. Ай. Ай, как больно. Так близко, что они почти сталкивались носами. Так устало смотрел. Так грустно. А потом вдруг опустил глаза и втянул воздух своим красивым, разомкнутым, красным от вина ртом. Разумовский почти физически ощутил жжение на губах, вызванное взглядом. Они подышали друг другу в лицо какое-то время, пока Гром не отвернулся, закидывая руку Сергею на плечи и прижимая к себе, скорее как старший брат, чем как любовник. — Да всё нормально будет, Серёг. «Серёг». О Господи. После такого он бы передумал спать с Громом, если бы тот не дышал сейчас захмелевши, жарко в макушку. Простая логическая цепочка: мало пьёт — быстро напивается. Игорь, пропускавший меж пальцев отворот халата, видимо, тоже подумал о том, как быстро ему ударило в голову. — А почему мы не закусываем? — Вино переводить, — сморщился Разумовский. Игорь повел носом над его головой и хмыкнул. — Ну точно. Эта бутылка же стоит как моя почка. — Да брось, — Сергей махнул кистью, хлопнув Игоря по пальцам, и собирался опустить руку, но Игорь ее поймал. Разумовский смотрел, как медленно, с опаской, но переплетаются их пальцы. — Обыкновенное вино из супермаркета. — Ну в таком случае и закусить можно. Сергей рассмеялся и откинулся затылком на чужое плечо. Почему-то вдруг стало так легко и весело. Не то выпивкой по голове стукнуло, не то смешным, трогательным и честным Игорем Громом. — Если ты голоден, мог так и сказать. Сейчас, я придумаю что-нибудь, — и попытался встать, но Игорь крепче сжал руку. — Или я могу достать что-нибудь поприличнее. Какого ты года рождения? — Восемьдесят восьмого, — лениво проворчал Игорь. — Такого у меня нет. Есть девяностого. — Твой год рождения? — Ага. Наш. В смысле… в смысле, это подарок. — Один твой друг? — Один мой друг. Помолчали. — Ну, как-то вот так без повода подарок пить… — Да он мне последний десяток лет их дарит. Причём, знаешь, не на день рождения или… или любой другой праздник, а просто дарит, — Разумовский заламывал пальцы Грома вместе со своими. — Помладше были, где только деньги брал? До сих пор не знаю, — дёрнул уголком губ. — Ну и вот мы взрослели, а вино дорожало. — И где сейчас этот один твой друг? На заработках? Сергей сглотнул. — Нет. Хочешь говорить о моих друзьях? — Нет, — Гром крепче сжал объятия. — А ты? — Что? — О чём хочешь поговорить? — губы невзначай касались щеки. — Скажи что-нибудь ласковое, — он сделал ещё глоток. — О нет, — скривился Игорь и боднул Сергея головой. — Я плохо… говорю слова. Разумовский одним слитным движением, слишком ловким для пьяного человека, оказался у него на коленях. — А в чём ты хорош? — Ох. Ох. Игорь не сопротивлялся Разумовскому, но — сопротивлялся себе. Сергей закинул руки по локоть на чужие плечи, двинулся ближе, а игоревы руки застыли над его бёдрами. Он подался вперёд, и Гром, вынужденно соприкоснувшийся с мягкой тканью домашних брюк, чуть расслабился. Жарко. Жарко в одежде и тесно, а под рёбрами, что ни укутывай, холодно. Давно уже холодно, ещё до всей этой истории. Что же случилось? Зато ладони у Игоря горячие, как камни, нагретые полуденным солнцем, таким ярким и жарким, каким никогда не бывает в этом сыром городе, будто оставляют под одеждой ожоги. Он вёл ими от колен и выше, мельком огладил ягодицы и нервно сжал низ футболки, пока Сергей снова не заёрзал. К голой коже ещё хуже. Горячие, горячие сухие руки. Игорь выглядел таким грубым и неотёсанным, а прикасался бережнее, чем к античным скульптурами в этой большой и тëмной комнате. Мозолистые пальцы по гладкой коже на рёбрах ощущались как долото по мрамору. Их близость — античная скульптура. Прекрасная. На выдуманный сюжет. Уникальная. И как ни грей её греческий раскалённый воздух — холодная. Мёртвая. Сергей потянул чужую футболку вверх, а грудь под ней оказалась и того горячее натруженных рук и мягче, и по-живому трепещущей от прикосновения ледяных, почти трупных рук, самых кончиков пальцев, и от этого вдруг сделалось так горько. А кожа алела. У Сергея алела тоже, ссаживалась под подбородком от контакта с колючей щетиной и острыми зубами. Он вздохнул и качнул бёдрами навстречу, потираясь. Качнул и ахнул. А потом ещё раз. Игорь откинул голову на спинку дивана, вцепился пальцами в бедра и сам подался навстречу. Разумовский поцеловал Грома за ухом — двинулся — а Гром сжал в ладони чужое горло. И ещё движение. И ещё. Пальцы сжимались сильнее, давление резче. Игорь потянулся поправить свой член в джинсах и случайно задел рукой чужой. Сергей содрогнулся всем телом, сильнее вцепился в игоревы плечи. — Давно тебя не навещал один твой друг, — он не то шутил, не то пытался произнести неловкую для себя фразу непосредственно. Разумовский в ответ хрипнул пережатым горлом, запрокинув голову и шире развел ноги. Игорь отпустил его шею. — Да не то чтобы, — переводя дыхание, но не переставая двигаться. — Просто, ах! — Игорь целенаправленно сжал член Разумовского через ткань брюк. Разумовского повело. — Просто ты… по-другому. Как будто бы ярче, подумал он, не произнося, но при этом не взаправду. Как химозная газировка, в которой вместо сока одни ароматизаторы. Слаще, да толку от этого? Игорь потёрся щекой о щёку. Какой собачий жест. Руки Игоря лежали у Сергея на бедрах, но тому почудилось, что горло снова сдавило. Он рвано выдохнул и ткнулся носом в изгиб чужой шеи. Игорь, ласковый трогательный Игорь, поводил пальцами под футболкой, у самой кромки вопрошая, можно ли. Разумовский укусил его за мочку уха и сам стал расстёгивать чужие штаны. Пальцы не слушались. Всё чёртово тело едва ли слушалось: вздрагивало, отстранялось, опознавая чужое и незнакомое, мелко дрожало, льнуло, изголодавшись по этой тупой человеческой физической любви. Но пальцы — из рук вон плохо, спотыкались о зубчики молнии и путались в петле пуговицы. Игорь не приходил ему на помощь, слишком увлеченный аккуратным поглаживанием его члена. Это делало только хуже. Пальцы не слушались. Пальцы вместо того, чтобы найти, что искали, и успокоиться, разобравшись со штанами, легли на острые, почти болезненно запавшие скулы, провели по коротким волосам. — Привет, Игорь. Игорь заправил рыжую прядь ему за ухо. — Привет, Серёж. Ничего сложного как будто, как будто ничего сложного. Ничего. Но Сергей (Серëжа, Серëж, Серый) собрал всë мужество, которое только в нëм оставалось, мозгами пораскинуть — немного, но ему показалось, что двигаться приходится сквозь загустевающий цемент. И поцеловал Игоря. Губы у Игоря вопреки ожиданиям совершенно не отдавали кислым красным, скорее всего потому что Разумовский сам был на вкус как вино в куда большей степени. Зато наощупь оказались такими, как ожидалось: горячими, сухими, шероховатыми. Сергей лизнул чужой рот и, кажется, нащупал шрам. Прикоснулся к нему губами. Пару секунд мужчины подышали друг другу в рот, прежде чем начать нормально раздеваться. В помещении стояла прохлада, вполне уместная в одежде и обжигающая в чужих руках. Укладывая Разумовского на диван, Игорь постоял на коленях меж его ног, держа за руки. Серëжа зрительного контакта не выдержал. Он вообще уже ничего не выдерживал. Ни пальцев, ни губ, ни щетины, ни зубов, ни горячего живота, ни касания члена к члену, ни ладони, ни жаркого дыхания на ухо, перемежавшегося с таким же жарким шëпотом. Молчи, молчи, дурак, молчи. Я не хочу думать, не хочу помнить, что ты не выучил все мои родинки, все шрамы на коленках, на костяшках и плечах, не хочу знать, что не знаешь где сжать, где пощекотать, где поцеловать и погладить, убери от меня руки, кто ты такой, я не хочу тебя ни видеть, ни чувствовать, но не прекращай, даже если я заплачу, даже если буду кричать и драться, надень на меня смирительную рубашку, надень намордник и вскрывай череп по строгой медицинской инструкции, не задавая вопросов, и выскребай мою память, а в качестве комплимента от больного можешь вылизать, что осталось, и изувеченный лоб. — Серëж? Игореве рука на членах замедлилась, а потом и вовсе замерла. Серëжа сухо мазнул губами по скуле, и положил свою руку на чужую. «Посмотри на меня», — сказал он, и Игорь смотрел; «поцелуй», — сказал, и Игорь целовал. Целовал так, будто всë — сука — понял. Будто у него тоже был какой-то этот самый, а сам он был опущен в чужую жестокость так глубоко, что пробивал хребтом, трескающимся при каждом столкновении, девятое дно, прозрачную ледяную глыбу, прозрачную, как глаза Олега и как глаза Игоря. И Серëжа неожиданно расслабился. Как-то так вывернул руку, что тихий Игорь всхлипнул, а сам он откинул голову назад и толкнулся навстречу сцепленным рукам. Игорь широко лизнул кадык, ткнулся лицом куда-то под рёбра, с силой провëл по ногам от колен и выше, разводя шире неприкрытые бледные ноги. — Хочешь? Игорь звучал приглушённо, бурча своим сиплым голосом Разумовскому в кожу, словно в неловкости касаясь еë языком. И Серëжа понял, что хотел. Просто побыть любимым немного, совсем чуть-чуть, ведь, видимо, целой жизни до этого ему было мало. Горевшая спиртом боль съедала всë, что было перед ней. Поэтому, поэтому — ничего плохого разок подчиниться, глиной лечь в чужие руки и стечь сквозь пальцы горькой морской водой, солëной живой кровью. «Ты тоже этого хотел» — нет. Вот, чего он хотел. Взрослого уставшего мужчину, такого же уставшего, как он, такого же одинокого, такого же брошенного и, видимо, гомосексуального. Может, в чуть меньшей степени, но пока Игорь Гром хозяйничал между его ног, до математики не было никакого дела. В большой опыт Игоря было возможно и невозможно поверить одновременно. Его честные глаза, обращённые к чужому лицу, как глаза Исаакия Далматского, писаного на золоте, обращённые к Богу. Его язык, хирургически изъятый у ловчайшего инкуба преисподней и вложенный в этот красивый рот. Сергею оставалось только понадеяться, что Грому не больно от того, с какой неожиданной для самого себя силой, Сергей потянул его за волосы. Надо же, осталось что-то, не было вырвано вином и горем. — Игорь. — Мне прекратить? Сергей глубоко вдохнул носом, задержал дыхание и выдохнул через рот. Четыре-семь-восемь. Потëр лицо ладонями. — У меня… у меня ничего нет. На самом деле, как давно они с Олегом занимались сексом вот так? — У меня есть. Разумовский безудержно расхохотался. Почему-то ему казалось это чрезвычайно забавным: Игорь с серьёзным лицом ходил воротил нос от вина, неловко дышал в макушку и сонно смотрел, вместо того, чтобы поцеловать, и всë это с презервативами в кармане! Бессовестный. — Ты там чë? — Игорь отнял серëжины руки от его же лица. — Ты чего, ревëшь? — Я не, — попытался отбиться Сергей, но, видимо, он правда заплакал. Ну хоть со смеху, а не с горя. Игорь лизнул мокрый от пота и слëз висок. — Ох, Игорь. Игорь. Игорь. Игорь. Игорь. Хорошее имя. Два слога и — тихий смешок, задушенный вздох, смешное рычание, неопознанный звук, томное «ах», судорожный вдох через рот. А втянуть имя носом вместе с воздухом — пот, порох, вино, кожа, кофе, а прокусить губу будет кровь. Игорь любил его медленно, с оттягом и расстановкой, с дёрганными движениями движениями, выдававшими нервозность и нетерпение. Серëжа в ответ двигался так же неспешно, гнулся струной к ладам и звучал басовым аккордом, тянул к себе за шею. Шëпот смешивался в уродливую химеру из «давай уже», и «пожалуйста», и «хватит», и «ещë», пока Серëжа, не уверенный, когда принял такое решение, не оказался сидя на Игоре снова, зачёсывая волосы пятерней от лица, шумно дыша и двигаясь, двигаясь. Я тебя люблю. Я тоже тебя люблю. А потом ориентация в пространстве перестала иметь значение. Просто всë вокруг перестало существовать. Сначала ещë была скользкая кожа и давление изнутри и снаружи, и трещащая под живым натиском грудная клетка, и ломкие запястья, и шероховатые пальцы, и мягкие губы. Но по щелчку пальцев ничего не осталось. Ни ткани, ни тела, ни воздуха вокруг, только прохладный вакуум, такой глубокий, и не снившийся пустоте Эридана, и какая-то фонтанирующая, болезненная и ясная радость. Мне так хорошо и весело, так нравится, какой ты сломанный, сломанный, совсем как я. Игорь подтащил его обмякшее тело на своë, такое же выжатое. Кости неприятно упирались в кости, но подвинуться удобнее не было сил. Да и смысла — тоже. — Мне… — Гром сипел. Разумовский потянулся к бутылке вина, оставленной на полу. Игорь пил его, как воду. — Мне уйти? — Нет, — Сергей перевернулся на бок и укрылся халатом по самый нос, подтянув ноги к груди, и на Игоря немного набросил. Но Игорь по большому счëту был укрыт им самим. Под головой Игоря мягкая подушка, а под головой Сергея только жёсткое громово плечо, но Разумовскому почему-то казалось, что ему лучше. — Расстроился? — Немного, — правда. — Хоть не из-за меня? Сергей устроился на спине, взял чужую руку в свои обе. — Я так хочу с тобой дружить. Игорь повернул к нему голову, укусил за ухо и тут же поцеловал это место. Теснее прижал к себе за плечи. — Тогда давай дружить. И Серëжа снова рассмеялся и снова заплакал.