That Pain to Miss

      В течение двух дней я прогуливаю работу, ссылаясь на простуду. Я и правда чувствую себя больной, не физически, конечно, в моём новом теле нет такой функции, скорее эмоционально. Переосмысление жизни даётся вампирам гораздо сложнее, чем людям, мы застываем в своей ипостаси, укореняемся в привычках, малейший сдвиг приводит к деформации и атрофии, боль от пережитого не слабеет, память услужливо не блокирует страшные воспоминания. Я сижу на диване, так и не сменив позы, прокручиваю наш с Эдвардом разговор снова и снова. Года, прожитые без Эдварда кажутся мне и вечностью, и мгновением, и слова Розали о нашей жизни приобретают более глубинный смысл. Время словно обтекает нас, мы наблюдаем за происходящим со стороны без возможности ощутить его реальный ход. Розали не чувствует ритма жизни без детей, а я — без Эдварда. На третий день мне удаётся стряхнуть оцепенение, вернуться в давно выстроенную рутину: принять душ, заглянуть в пекарню Джеральда, разобраться с сортировкой книг и проверить корреспонденцию миссис Эйнсли. В обеденное время я решаю навестить в больнице Скотта, чтобы передать ему новые книги и сладости. Скотт спит, а Джулиан выглядит ещё хуже, чем в последнюю нашу встречу в больнице, у меня складывается стойкое ощущение, что он провёл три тяжёлые ночи, свернувшись клубком на жёстком пластиковом стуле.       — Я звонил несколько раз, — Джулиан старается говорить спокойно, но я улавливаю в его голосе нотки злого раздражения. Он что, в самом деле считает, что я сейчас буду перед ним отчитываться?       — Мой телефон разрядился, прости. Я заболела и все эти дни провела в постели. Судя по взгляду, Джулиан в секунду раскусил мою ложь. Эдвард был прав, я ужасная актриса и лгунья.       — Прости, Изабелла, не стоило так говорить, ты совершенно ясно объяснила свою позицию, мне жаль, что я так навязываюсь. — Он печально улыбается, и мне становится страшно неловко.       — Ну что ты, я вовсе не считаю тебя навязчивым, к тому же, я пришла ради Скотта, обещала завезти книги.       Голова Джулиана грустно опускается, он чётко улавливает акцент на фразе «ради Скотта», становится ужасно его жаль, но я бесполезна в роли утешителя, для этого нужно подойти ближе, коснуться плеча, что невозможно при моей натянутой, как струна, жажде. Наверное, было бы уместно предложить свою помощь, но какую? Мне нечего ему предложить.       — Я зайду завтра.       Джулиан не поднимает головы, когда я выхожу из палаты. Естественно, Эдвард стоит у стойки регистрации, остаётся только гадать, слышал ли он наш разговор, видел ли мой отказ в мыслях Джулиана. Сегодня Эдвард выглядит старше, волосы не так взлохмачены, на нём снова очки, тёмная рубашка и галстук, сверху накинут белый халат. Я мимолётно любуюсь им и мысленно улыбаюсь, когда с тем же выражением неуверенности, что и вчера, он начинает перебирать медицинские папки. Я чувствую себя неловко, не из-за одежды, сегодня я выгляжу довольно прилично: коричневые брюки, свитер с v-образным вырезом поверх белой рубашки, нитка жемчуга на шее («Белла, жемчуг моментально прибавляет женщине пять лет» — раздаётся в моей голове голос Розали). А вот волосы собраны в растрёпанный хвост старой растянутой резинкой… Я жалею, что не привела себя в порядок прежде чем столкнуться с ним. Я чувствую себя неловко, потому что мне не всё равно. Боже, какая я жалкая.       — Операция Скотта прошла успешно, он хорошо восстанавливается, — Эдвард сходу перестраивается на нейтральную тему, и я ему благодарна, мне нужна минутка, чтобы собраться с мыслями.       Попадаю в плен жёлтых глаз, и… я снова ослеплена им, все мои усилия направлены на сохранение невозмутимого вида. Я медленно киваю, отдавая приказы телу: моргать, дышать, вести себя, как человек. Медсестра за стойкой внимательно за нами наблюдает, и я не собираюсь стоять и мяться, как школьница, чтобы потом обо мне пустили слухи.       — Мне нужно вернуться к работе, — говорю я, замечая, к огромному облегчению, что мой голос звучит ровно и спокойно. Слава богу, что покраснеть я не могу чисто физически. Едва заметно я наклоняю голову в сторону медсестры, намекая, что в таком маленьком городе лучше не давать лишних поводов для пересуда. Если Эдвард и заметил жест, то явно его проигнорировал, проводив меня до парадных дверей в холле. На улице дождь, поэтому у меня есть возможность занять руки, пока ищу в сумке зонт.       — Я бы хотел тебя куда-нибудь пригласить.       Голос Эдварда звучит слишком тихо для человеческого уха, но живущий во мне монстр, сотканный из боли и страданий, поднимает голову, прекрасно всё слыша.       — Ужин и кино? — Я выдавливаю из себя жалкий смешок, понятия не имея, как проходят свидания у вампиров. — Или прокатимся верхом на горном льве до самого Нью-Мексико?       Я пытаюсь мысленно вернуться на наше первое свидание в Порт-Анджелесе, но воспоминания слишком размытые. Эдвард улыбается, у него с ясностью воспоминаний проблем уж точно нет.       — Я подумал, было бы неплохо показать тебе свой дом, ты же не видела, где я живу.       — Я знаю, где ты живешь, — я победно улыбаюсь, глядя на вскинутую в удивлении бровь. — Кэйси, вице-президент твоего фан-клуба, давным-давно скинула мне локацию на Google Earth.       — Вице-президент? — Эдвард с усмешкой наклоняет голову. — И кто же является президентом моего фан-клуба?       — Миссис Эйнсли, хотя она никогда в этом не признается. Уверена, она хранит под подушкой твою фотографию и грохнется в обморок, если ты ей улыбнешься.       Смех Эдварда льётся бальзамом на мою измученную душу. Раскрыв зонт, быстро выхожу на улицу, чтобы он не успел ничего прочесть по выражению моего лица.       — Завтра вечером? — Он знает, что я отчетливо слышу каждое слово.       — Завтра вечером, — соглашаюсь я, усаживаясь за руль.

a few hours later

      Дом Эдварда великолепен: бревенчатые стены отдают рыжиной, покатая крыша, резные деревянные балки, большая терраса с выходом на пирс Серебряного озера. Кругом плотным строем высажены деревья, дом не виден с дороги и скрыт от любопытных глаз соседей, даря приятное чувство уединения. Я восхищённо присвистываю.       — Вау, быть хирургом детского отделения в маленьком городе очень прибыльно, да?       — Пришлось вскрыть старую копилку, — хихикает Эдвард.       Мы входим в гостиную, в центре стоит неизменный рояль, у стены диван с короткой спинкой, вот и всё убранство. Эдвард оглядывается вместе со мной, и я буквально ощущаю исходящие от него волны смущения.       — Наверное, стоило докупить мебель… Гостей я не приглашаю, так что…       — Всё хорошо, Эдвард, тебе не нужно оправдываться, — я едва ощутимо касаюсь его руки.       Мы занимаем противоположные стороны дивана, между нами зияет длинное пустое пространство, другими словами — пропасть. Разговор идёт легко, он рассказывает о своём переезде в Холлис, общие темы находятся сразу, мы часто сталкиваемся с одними и теми же детьми, родителями, просто знакомыми, что не мудрено в таком маленьком городе.       Мы намеренно избегаем сложных тем.       — Почему Уитлок?       — Тайна, не дающая спать по ночам, да, Эдвард?       Он слегка хмурится, сдерживая рвущиеся эмоции.       — На самом деле, я и сама не знаю, — пожимаю плечами, великодушно раскрывая очередной секрет, — Элис подготовила документы ещё до того, как я приехала в Чикаго, с тех самых пор я Уитлок. Так что никаких скрытых мотивов и мстительных намерений, Эдвард, никто не пытался тебя задеть.       По лицу Эдварда невозможно понять, поверил он или нет, но я не заостряю на этом внимание и рассказываю ему про жизнь в Нью-Йорке: игру в гольф с крыши нашего небоскреба, одно из любимых ночных развлечений Эммета; посещение Met Gala вместе с Розали (Эммет нарочно «забыл» поохотиться и избежал страшной участи светских мероприятий). Я намеренно избегаю темы о годе моей жизни без Роуз и Эммета, хоть мне и любопытно узнать, как много известно об этом периоде Эдварду. Спустя час Эдвард предлагает спуститься к озеру. Мы берём с собой плед и усаживаемся бок о бок на длинном деревянном причале, пока небо, в преддверие рассвета, окрашивается в лавандово-розовые цвета.       — У Эдварда Эстлина Каммингса был здесь летний дом, — Эдвард кивает головой в сторону противоположного берега.       Нас окружает тишина, если не считать плеска волн вокруг деревянных балок пирса. Я играю с потёртым лоскутом одеяла, попутно вспоминая первые лекции английского в колледже.       — «И летучая мысль моя не сравнится с полетом твоих ресниц, коих суть: мы, созданные друг для друга», — бормочу я.       Эдвард протягивает руку и, едва касаясь, проводит ладонью по моей спине. Его прикосновение — легчайший шепот, но я не знаю как на него ответить, поэтому продолжаю смотреть в сторону.       — «Смейся в объятьях моих ибо жизнь не параграф пустой, — подхватывает он. — И смерть вовсе не скобок граница».       Конечно, он знает это стихотворение, могу поклясться, что он сможет от строчки до строчки процитировать каждого известного мне поэта. И каждого неизвестного.       А смерть, и правда, вовсе не скобок граница.       — Я не знала, что он тут жил.       Я поворачиваюсь к Эдварду, и что-то в выражении моего лица стирает всю искрящуюся радость. Эдвард снова превращается в статую, словно ожидая удара.       — Просто… Столько всего произошло, а ты был так далеко, и… Ох, я не знаю как заполнить пропасть между нами, даже представить себе не могу, что нам сейчас делать и о чём говорить…       Слова даются с трудом, по большей части это просто мысли вслух, я всё ещё не способна обличить свои чувства в связные фразы. Слишком много всего, слишком большой разрыв. Эдвард порывисто поднимается на ноги, протягивает мне ладонь.       — Пробежимся?       В моих глазах загорается азарт, киваю, и он срывается с места раньше меня. Жулик. Бегать с Эдвардом наперегонки всё равно, что соревноваться со скоростью света, понятия не имею, как ему удаётся так быстро переставлять ноги, и всё же ещё это очень волнующе, я чувствую каждую мышцу в теле, ощущаю несдержанную силу и громко смеюсь, пока мы пробегаем сонные окрестности Холлиса. Мы мчимся по самым безлюдным сельским местностям, тихим паркам, лесистым холмам, и я понятия не имею, куда он меня ведет. Маленькие поселения мы пробегаем насквозь, для людей мы не больше, чем легкий ветерок. Постепенно я начинаю узнавать окраины Нью-Йорка, мы проходили их с Эмметом и Розали, отправляясь на охоту. Останавливаемся мы только на шестидесятой восточной улице. Я неловко поправляю одежду и проверяю в ближайшей витрине, не застряли ли где в волосах листья и прочая лесная флора.       — Куда ты меня ведёшь? — Я с удивлением отмечаю искреннее любопытство в своём голосе, пока следую за бодро шагающим вверх по лестнице одного из зданий Эдвардом.       — Это джентльменский клуб и сообщество библиофилов «Гролье», в нём собрана самая обширная коллекция старинных книг со всего мира.       Он придерживает дверь, пропуская меня вперёд, и пока я оглядываюсь по сторонам, впечатленная интерьером, тихо переговаривается с пожилым мужчиной за стойкой, указывая на меня, мужчина кивает и выписывает Эдварду какой-то пропуск. Нас сопровождают в соседнюю комнату, вход к которой ограждён толстой бархатной верёвкой, и мы оказываемся в выставочном зале, устланном богатыми тёмно-синими коврами, выставленными за пуленепробиваемыми стеклами старинными книгами и отдельными страницами. Эдвард ведёт меня к дальней от входа стене, там выставлен всего один экспонат: иллюстрированная рукопись, едва различимая для человеческих глаз при таком слабом освещении. Я вопросительно смотрю на Эдварда.       — Это стихи Омара Хайяма, переведённые Фицджеральдом. Оригинал на персидском здесь тоже есть, датируется девятым веком, этот перевод был написан на десять веков позже. Мне показалось, что лучше тебе самой это прочесть, чтобы ты смогла понять…       Он снова указывает на страницу, так и не окончив фразу. Я вчитываюсь в строчки:

«Рука упрямо чертит приговор.

Начертан он? Конец! И с этих пор

Не сдвинут строчки и не смоют слова

Все наши слезы, мудрость и укор.»

      Иллюстрация завораживает: астроном в тюрбане, уткнувшись в телескоп наблюдает за ночным небом. Рисунок очень детальный и яркий, я изучаю каждый штрих, прежде чем перевести взгляд обратно на Эдварда.       — Теперь понимаешь? Я не могу ничего поделать, как бы я ни старался, как бы быстр и силён ни был, я не могу исправить прошлого, — лицо предельно серьёзно, он осторожно заправляет выбившуюся прядь мне за ухо и едва слышно шепчет: — Мои поступки уже начертаны, но я бы отдал всё, чтобы стереть их и переписать заново.       Я закрываю глаза. Эдвард притягивает меня к себе, коротко обнимает, целуя в макушку, и отпускает.       Где-то через час мы добираемся до пентхауса Эммета и Розали, я понятия не имею откуда у Эдварда ключ, но рада, что мне не нужно думать, как скрыться от людских глаз в дневное время. Холл встречает нас духотой и пылью, без привычных звуков спортивного канала, ликующих воплей Эммета и музыки из комнаты Розали всё кажется заброшенным и не таким родным.       — Они что, всё ещё в Чикаго?       — Да, а ты разве не общаешься с ними? — Эдвард удивленно вскидывает брови.       Я не общалась с Розали с того самого телефонного разговора в Холлисе, но Эдварду об этом знать не обязательно, так что я просто пожимаю плечами и ухожу в свою комнату. Всю мебель накрыли простынями, я щёлкаю по одной их них пальцем и поднимаю вихрь искрящейся в полуденном солнце пыли. Снова и снова задаюсь вопросом «что я делаю?». Эдвард и Омар Хайям правы в своих высказываниях, прошлого не изменить, как ни старайся, нужно двигаться дальше, продолжать писать строки. Но как это сделать, если я застряла? Без Эдварда всё не имеет смысла, а с ним… Однажды Ганди сказал, что прощение — удел сильных, но я не уверена, что достаточно сильна для этого.       Эдвард возникает прямо передо мной с донельзя довольным выражением лица.       — Розали оставила без присмотра свою Ауди, — он лукаво улыбается, — пойдём, я отвезу тебя домой.