мой мальчик

      — Перед тем, как мы перейдем к следующему раунду, давайте проверим третью камеру. У нас нет с нее картинки.       Голос продюсера разносится по помещению откуда-то сверху, и все четверо головы поднимают синхронно, хотя и знают, что тот сидит в техничке слева от выхода на сцену. Свет в помещении включается полностью, смещая центр внимания со сцены, и вся напряжённая атмосфера, которую ведущие своим постоянным «Здесь всё серьёзно» только накаляли, исчезает.       С оборудованием какие-то проблемы; в их работе это встречается редко, но всё же бывает, и они все знают, что решение этой проблемы затянется минимум минут на пятнадцать, если не дольше. Потому что время будет тянуться, пока они будут искать новую камеру, пока просмотрят, сохранился ли материал со старой, и пока поймут, в чём именно была проблема в принципе. Так что продюсер просит их разойтись, зрителям говорит, что они могут выйти ненадолго из зала, а потом начинает разбираться с операторами, и в диалог этот никто не вслушивается хотя бы потому, что достаточных знаний в этой сфере нет ни у кого.       Пока им помогают снять микрофоны, Антон с Димой решают, что внезапный перерыв — это прекрасное время сбегать до магазина за каким-нибудь перекусом, да и просто пройтись и подышать воздухом после трёх двухчасовых моторов, а Арсений с Серёжей, которые только что из дома приехали, на съёмочной площадке и решают остаться, о чём им и сообщают.       Они вместе бредут по лабиринту коридоров из офисов, технических помещений и других комнат, и для своего перерыва выбирают не ту гримёрную, где их готовили к съёмке и куда за вещами зашли их коллеги, а находящуюся за несколько дверей от неё. В такое время всё равно съёмок практически нет, так что тревожить их никто и не подумает: в этом оба уверены на сто процентов (но этого будто недостаточно, потому что Арсений всё равно закрывает дверь изнутри). С этими же мыслями оба комфортно разваливаются на диванчике, и Арсений почти готов лечь на Серёжу, стараясь как можно сильнее забраться в его личное пространство.       — Уже соскучился? — на губах Сергея появляется улыбка, когда Арсений наконец-то укладывает голову ему на грудь, удовлетворённо выдыхая в знак того, что вот сейчас удобно.       В ответ — молчаливый кивок и довольная кошачья улыбка, в которую тонкие губы растягиваются, на что Матвиенко усмехается только. Рука на автомате на его талию ложится в попытке больше прикосновений получить, и комната в тишину погружается.       Как бы долго они ни работали на телевидении и как бы давно они ни выступали на публику, это всё равно почему-то силы слишком быстро забирало, так что такие перерывы только помогали восстановить энергию. Тем более, говорить этим двоим обычно и не о чем: и так проводят вместе наедине минимум по пятнадцать часов в сутки, а то и больше, так что все истории друг о друге знают не хуже, чем о себе.       Сергей достает телефон и начинает бездумно листать ленты во всех социальных сетях, которые есть на его телефоне, пока вторая рука продолжает спокойно лежать на Арсении, и им обоим комфортно и спокойно настолько, что о съёмках и каких-то проблемах они уже не думают. По крайней мере, так кажется Серёже; Арсений же, наоборот, в голове весь уже отснятый материал прогоняет снова, вспоминает все раунды, в которых выигрывал только благодаря удаче — не больше, и в которых Серёже из-за чего-то не везло, вспоминает постоянный взгляд счастливых карих глаз на себе (и из-за него же улыбается еще сильнее, потому что приятно этот взгляд на себе ощущать в любой ситуации). А после глаза раскрывает, потому что мысль вспомнил, которая ещё во время чуть ли не первой игры родилась и до сих пор жила в его голове.       — Прекрати делать это.       Слово «контекст» для Попова незнакомо, и вопрос повисает в воздухе без каких-то объяснений. Странно? Очень, но Сергей к такому поведению Арса уже привык, хотя, честно сказать, в первую секунду подумал, что тот говорит во сне, а не с ним. Он пытается в голове восстановить последние несколько минут, пока они здесь, и их последний диалог, но ничего необычного в их общении вспомнить не может, а поэтому сдается и сам просит:       — Пояснишь?       А телефон откладывает из рук, чтобы все внимание было только лишь на Арсении, который через мгновение со всей своей серьёзностью говорит:       — Хвалить меня за буквально каждый мой шаг на площадке.       А это точно последнее, что Сергей предполагал услышать не то, что сейчас: в принципе в жизни, поэтому никакой другой реакции, кроме удивления (читать: полнейшего ахуя) он выдать не может. Но Попов всё ещё смотрит на него своими голубыми глазами, прожигая в нем дыру, так что ответить хоть что-то ему приходится. Он выдавливает из себя неуверенное:       — Тебе неприятно?       Хотя до сих пор не уверен, что эту претензию понимает правильно, и почти уже начинает чуть ли не во всех своих жизненных решениях сомневаться, пока Арс не прерывает его поток мыслей.       — Нет. Мне слишком приятно. А когда ты назвал меня своим мальчиком... Моя выдержка почти сдалась в этот момент.       Серёжа шумно выдыхает, когда все в голове становится на свои места, и Арсения за бок щипает в отместку за потраченные нервные клетки.       О странном, как в первое время казалось, кинке Арсения Серёжа догадывался давно. Ещё с того времени, когда они просто друзьями были и только приближались к тому, что имеют сейчас, тот всегда минимальные комплименты выпрашивал в повседневной жизни, так что к нему это «умница-мальчик» от Сережи намертво приклеилось и звучало даже чаще его имени. А когда они начали встречаться, то обращение быстро перенеслось и в постель: сперва на автомате и неосознанно даже, но реакция Арсения на простое «молодец, малыш» была более чем очевидной, как и его желание делать что угодно, лишь бы слышать это чаще. Так что отказывать себе в удовольствии получать такие реакции от настолько простых слов Сергей не стал, и постоянная похвала стала неотъемлемой частью не только жизни, но и их секса.       На его лице вместо непонимания полнейшего появляется довольная ухмылка, и его рука под свободную футболку забирается, чтобы получить больше контакта кожи к коже. Но через секунду уже в голову другой план приходит, который хочется осуществить, пока есть немного времени наедине. Поэтому Сергей за край футболки цепляется, второй рукой заставляя Арсения приподняться, и снимает её, аккуратно уложив на спинку дивана: ему ведь в ней ещё половину передачи снимать. А пальцы снова на его талию ложатся, короткими ноготками чуть царапают, прежде чем начать круги рисовать на коже, которая тут же мурашками покрывается.       — А сейчас я могу тебя своим мальчиком назвать?       Другая вещь, которую Серёжа об Арсении знает и против него же успешно использует, это знание всех его чувствительных мест. Даже если иногда и кажется, что тот одной бесконечной эрогенной зоной становится во время секса, все равно есть что-то, что всегда может раздразнить только сильнее или возбудить почти моментально. Поэтому сейчас его пальцы одними подушечками касаются пресса и ползут наверх к груди, которая вздыматься перестала, потому что Арс прекратил дышать.       Пальцы продолжают кружить по коже едва заметными прикосновениями от пресса и до ключиц, ползут снизу вверх по бокам, перечитывая рёбра и вызывая ожидаемую реакцию: Арсений не может спокойно лежать на месте.       Он ёрзать начинает в ту же секунду, когда чувствует прикосновения на коже, старается неосознанно от них уйти, и в итоге его голова, которая до этого на Серёжиной груди покоилась, на его колени ложится. И он бы, возможно, в своих попытках сбежать ещё дальше зашёл и на пол бы сполз с дивана, если бы не Сергей, который его за плечо цепляет и заставляет сперва подняться обратно, а в итоге и вовсе сесть на диване. Поэтому он сдаётся, через секунду сам ногу через Серёжины перекидывает, чтобы на его колени сесть, прижимаясь к нему вплотную: потому что если и играть, то по-крупному.       Хотя в следующее мгновение он обо всех своих решениях жалеет, когда по его спине вверх ведут уже две руки, оставляя за собой едва заметные следы от ногтей, и он снова от них сбежать хочет, но не может, потому что эти же руки крепко его держат.       Матвиенко прижимает его к себе крепче, чтобы на ухо прошептать:       — Будь умницей, сиди смирно, — и в ответ вместо возмущений только едва заметный кивок, потому что пиздец как хочется Серёжиным хорошим мальчиком быть и звание умницы вновь заработать.       Между нахмуренных бровей у Арса появляется складка, а губы в тонкую полоску сжимаются, и Серёжа просто знает, что тот сейчас все свои силы и всё самообладание собирает в кучу, понимая заранее, что оно ему сейчас пригодится. Он мысленно говорит себе, что легко справится со своей задачей оставаться спокойным, и так он думает ровно до той секунды, пока к его соскам не притрагиваются одними только подушечками пальцев, заставляя тихо совсем заскулить что-то о том, что это —запрещённый приём.       Хотя он и не уверен, что из его рта могло донестись хоть что-то внятное, потому что мозг ожидаемо его тело покинул после первого «мой мальчик» и сейчас им руководило что-то другое. Что-то, что заставляло переставать дышать из-за любого нового прикосновения к себе, и тихонько хныкать каждый раз, когда Серёжа отстранялся. А Матвиенко только усмехается, довольный собой, видя такую знакомую реакцию.       Большие пальцы касаются сосков почти невесомо, кружат по их кончикам, посылая табуны мурашек по спине и заставляя в конце концов сорваться на стон, который в тишине комнаты звучит чересчур шумно.       — Мой хороший, тише, — Арсений в очередной раз пропадает на этом моменте даже от простого шёпота, но Серёжа ситуацию усугубляет, сжимая сосок между пальцами. Приходится закусить щеку изнутри, чтобы вновь не застонать, — мы же не хотим, чтобы тебя кто-то услышал, верно?       И ответить хочется что-то в стиле «да похуй», потому что сейчас точно не до мнения других, но он знает, что тогда Серёжа остановится, а этого сейчас хочется меньше всего. Поэтому он кивает послушно, находя единственное решение своей проблемы в губах Сергея, которые в поцелуе сминать начинает и в которые же стонет приглушённо, потому что его руки не перестают сводить с ума самыми простыми прикосновениями.       Поцелуй разрывает Серёжа, но от Арсения все равно не отрывается: начинает покрывать поцелуями его шею — ещё одно место, усыпанное чувствительными зонами, каждой из которых он уделяет особое внимание. Он целует, слегка оттягивая кожу губами, ведёт языком по вене, которая, кажется, ещё чуть-чуть и лопнет из-за внутреннего напряжения, и мочку зубами прихватывает, пока Арсений медленно теряет остатки рассудка.       Он кусает щеку изнутри, стараясь сдержать стоны, в висках бешено бьёт пульс и проклятья в сторону Серёжи, и он опять не может спокойно выдохнуть. Потому что если расслабится, то растечётся лужей от переизбытка эмоций внутри и контроль над собой потеряет окончательно. Но над ним продолжают издеваться, ему в ухо шепчут:       — Дыши, солнце.       Шумный выдох в ту же секунду Арсений делает не из-за того, что сам этого хочет, а потому что ему сказали его сделать. Подрагивающие от напряжения руки ложатся на плечи Серёжи и сжимают их, и он почти готов сделать следующий вдох без его напоминания, когда слышит:       — Умница.       И в этом голосе он чувствует усмешку, даже если и не видит её, но ему плевать, потому что по телу бежит ещё одна волна удовольствия от обращения и от нового поцелуя в шею.       Серёжа как настоящий садист наслаждается всеми внутренними мучениями Арсения и его попытками оставаться тихим, но ещё сильнее ему нравится помнить о том, что в любую секунду им придется возвращаться в реальный мир и в работу. Арсений об этом помнит тоже, только если Матвиенко это знание веселит осознанием того, как забавно будет наблюдать за тем, как Арсений старается собраться, находясь под прицелом камер, то Попова, наоборот, оно пугает.       Даже если он актёр, даже если он давно снимается на разные платформы и даже если, что уж скрывать, они далеко не в первый раз вот так уединяются посреди рабочего процесса, скрывать то, что у него только что был секс, он не умеет. Более того, если секса не было, но его возбудили и прервали на самом интересном моменте — он не в силах придти в себя после такого на протяжении слишком долгого времени. Но что-то ему подсказывает, что это именно то, чем закончатся все сегодняшние издевательства над ним.       Ладони наконец-то ползут вниз и сжимаются на талии, а губы перестают терзать шею, и Арсений на мгновение думает даже, что на этом его пытка закончилась, но его мечты разбиваются о реальность с треском, когда губы Серёжи обхватывают один сосок.       С губ тут же слетает протяжное «блять», которое опять тишину комнаты разрушает, и следом за ним почти звучит стон, но он успевает губу прикусить и вовремя замолчать. Кожа опять покрывается мурашками, и Арсений не знает, куда себя деть, потому что просто молча сидеть, когда с ним делают такое, нереально. Он до побеления костяшек сжимает руки на чужих плечах, закидывает голову назад в безрезультатной попытке начать снова дышать, но ничего не выходит, особенно, когда Серёжа отстраняется, чтобы уже через секунду другой сосок зацепить легонько зубами и провести по нему же языком сразу после.       Арсению кажется, что он прокусил губу, стараясь сдержать очередной стон, он уверен, что больше этого не выдержит, а поэтому почти всхлипывает:       — Пожалуйста.       Хотя и сам до конца не уверен, чего именно хочет сейчас от Серёжи.       Остановиться? Оба знают, что он никогда об этом не попросит, как бы долго над ним ни издевались. Прекратить наконец дразнить и трахнуть? Это больше похоже на правду, даже если мозг где-то на подкорке понимает, что большего он сейчас не получит. Только если волшебным образом не окажется, что сломанную камеру заменить нельзя и что съёмки придётся перенести на другой день.       — «Пожалуйста» что, милый?       Арсений перестает чувствовать его губы на коже и позволяет себе выдохнуть. Их глаза встречаются в первый раз за все время этого издевательства, и Серёжа, в отличие от Попова, невероятно довольным выглядит. И эта его ухмылка слишком мешает не то, чтобы ответить на поставленный вопрос — даже сформулировать ответ для него.       Но, видимо, это выбор за него готов сделать кто-то другой.       Мелодия звонка Серёжи прерывает тишину и игру в гляделки, и он за телефоном тянется, вторую руку не убирая с Арсения. И как сильно тому не хочется приезжать сюда в другой день и переигрывать все с самого начала, но он правда надеется на то, что починить ничего не вышло, потому что собрать себя в кучу и идти в зал с сотней зрителей и несколькими камерами кажется невозможным.       Громкий голос администратора доносится из динамиков даже до Попова, уведомляя их обоих о том, что все технические проблемы решены и что мотор продолжится, как только они вернутся на площадку. Серёжа отвечает, что они будут на месте через пару минут, сбрасывает вызов и убирает телефон обратно в карман, прежде чем отстраниться от Арсения, который сейчас стонет не от удовольствия, а от безвыходности своего положения.       — И как мне теперь сниматься?       Вопрос скорее риторический, потому что ответ он уже знает: иди и снимайся, скажет, а потом напомнит об этом ебучем актёрском образовании, которое ни разу не спасало в такие ситуации.       Арсений тянется к футболке и, всё ещё не вставая с колен Серёжи, одевается, морщась из-за неприятного ощущения ткани на коже, и только после пытается встать, но его наоборот к себе прижимают, чтобы поцеловать ещё один раз. И ответить всё-таки на вопрос Арса после того, как они оба поднимаются с дивана.       — Попробуй дальше не выигрывать, чтобы мне не пришлось опять тебя хвалить.       Он смеется, открывая дверь гримерной и выходя из нее, зная, что Арсений присоединится к нему через пару секунд: после того, как увидит в отражении зеркала свое красное от смущения и возбуждения лицо и стояк, который придется скрывать за тканью длинной футболки.