Мармелад

      — Ты опять проиграл.       Вердикт Джона абсолютно никак не колыхнул (чисто внешне) Сержа. Однако внутреннее его состояние было раздосадовано: пятая игра в карты — пятое поражение. С одной стороны, вокалист будто бы привык к этому: проиграл на концерте, проиграл в споре на то, кто выпьет больше пива, проиграл в конфликте «я больше не хочу быть в System of a Down», проиграл, сука, в решении выступать в 2006 году. Очевидно, что из-за «ты опять проиграл» он скис, и это можно было понять по тому, как он «сложил» карты: очень грубо и обижено.       Серж встал, чтобы уйти к себе, но его остановил хитрый голос Шаво:       — Ну и куда пошел? Ты проиграл целых пять раз — надо исполнять желание.       Ах, да, они ж на желание играли в «дурака»: Серж, который не мирился с проигрышем, требовал начинать заново. И он их так задолбал — аж целых пять раз, — что желание у них явно будет из ряда вон. Кудрявый из всех сил сделал спокойное лицо и с таким же голосом спросил:       — Ну и что это за желание?       Товарищи переглянулись: по их взглядам Танкян с радостью подметил, что между ними не было согласия. У каждого было свое желание: Шаво со своим уникальным лукавым прищуром переглядывался с Дароном, последний в ответ ему заинтересовано вскидывал бровями, попутно угрожающе глядя на Сержа, а Джон вообще загадочно улыбался, при этом оценивающе оглядывая объект обсуждения. Упс, субъект обсуждения. Вокалист уже напряжено ждал их ответа. Наконец, басист соизволил первым произнести свое желание:       — Ты возвращаешься к своей изначальной манере вокала.       «Он издевается, что ли?» — думал про себя Серж, пока Дарон не сказал свое желание:       — Ты записываешь с нами шестой альбом и еще два года выступаешь.       Другого от «друга» он и не ожидал.       — Ты на следующее выступление наряжаешься в шлюху.       Тут не только Серж, но и Шаво с Дароном в шоке посмотрели на Джона, который еле держался, чтобы не заржать в голос. Из общего ахуя первым вышел Танкян, возмущенно сказав:       — Я не буду все сразу исполнять!       — Окей. — Пожал плечами Шаво. — У тебя достаточно широкий выбор. Выбирай.       И тут Серж задумался. «Вернуться к своему первоначальному вокалу? Убейте!» — от такой мысли его горло сильно напряглось и заболело: «Еще один альбом? Еще выступления?! Дохуя хочет!» — кудрявый с нескрываемой злобой посмотрел на Дарона, выглядящим довольным тем, в какую ловушку они загнали несчастного вокалиста: «Остается только…» — уши и лицо у него загорелись лишь от одной мысли, как это будет выглядеть. А как потом объясняться, что это он проиграл карты на желание? Однако, в его положении, это был самый прагматичный вариант. Спасибо, Джон, ты ведь так выручаешь его везде!       — Я выбираю желание Джона.       Барабанщик все-таки сорвался и расхохотался.

***

      Несмотря на ебнутое желание, Серж отнеся к нему с полной ответственностью: всё же Джон позволил ему самому выбрать себе костюм с одним лишь условием — чтобы он выглядел вульгарно, как, собственно, и должна выглядеть ночная бабочка. Шаво даже нашел ему стилистку — миниатюрную девушку с крупными очками, — та была немного в шоке от заказа, но отказываться не стала — ей, так или иначе, щедро заплатили за подобное. Она же помогла более-менее составить ему образ, и достала каблуки — еще одно ебланское условие, но уже от Дарона, — под размер его ноги.       Вот сейчас Серж мерил их по очередности: сначала он взял с небольшим каблучком, которые были самыми удобными. Но Дарон, со своими вечными придирками и упреками, сказал:       — Не-а, тебе не идет.       — Нормальные туфли!       — В таком случае ты после концерта будешь нам всем отсасывать. Снимай, бля!       В ответ гитарист получил безмолвный средний палец, но вокалист его послушался. Следующие были шпильки — и вот тут Сержу пришлось держаться за хрупкую девушку, так как даже пару сантиметров не мог пройти. Ноги подкашивались, икры от непривычной нагрузки протестующе заболели. Пока кудрявый учился ходить, Шаво вставил свои непрошенные пять копеек:       — Вот так уже лучше.       — Иди нахуй! Как я буду в этом выступать?! — Почти истерическим тоном крикнул Серж.       — Сам на эту хуйню подписался! — Прикрикнул на него Дарон, так что вокалист заткнулся. Ненадолго.       — Давайте что-то другое…       Платформеры — вот это реально полная жопа: несмотря на то, что Серж мог хотя бы ходить в них, это было ужасно. После пару проходок по метр каждой его ноги адски устали, а это его еще стилистка поддерживала. Проходя в них третий раз, Танкян хныкнул:       — Пиздец…как вы ходите в этом?       Девчушка, которая несла неподъемную мужскую тушу и, между прочим, сама была на каблуках, дернула плечами. Что ж, это еще не самая «тяжелая» работа, которая ей предстояла в дальнейшем.

***

      Костюм подобран, каблуки с горем пополам нашлись, остался макияж. В гримерку они пришли раньше, отрепетировали тоже раньше. Ребята ждали, когда Серж предстанет перед ним в своем новом образе, и тихонько хихикали. А костюм достаточно своеобразный: розовенькая кофточка, ярко-желтый топик и под его цвет мини-юбка, капроновые чулки с кружевами и эти дурацкие платформеры. Собрав все это в голове и надев на мужественного вокалиста, никто из участников группы не мог сдержать смеха. А еще ведь будет макияж, и это просто умора! Но дикий ржач они припасли до прихода кудрявого.       Наконец раздалось цоканье массивных каблуков, и все товарищи направили взгляд на проход. И тут же все были в шоке: и без того огромные глаза Дарона стали больше пятирублевых монет, косяк Шаво едва не упал на ковер, пока его владелец пялился на пришедшего, и лишь Джон выглядел довольным (и то он ахуел).       Серж, не смотря на образ проститутки, выглядел великолепно. Макияж, который в их головах казался противоестественным на лице мужчины, не только омолодил кудрявого лет так на пятнадцать, но и подчеркнул все самые нежные черты лица: это если еще не говорить про подводку и тени, сделавших взгляд Танкяна завораживающим, про темно-красную помаду, которая выделила губы и идеально сочеталась со смуглой кожей и с черными волосами. Про последние — торс и даже ноги были полностью выбриты и проэпилированы, а на руках слегка подстрижены. Где-то же упоминалось, что он подошел к образу со всей серьезностью? На первый взгляд забавная кофточка хорошо села на нем — сейчас она была слегка припущена с веснушчатых плеч. Топик и мини-юбка вообще какую-то магию сотворили, превратив прямоугольно-треугольную фигуру вокалиста в «песочные часы». Чулки чудесно облегали стройные — да что уж врать! — красивые ноги, которые без волос выглядели гораздо лучше. А эти «дурацкие» платформеры завершали эту невообразимую картину: они делали Сержа выше, что еще сильнее подчеркнуло грациозные очертания его тела.       И что они могли сказать? Да и не надо — они ментально сошлись на том, что Серж выглядел невероятно.       Взгляд у Сержа соответствовал образу — а-ля дерзкая сучка, — и он медленно потеребил рукой пушистые кудри. Затем неспешно, подобно модели, он подошел к Шаво, у которого перехватило дыхание, и грубо отобрал косяк. Его товарищи внимательно проследили за тем, как его губы охватывают закрутку и как грудь расширяется от глубокого вдоха. Вокалист резко выдохнул, выпуская клубы дыма изо рта, игнорируя направленные взгляды на него: довольного — у стилистки, которая и привела его к остальным участникам, — и разглядывающих, почти что пожирающих.       Когда Серж увидел себя в зеркале, он почувствовал сжирающую пустоту: он видел в отражении возможного самого себя в таком мире, где женщины унижали мужчин так же, как здесь те их. И вот в таком виде он должен выдержать два часа выступления. Кудрявый был готов только к реакции товарищей — а хотя нет, не был: вместо ожидаемого всеобщего (кроме Сержа, естественно) хохота была гробовая тишина и шокированные взгляды. Что, собственно, даже подкупило Танкяна, в кои-то веки чувствующего превосходство над ними. Увы, ощущение скованности от этого не пропадало — а это надо было срочно перекрыть чем-нибудь, иначе это отразиться на качестве выступления. Он быстро посмотрел на согруппников, грубоватым баритоном говоря:       — Где выпивка?       — Не взяли… — Ответил Дарон очень непривычным низким голосом, к тому же дыхание у него сбивалось.       Серж рыкнул, пихнув почти докуренный косяк обратно басисту, и аккуратными шагами — когда он научился ходить от бедра так идеально? — вышел в коридор. Тем временем девушка, проводив взглядом результат своих трудов, гордо посмотрела в сторону очарованных SOAD-ников, явно ожидая отзывов. Шаво, мотнув головой, с усмешкой обратился к ней:       — Ладно, я еще сверху докину. Это уже не конфетка, — Он затянулся, возвращая свой томно-лукавый вид. — А ядерная бомба…

***

      Вскоре Серж, почти перед самым выходом, вернулся к ним, но уже в другом настроении: из потрепанной жизнью падшей женщины он стал соблазнительной девушкой, недавно познавшей прелести сексуальной жизни. Явно не обошлось без каких-то увеселительных веществ: либо кудрявый откопал где-то несколько банок пива или чего-то покрепче, либо очень жестко накурился, либо добрался до наркотиков. Но сейчас никого не волновало это — Серж без проблем покорит толпу, а это им и надо. Да и на сцену вокалист шел уверено: даже спокойно поднялся по высоким ступенькам. Было темно, поэтому пока собравшиеся люди не видели фронтмена, но, возможно, кто-то был удивлен неожиданно выросшим на сантиметров так пятнадцать певцом. Наконец-то прожектора заработали, и зал взорвался оглушительными визгами, едва свет упал на Танкяна. Тот самодовольно, изящно встал у синтезатора, наигрывая открывающую концерт песню.       Угнетающая мелодия «She’s like heroin», которая по приколу была вставлена первой, расплылась по просторному помещению, вскоре к ней присоединился глубокий, вибрирующий голос: «Selling ass for heroin». Под восторженный крик Серж более смело пропел «Selling ass for heroin», вызывая бурную реакцию. Затем начался совсем атас: Серж прикрыл глаза, приоткрыл губы и слегка покачивался — и это выглядело так, будто он сейчас вовсе не на сцене, а в номере отеля, под кем-то извивается в похотливых муках…веки у него дрогнули, умоляющий взгляд из-под них был направлен прямо на Дарона, прежде чем невообразимо неприличным тоном выдохнуть «Selling ass for heroin». Гитарист, сбитый с толку от такого поведения вокалиста, слегка пропустил вступительную часть, однако мгновенно вошел в колею.       Серж, по сути, никак практически не изменился: несмотря на соблазнительный вид, он продолжал дурачиться. Но выглядел он намного живее, чем на прошлых концертах: активно мимикрировал на куплетах, дергал кудряшками и двигал бедрами на «selling ass for heroin», а на «ла-ла-ла» и в дальнейшем слиянии с мелодией отлетел вместе с Дароном в их мир, где существует только музыка. И то она страшна — там люди продают себя, чтобы выжить, призраки наркоманок окружают такую же жертву, подсевшей от несладкой жизни на героин, который нужен для легкого заработка, что потом ложится на умирающую душу тяжелым грузом. Ужасающие ноты переходят на грустные аккорды, предвещающие конец песни — гитарист смотрит на толпу, вдруг еще сильнее оживленной.       От любопытства Дарон глянул в сторону Сержа и встрял, не доиграв до логичного конца песню. Вокалист, обойдя синтезатор, в достаточно соблазнительной позе сел перед ним — одна нога под ним, другая вытянута в сторону, руки позади подпирали его, и голова слегка была приподнята. Добившись внимания от парня, кудрявый намного шире улыбнулся, параллельно кусая губу и выгибаясь ему навстречу. Гитарист забыл, как дышать: этот ужасно вульгарный, но гипнотизирующий образ охватил его всего. Танкян был так близко, но далеко: он мог за пару шагов добраться до него и коснуться, но при этом он был привязан к своей позиции. От этого в голову пришла нелепая мысль: он, Дарон — Фролло, а Серж — его Эсмеральда — такой же желанный, но непостижимый. Тут же он дергает башкой, выбрасывая бред из неё, и жестом приказывает товарищу подняться.       По большей части Дарон глядел в толпу. Любой, кто был на этом концерте, скажет, что гитарист был каким-то злющим, пока в неординарном образе отжигал вокалист: на страшнющих каблуках скакал по сцене, орал похлеще, чем в ранние годы, и флиртовал со всеми подряд. Особенно все жаждали увидеть танец бедрами, так любимый Сержем, ведь тогда непристойная мини-юбка взлетала, оголяя ранее недоступные для взора обычного фаната части тела (и нет, нижнее бельё там было, но ты, читатель, уже догадался, какое). Противоположностью стойкому Малакяну был Одаджян, который решил закрепить за собой статус ловеласа: в начале концерта он скромно зарывался носом в прекрасные кудрявые волосы и слегка касался до тела вокалиста, а уже в середине совсем разошелся, пользуясь любым моментом, чтобы засунуть руку под юбку и полапать за все. Долмаяну — благодаря которому и происходила подобная вакханалия, — было все равно: единственный раз, когда Танкян взобрался к нему и начал дразнить, он смог шлепнуть удаляющего из его убежища певца, который потом кокетливо взглянул на него, обещая еще раз подойти к нему.       И, честно, Дарон пожалел, что в основном они подобрали бешеные песни, ведь Серж уже не просто дурачился, а реально вел себя неадекватно. Гитарист продолжал игнорировать его — иногда с мыслью: «Шлюх трахают и выбрасывают, а не вытаскивают на сцену». Да, Танкян полностью влился в этот образ: бросал похотливый взгляд на безучастного в этом безумстве парня; подстраивался под Шаво, полностью отдаваясь ему, позволяя пробираться под одежду, царапать плоскую грудь; выцеплял из толпы рандомного человека, устраивая для него грязное мини-шоу. Ох, Малакян уже представил, сколько будет фото, подходящие больше для порно-журналов, чем для нормальных…       Наконец-то заиграла наиболее спокойная, но до одури интимная песня. «Roulette». Сейчас Дарон хотел бы кинуть гитару и покинуть концерт, ведь он останется наедине со своим соблазном — который, вопреки его желаниям, включил заранее записанную партию синтезатора и подошел к нему, останавливаясь буквально в полуметре от него. Гитара, измученная хард-роком, радостно извлекала из себя тихую, романтичную мелодию, поверх которой раздался нежный баритон:       I have a problem that I cannot explain       I have no reason why it should have been so plain       Дарон смотрит на Сержа — именно Сержа, настоящего, — и застывает, лишь на автомате играя знакомые аккорды. Он смотрит, как плавно двигаются темно-красные губы, как темные, подчеркнутые косметикой глаза глядят ему прямо в душу, словно спрашивают: «Почему ты меня ненавидишь?». От последнего дрожь галопом проходит по телу.       I know, how I feel when I'm around you       «Ты бесишь меня своим упрямством и непокорностью, ты восхищаешь меня свои талантом и уверенностью, я чувствую, что мы — одно целое…»       I don't know, how I feel when I'm around you       И все мысли перечеркиваются, становятся лживыми, неправильными. Теперь Дарон не знает, что в Серже его отталкивает, а что тянет к нему. Даже если говорить про сегодняшний образ: он не нравиться ему, но почему тогда он задерживает взгляд на размалеванном лице, затем плавно переходит к шее…Аргх, вот опять, даже сейчас он это делает! Дарон снова смотрит на грустные глаза кудрявого, и он смог в них прочитать: «Я всего лишь вещь для удовлетворения твоей похоти? Я — просто вещь для достижения твоих амбиций?». Хорошо, что второй куплет вокалист поет сам — иначе бы все слышали, как дрогнул бы его голос. Но и отвернуться он уже не мог. А Танкян уже подошел к нему вплотную, ласковой ладонью легонько касаясь до его лица. Зал затих — никто не хотел встревать в слишком личный момент между двумя музыкантами. Они были одни.       Дарон начал проигрывать короткое соло, уткнувшись в полуобнаженную грудь Сержа: он своим не самым острым чутьем искал сквозь женский, фальшивый запах именно тот, который принадлежал его другу. Последний мягко водил носом по макушке, нежно обняв его утонченной из-за образа рукой за плечо, медленно покачиваясь. Сердце вокалиста стучало сильнее, чем обычно. Почему? Из-за усталости и адреналина, или от нахлынувших чувств? Кто знает. Танкян чуть отстраняет его от себя, чтобы склониться, прикоснуться своим лбом к его и подтащить микрофон между ними, начиная петь в него финальный припев. Это момент полного слияния — теперь голос Дарона неотделим от голоса Сержа, они объединяются, создавая голос неизвестного человека, который мог быть их ребенком — продолжение их самих. Но, увы, дети так не появляются.       Around you       Дарон чувствует его дыхание, его пульс, его горячую от духоты и постоянной беготни кожу.       Around you       Эту строчку Дарон не поет: просто закрывает глаза, вслушиваясь в бархатный голос.       Around you…       Дарон заканчивает играть и открывает глаза, как вдруг случается что-то сюрреалистичное: Серж, не отпуская его и не давая отстраниться, тянется к нему и целует его прям в губы. Гитарист не знает, что ему делать, в шоке приоткрывает рот, в который вокалист успешно проникает языком и чуть-чуть играется с чужим. Против своей воли парень чувствует пряный вкус помады, а за ним...о боже...       Но это заканчивается быстро, Дарон даже не успевает распробовать поцелуй: Серж отходит, странно смотря на испуганного товарища, а потом…улыбается. Улыбается, как самая настоящая шлюха. Он доволен, что загнал его в ступор, что теперь он под его контролем. Такой маленький, незначительный бунт против тирании гитариста. Танкян, продолжая смотреть на него и улыбаться, медленно разворачивается, пока окончательно не отвернется и пойдет на середину, оставив смущенного и униженного Малакяна одного в его половине сцены.       Думал ли Серж, что он сделал что-то неправильное? Нет. Даже наоборот: Дарон оживился, кружа вокруг него. И неспроста — он больше не подпускал Шаво к нему, грубо отталкивая, и не давал смотреть на провокационные движения зрителям. Теперь не только на вокалиста все взгляды были направлены, но и на гитариста, который вытворял всякое. Концерт стал веселее, как в прежние времена. Еще бы Танкян был нормально одет, но особо никто не жаловался — ведь это была интересная и необычная изюминка.       На «Suite-Pee» — а точнее на третьем куплете, где настроение резко меняется, — Дарон принялся оприходовать гитару. Последняя, которая и так терпит все от него, явно такого не заслуживала — но она всего лишь вещь, она не станет возникать, если что-то подобное с ней делать. Пока Малакян наслаждался притворным половым актом, Серж лег перед ним вперед ногами. Гитарист обратил внимание на это, оглядывая ноги в чулках — неожиданно Танкян раздвинул их, открывая вид под юбкой. Откровенно говоря, от этого у Дарона неиронично встал, а нутро рвалось туда, приказывая овладеть, присвоить…и мысленно он уже трахал не гитару, а вокалиста, который издавал из себя такие отвратительно-завораживающие звуки. Он призывал его освятить изнутри, ведь он и так уже лежит перед ним практически нагим…       И тут Дарон просыпается от наваждения, подпрыгивая к микрофону, крича после ироничного «умри» не менее ироничное «как пидорас». Помимо этого, что-то в ужасе в нем говорит, что все зашло слишком далеко. Шлюховатый Серж — это не просто забавный, шокирующий образ, а то, что хочет Малакян, и хочет прямо сейчас. Он хочет, чтобы Танкян был податлив, чтобы был с ним неотделим, чтобы он мог делать с ним то, что захочет. А он хочет сделать SOAD бессмертным, хочет сливаться с ним голосами, хочет…просто его.       Ближе к концу выступления все было хорошо: как в старые добрые времена Серж и Дарон потанцевали «вальс» под Peephole, на Toxicity Танкян лег на ковер, а до самого конца песни встать ему не дал Малакян, если он, конечно же, не хотел столкнуться с прикрывающей пах гитарой. Да и в целом к концу концерта кудрявый по большей части сидел — устал. Но вот заиграл Sugar — и он вновь заскакал по коврам, приходя в какое-то игристое бешенство. Даже Шаво прилетело, который пытался воспользоваться моментом (пока Дарон не видел) и забраться под юбку. Музыка стихла, и началась любимая часть у толпы:       I sit,       In my desolate room.       No lights?       no music?       Вдруг Серж на фальцете крикнул:       JUST HORNY!       Дарон склонился над гитарой, держа себя в руках, Шаво дирижировал, подсказывая зрителям, как и где надо орать, а Джон не скрывал своего настроения, улыбаясь. А тем временем Серж тонюсеньким голосом пропел:       I’ve fucked everyone       Дарон не выдержал и заржал, благо он склонился и никто этого не видел, а вот Шаво и Джон не стеснялись. Серж вообще забыл, что он на каблуках и в юбке, продолжая танцевать и подскакивать, посылая факи всем. В один момент он перестал петь, закидывая руки на голову и начиная крутить бедрами, хитро посматривая на одичавшую толпу, откуда несколько людей попытались пробраться на сцену, чтобы хотя бы кончиками пальцев дотронуться до фронтмена.       In the end it all goes away       In the end it all goes away       In the end it all goes away       In the end it all goes away       In the end it all goes awa-a-a-ay       Танкян откинул голову, смотря на поднятую руку. Кудрявый затем резко опустился вниз, кланяясь толпе, сделав это до того, как упал. Вокалист хихикал, пытаясь подняться, но нихрена не получалось — и тут на помощь пришел гитарист, хватая его за руку и поднимая. Затем Дарон обвивает его талию, ведя обдолбанного товарища к выходу: у ступенек их поджидал Шаво, проигнорировавший ревностный захват Малакяна. Вырвав главное украшение коллектива, Одаджян поднял его на руки, под ликующий звук фанатов и обиженный взгляд унося из зала.       — Фух! Всё, дальше сам. Ты тяжелый!       Шаво поставил разомлевшего Сержа на ноги — точнее на каблуки, — и прижал к себе, удерживая его в положении «вертикально относительно пола» и, естественно, немного пощупывая слишком уж привлекательного вокалиста. Однако последнее делал он недолго — опять влетел Дарон и забрал к себе кудрявого, ничего не говоря ему и со странной злобой посмотрев на него. К слову, Одаджяну не понравилось такое поведение — даже на сцене это не было похоже на дурачество. Басист аккуратно обратился к гитаристу:       — Дэр, ты в порядке?       — Все норм. — Сквозь зубы проговорил Малакян. — Я его доведу до гримерки, не беспокойся.       А вот до гримерки добраться было сложно: Серж не мог уже двигаться на каблуках, отчего тяжело дышал и хихикал. Тем не менее заветная дверь наконец-то перед ними, и Дарон протолкнул туда Танкяна, а сам запер её. Гитарист развернулся к вокалисту, собираясь приказать ему переодеться, однако он столкнулся с ним. Кудрявый был до неприличия рядом и без разрешения обнял его за плечи, крепко прижимая к себе. Малакян напрягся, вновь почувствовав гладкую — нежную, мягкую, манящую, — кожу: может, из-за неё он прижимается ближе к мужчине, обвивает руками его талию, а затем недовольно проговорил:       — Что ты употребил?       — М-м-м… — Серж положил ладонь на его затылок. — Неважно…       Дарон еле оторвался от него, выпутывавшись из крепких рук, и строго посмотрел на суженные зрачки, догадываясь:       — Откуда ты взял героин?       Серж потупил взгляд, протянув руку и скромно касаясь до пальцев гитариста, и ответил:       — У тебя нашел…ну, ты понимаешь, мне надо было настроиться…       — Гад… — К удивлению, Малакян проговорил это без злости, прежде чем оглядеть достаточно исчерпывающий образ вокалиста — трап-проститутка под героином. Идеально. Хмыкнув, он мрачно сказал. — Тебе это надо отработать, знаешь?       Танкян улыбнулся и захихикал, постепенно переходя на хохот: он развернулся, на подгибающихся ногах идя к середине комнатки, куда и свалился на колени. Затем он громко, будто парень находился слишком далеко, крикнул:       — И что, ты прямо сейчас меня здесь трахнешь?       Он не видел, как Дарон медленно шел за ним и как уже был за его спиной. Серж повернулся, смотря на серьезного товарища, отчего его пробрало. Будучи трезвым он понимал, но не хотел признавать, что гитарист уже взрослый: но в героиновых красках эта взрослость больше не воспринималась как что-то несвойственное Малакяну. Сейчас, когда он, Серж, уязвим в таком виде, ему просто была необходима защита, которую мог обеспечить только такой Дарон. Он хватает его за запястье и прилегает к его ладони щекой, со всей нежностью смотря в темные глаза.       Дарон смотрит на это представление, но оно и не смешит, и не злит его. Судя по всему, Серж принял достаточно большую дозу — вштырило его не по-детски. Его большой палец сам по себе тянется к этим прекрасным темно-красным губам, легонько касается до нижней губы — от этого движения кудрявый приоткрывает рот, выглядя непозволительно завлекающим. Наверно, это и дергает Малакяна наклониться и поцеловать его, полностью позволяя себе распробовать неизвестное (раз уж на сцене ему этого не дали). Нечто разумное приказывает парню остановиться, ведь темный огонь начинает разгораться в нем: желание иметь превосходство над фронтменом исказилось в порочную потребность овладеть им. Скорее всего, немного героина из слюны вокалиста попала и ему, так как он не слушал здравый смысл. Он отстраняется, когда чувствует, как стало тесно в штанах, и встает, направляясь к своим вещам, доставая смазку и презерватив — он мог бы воспользоваться ими в более благоприятных и нормальных обстоятельствах, но греховная нужда была сильнее.       Дарон возвращается к Сержу, который все еще сидел на ковре, бросает возле него все необходимое и садится перед ним, грубо раздвигая ноги. «Ну, давай же, возмутись, скажи «что ты делаешь», сопротивляйся, в конце-то концов!» — пока не подавленный здоровый разум сквозь пелену похоти в глазах кричит Танкяну, который будто бы одобряет все действия бесконтрольного Малакяна. Тот надавливает на ослабшие плечи кудрявого и наваливается на него, а чтобы не возникал — затыкает поцелуем. Вязкая слюна только сильнее затуманивает голову — определенно вокалист принял огромную дозу герыча, раз его, гитариста, тоже заводит все происходящее, — рука в кои-то веки пробирается ему под юбку, на автомате ища клитор или истекающую дырочку — лишь потом доходит, что под ним мужчина. А это мысль, на удивление, не отталкивает, только заводит уже до предела возбужденного Дарона. Как-то готовить Сержа он не стал — вот еще, на шлюху тратить время — потерпит.       Гитарист откидывается на пятки, расстегивая ремень. «Что ты делаешь, идиот?!» — нормальный Дарон дает ментальные оплеухи ему: «Он, бля, твой друг! Если на это тебе наплевать, то вспомни, что есть закон!». Но Дарону пофиг — даже не так, похуй — Серж-то не сопротивляется, да и сквозь тонны макияжа щеки у него горят (или это, опять же, от героина?). Он тянется к презервативу, но замирает: а стоит ли? Немного поразмыслив, он берется только за лубрикант — Танкян не залетит, да и точно уж не заразный. Тем временем кудрявый, который все это время лежал с полуприкрытыми глазами, посмотрел на него, однако подняться ему не дали. Дарон навалился на него, держась на локте, и Серж попытался подтянуться к его губам. Но из него вышел крик.       Серж слишком поздно понял, что происходит. Его не пугали страстные поцелуи и подмявший его под себя Дарон: он уверен, парень ничего с ним страшного не сделает. Был уверен. Но раздирающая боль в заднице резко перечеркнула всё: Танкян в испуге распахивает глаза и смотрит на Малакяна, смотрящего на происходящее между ног и тихонько рычащего от непривычных ощущений. Да уж, фразу, брошенную им, гитарист воспринял всерьез — вокалист резко выдыхает, попытавшись привыкнуть к новому виду секса. Но это было просто невозможно: как он не пытался, расслабиться не получалось — внутри все сжалось. Серж хватается за плечи Дарона, впиваясь в его пиджак ногтями, и вторит с каждым толчком:       — Дарон… — Затем собирается силами и говорит. — Помедленнее. Больно…       Но Дарон его не слышит: он слишком занят своим удовольствием, и это было понятно по одному лишь виду — глаза закрыты, рот приоткрыт, голова откинута. Пока двигается равномерно — пробует, наслаждается, — руки использует только для поддержания верхней части тела над ним. Серж смотрит на него, надеется, что Дарон заметит его и хоть как-нибудь сделает ему тоже приятно. Но парень даже не смотрит на него, продолжая грубо насиловать его: хотел Танкян этого или нет, но на данный момент он был для него просто проституткой, одной из многих.       — Дарон… — В последний раз зовет его Серж, но тот все равно его не слышит — ему очень хорошо, а кудрявому так плохо. Против своей воли он начинает плакать, а с увеличением интенсивности толчков рыдать навзрыд.       Непривычная теснота внутри тела окончательно покорила Дарона, начинающего познавать радости секса со своим полом. Теплое, мягкое нутро, которое он вряд ли мог бы опробовать досконально в защите, сжимало его со всех сторон, сопротивляясь, как собственно Серж во всем, связанное с турами и альбомами. Руки все же устали держать его, и он ложится на вокалиста, тычется ему в шею и снова ищет запах, как там, на сцене. Под воздействием возбуждения его рецепторы обострились, и он смог уловить аромат тела под ним — как же гармонично смешались сладкие женские духи с естественным мужским потом, создавая нечто странное, но желанное им. Запах Танкяна еще сильнее одурманивает его: все мысли были заняты этим образом, так удачно подходящее вокалисту. Руки Малакяна огладили гладкие бедра в чулочках, зацепляясь за кружева, — он не может отрицать, что они ему нравятся, — ладони поднимаются выше, оказываются на талии — придется отнимать у него футболку, чтобы фанаты тоже могли видеть эту красоту, — пробираются под топик и там останавливаются, иногда впиваясь в кожу под жалостные крики — голос у него все еще великолепный, он сможет петь в экстремальных техниках. Так мысли у Дарона и скакали — от восторга от тела под ним до фантазий о будущих концертах.       Дарон сам начинает стонать, чувствуя скорую разрядку. Руки начали беспорядочно бегать по Сержу — хватались за шею, за плечи, за бедра, но нигде не задерживались. На мгновенье он собирался выходить и уже кончать так, на живот, но ему не хотелось — там было слишком хорошо и тепло. Так и закончил, с громким стоном падая на истерично вздымающуюся грудь. Полежав немного и уравняв дыхание, гитарист встал и привел себя в порядок, смотря на Танкяна, который затих после надругательства. Вскоре Серж оперся об локти, приподнимаясь, и ошарашенно посмотрел на Дарона. Тот тоже взглянул на него, и вдруг его как будто окатили ледяной водой: он теперь видел не шлюху, отдающуюся за героин, а Сержа, его согруппника и друга. Малакян в ужасе двигался в сторону, словно кудрявый подступался к нему для удара — однако тот все еще сидел на ковре, поджав колени к себе, и глядел на него, пугая поплывшим от слез макияжем и отчаянием.       Таким образом Дарон оказался у двери ванной комнаты, куда он и сбежал от Сержа. Оперевшись об раковину, парень сдерживал кислый комок в горле и поднял взгляд на зеркало (как будто их в гримерке недостаточно!). Смотреть на себя он не мог — его просто пробирало на рыдания и безумному «что я наделал?!». И (о боже!) Серж это не забудет уже никогда — даже в сильном опьянении он все помнит, — он будет смотреть на него с ужасом и презрением. Он больше не назовет его братом. Он не станет обнимать его. Он никогда не позволит целовать его.       Запах и вкус Сержа все еще призрачно окружали его, как остатки героина в крови. Манящий образ Сержа — с завораживающим взглядом хитро прищуренных глаз и с улыбкой темно-красных губ на нежном лице, — обрисовывался в воображении, и теперь он был запретным плодом, разрушившим его жизнь. Только взгляд Сержа — испуганный, неверящий в произошедшее, — карательно ложился тяжелым камнем на Дарона, отныне с вечной виной за содеянное.       Будущее группы было под сомнением. Теперь его не будет. И разрушил его не Серж, который не хотел больше быть в составе, а Дарон, насладившийся сиюминутной властью.