Что остается важным

      Тик-так. Стрелка отсчитывает время. Тик-так. Метла проходится по полу, повторяя заведенный ритм. Тик-так. Напевается мелодия старая, будто бы колыбелью ложащаяся на пустое пространство, где единственным живым ходил по пыльным деревянным полам юноша.       Тик-так. Собирается в совок битое стекло. Тик-так. Скрип половиц и двери входит в сознание тем же ритмом. В мешок выкидываются осколки сразу же, как открывается дверь. Но ветер заметает новые, что накопились на пороге дома, будто бы запуская спасающуюся от дождя толпу под крепкую крышу, куда не попадет ни единая капля.       Тик-так. Зеленые пустые кукольные глаза оглядывают гостей и усмехаются, принимаясь за новое дело. Все же этот момент он решит позже.       — Госпожа и господин вот-вот вернутся. — слышится шепот сквозь завывающие ветра, проходящие через разбитые окна и сломанную крышу, куда еще не добралась рука Томы.       Он идет в ванные комнаты, где вода капает еле-еле. И та грязная, глинистая, наполненная кровью. Но человек спокойно дожидается наполнения ведра и проходится по пыльным подоконникам серой тряпкой, размазывая накопившуюся пыль, делая поверхность еще более неприветливой. Парень скептически осматривает результат, но продолжает свою работу. Пустые кукольные глаза ловят неторопливо падающий пепел, ловят размеренное тиканье часов.       Тик-так. Половицы вторят мелодии дома, шаг за шагом сметается аккуратная горка серых хлопьев.       — Вот-вот должны вернуться. — парень смотрит на часы, когда раздается звон, но в дверях никто не появляется. Как и не слышится шума на улице.       — Ах да, — Тома разворачивается к висящему на другой стене календарю и ловит обведенную красными чернилами дату, — сегодня у них собрание. Как жаль, что я не попал на него.       Тома проходится по поместью, протирая налипшую от его же уборок грязь. Он заходит на разнесенную взрывом кухню, но словно не видит никаких причин не находиться здесь. Не было ни стены, ни окон, лишь их очертания, острыми обломками торчащие по углам. Кукольные зеленые глаза замирают в нерешительности, заново знакомясь с утварью, что в хаосе располагалась на едва ли сохранившемся столе. Руки серые, в язвах тянутся к половнику, ножу, вилке и сковороде, собирая все, раскладывая по своим местам, но те лишь с грохотом падают на половицы. Тома не замечает.       Юноша разворачивается к шкафу с продуктами, где раньше стоял мешок риса, а сейчас тот был рассыпан по полу и находился большей частью на улице, откуда дул холодный морской ветер, заносящий в дом пепел и песок.       — Нужно приготовить для них ужин.       Парень закатывает несуществующие рукава длинной рубашки, отсчитывает размеренное тиканье часов, оборачиваясь на них.       — У меня есть час? — вопрос остается без ответа, лишь ритм ветра, стрелок и скрипа половиц вторят его движениям.       Он замирает на месте, двигает руками в привычном темпе, будто бы нарезая продукты, сбрасывая их в кастрюлю и ставя ту на огонь, что по щелчку пальцев появляется в углублении, на месте, где ранее стояла печь. И чудом пламя не начинает есть половицы, чудом не забирает языками все оставшееся от поместья.       — Господин Аято, госпожа Аяка! — внезапно раздается в тишине дома. — Добро пожаловать домой.       Тома поворачивается к дверям, что открылись от более сильного порыва, слетая с петель. На лице юноши улыбка светлая, почти не покореженная, не затронутая растущими кляксами серости. Тени на улице от вскрика всполошились, посыпался с их тел налипший пепел, и головы будто бы устремились к повёрнутому к ним спиной парню, что отчетливо был виден в отсветах разведенного костра: его голая спина с глубокой раной, откуда торчали крохотные зубчики темного дерева, его подпаленный хвост светлых грязных волос, такие же серые штаны и еще как-то уцелевшая обувь.       Он подходит к дверям, но взгляд тускнеет, не находя нужных людей. Лишь тиканье часов и чернилами обведенная дата.