La Barbe bleue

      Взяв с Юнги обещание, что он сейчас обязательно ляжет отдыхать, пусть и пару часов, и проследив, что лёг в постель, Чимин выпорхнул из спальни. Только дверь закрылась, как на телефон пришло уведомление о присланном аудио и сообщении следом.       «Буду счастлив увидеть репетиции. Поэтому пока пришлю демо. Люблю».       Прикусив костяшки сжатых в кулак пальцев, Пак восторженно пискнул и легко, на носочках, проскакал по лестнице, готовый хоть сейчас закрыться в танцевальном зале, но он всё ещё пьян, а на кухне его ждали друзья.       Его было не дольше двадцати минут, но, видимо, этого времени и ранее выпитого алкоголя было достаточно, чтобы Тэхён и Чонгук сблизились. Или дело было в сыгранной Юнги мелодии, проникнувшей в раненые сердца, попытавшейся залечить уродливые болезненные увечья. Каждый из них страдал по-своему: Ким от одиночества и собственного осуждения беспорядочных связей; Чон — от ненависти к себе и сожаления о содеянном. Ещё никто не осознавал до конца, не был готов сблизиться, переступив черту только завязавшейся дружбы. Один нуждался в честности, другой же мечтал когда-нибудь заслужить доверие и искупить грехи.       Чимин попытался подавить широкую счастливую улыбку, увидев, как Тэхён, положив тяжёлую голову на стол, в полголоса что-то рассказывал, пока Чонгук внимательно слушал его, позволив держать себя за руку.       — Я уверен, что ты обязательно встретишь достойного человека, — услышал Пак, когда молча сел рядом с Тэхёном. Молодой человек, закрыв уже сухие глаза, ещё раз с благодарностью сжал ладонь юноши и кивнул:       — Спасибо. И прости, что так внезапно вывалил на тебя. Обычно я рассказываю только Чимину, но почему-то показалось, что ты хороший человек и тебе можно доверять.       Чонгук ничего не ответил, только поджал губы, до боли прикусив их изнутри, и ещё раз ободряюще сжал потеплевшие пальцы, а после выпрямился и посмотрел на сидевшего рядом Чимина.       — Может, что-нибудь посмотрим? Не думаю, что кто-то из нас сейчас пойдёт спать, — предложил Пак и приобнял Тэхёна за плечи, подбородком прижавшись к макушке. Потершись лицом о мягкие волосы, он пару раз похлопал по напряжённой спине и начал собирать пустые бутылки, тарелки, приводя стол в порядок, чтобы не оставлять их вечерний бардак на утро и не доводить бедную домработницу до обморока.       Пока Ким пытался разобраться, как включать телевизор, и искал комедию, потому что драмы на сегодня ему уж точно было достаточно, Чимин и Чонгук убирали со стола. Пак тихо напевал написанную для него мелодию, уже чувствуя, что завтра, как проснётся и проводит друга, начнёт танцевать. Связки яркими и чёткими картинками представали перед глазами, что он невольно вставал на пальцы ног и пританцовывал, кружась по кухне. Туманившее разум опьянение алкоголем сменилось на дурман вспыхнувших, как в первый раз, чувств крепкой привязанности и восторга. Он едва ли не дышал песней, ноты которой с трепетной теплотой обнимали его тело и душу, и мечтал поделиться своим ощущением всепоглощающей любви к его Юнги.       И Чон был не в силах отвести взгляда от картины, одновременно прекрасной в своей лёгкости и восторженности нежных чувств и болезненной из-за охватившей молодого человека слепоты. Если раньше он наивно надеялся на то, что никто ничего не узнает, потому что их будущее в неведении, а счастье придёт, только если не ворошить прошлое, запертое в покрытых толстым слоем чёрной пыли сундуках, то сейчас же всё изменилось. Тэхён, заговоривший о правде, нуждавшийся в честности, заставил его задуматься: можно ли построить крепкие доверительные отношения на намеренно скрытой правде? Считалось ли ложью то, что ты не искажал в фактах, но не договаривал?       Он думал об этом всё время, пока они в зале смотрели фильм. Чимин вытянул ноги, позволив Тэхёну прилечь на колени, сам Чонгук устроился на полу, не решившись сесть рядом. Ему не хотелось, чтобы кто-то видел его задумчивое лицо, отражавшее сомнения и муки выбора. Он лишь изредка поворачивался, когда его окликал Ким, за секунду менялся в лице, натягивая улыбку, и отвечал, а после отворачивался и вновь погружался в тяжёлые думы. Почти что-то для себя решил, когда тёплые пальцы коснулись его шеи на затылке и зарылись в отросшие волосы. Он замер, позволив перебирать пряди, до боли зажмурил глаза и стиснул зубы.       — Зайди как-нибудь ко мне в салон, — сонно начал Тэхён и зевнул, привстав с коленей друга и опершись на локти. — Мне очень хочется сделать что-то красивое с твоими волосами. Хотя ты и так красив, но мне всё равно так хочется…       Чонгук скованно кивнул, не найдя в себе сил обернуться, чувствуя только болезненную пульсацию в висках, словно кто-то с изощрённым садистским удовольствием пытался пробраться ему в голову толстыми острыми иглами, намеренно неумело протыкая плоть, тяжесть в области груди, тянувшей ниже дна, где он находился по собственной воле, и незаслуженная радость от близкого знакомства с людьми, имевших право на лучшее к себе отношение. И чем больше рождалось мурашек по телу от прикосновений тёплых пальцев, тем сильнее он ненавидел причины их зародившейся сегодня дружественной близости, сведшие их вместе обстоятельства.       Сейчас он мог только не допустить повторения прошлых событий, чтобы больше никому не сломали только заигравшую красками жизнь, не дали загубить будущее, чтобы больше не пришлось прятаться в тени, скрывая лицо, потому что для всех ты исчез, в буквальном смысле. И никто как не искал тогда, пять лет назад, так и сейчас.       Чонгук думал об этом, когда они ночью разошлись по комнатам, глядел в потолок, точно зная, что ровно над ним, в гостевой, мирно спал Тэхён, а в хозяйской спальне — Чимин. Он до самого утра не мог сомкнуть глаз, не шевелился, замерев в одной позе, лёжа на спине, сжав пальцы в замок на груди, физически чувствовал отпускавшее опьянение, онемение и покалывание в предплечьях, ягодицах, бёдрах, голенях. Морально же едва ли удавалось удержать равновесие на острие ножа, по которому ходил вот уже несколько лет.       Он не хороший, никогда им не был. Может, только в самом начале, чувствуя в случившемся часть своей вины, а после упрятал остатки человечности за крупными суммами денег. Ему не было жалко других людей, отчасти они сами виноваты в случившемся, не стоило переходить черту. Или же научился принимать обстоятельства такими, какие они есть, себе ничего не приписывая. Но первый, совсем ещё юный студент, ненамного старше самого Чона, такой яркий, чувственный, живой, он не заслуживал погаснуть столь быстро и рано. Чонгук не знал, что так закончится, а потому часть заработанных денег пересылал парню, тем самым помогая выжить, а потом уже скрыться. Он должен был исчезнуть, переехать, сменить имя — стать другим человеком, лишь бы спастись, но спустя пять лет вернулся. И зачем? Чтобы защитить Чимина, в котором видел себя, ослеплённого любовью, оглушённого сладкими речами, обездвиженного нежными объятиями кровавых по локоть рук.       Они встретились прошлым утром, спорили, доказывая друг другу свою сторону правды. Молодой мужчина умолял Чонгука раскрыть Паку глаза, сказать правду, а юноша настаивал о неведении, потому что был убеждён, что иначе будет ещё хуже. Юнги не простит, не отпустит, изведёт до потери разума, достанет из-под земли и успокоится, только когда увидит хладный труп, отправляемый в печь крематория. Не этого желал Чонгук Чимину и, краснея, доказывал, что, пока Пак ничего не знает и живёт в мире заоблачных грёз, он в безопасности. Мин будет его боготворить, осыпать подарками, укутывать заботой и опьянять страстью, и юноша убедился в этом, услышав сегодняшнюю песню. Мужчина отдаст всего себя, если взамен будет получать равноценное обожание и поклонение, но никогда не забудет предательства.       Молодой мужчина спорить с ним не стал: не было ни физических, ни моральных сил, но клятвенно пообещал, что на свой страх и риск обратится в полицию и сдаст Чонгука и Юнги, даже если ему не поверят, даже если в будущем это будет стоить ему жизни, если узнает, что с головы Пака слетит хоть один волос. Он больше не боялся за свою, в которой ничего не осталось кроме старых, порой ноющих от фантомной боли шрамов, лишь за чужую, зная, что если и оставят в живых, то отберут последний кислород. Молодой человек должен блистать на сцене, дарить зрителям окрыляющее чувство вдохновения, возносящее к райским вратам, а не быть донором, до последней капли отдавая любовь и внимание.       Прощаясь, Чонгук задал всего один вопрос, глядя на сутулую худощавую спину:       — Ты как-то причастен ко всем статьям про господина Мина?       Молодой мужчина лишь пожал плечами и, натянув на лицо маску, скрыв уродливые шрамы, и накинув капюшон так, чтобы спрятать бледный рваный след на шее, ушёл, хромая на левую ногу.       Вновь тяжко вздохнув, глубоко, но так и не почувствовав, что лёгкие полностью заполнились кислородом, он устало провёл рукой по лицу и одним рывком сел, тут же помотав головой.       Он запутался: не знал, как поступить правильно, терялся в терзавших его сомнениях. И только под утро, когда глаза сами закрывались от усталости, а тяжёлый разум наконец отпустили глубокие думы, решил для себя, что постарается сделать всё, чтобы Чимин не пострадал, ни физически, ни морально.

~*~*~

      Они бы не встали раньше полудня, если бы Ким не ответил на звонок и с ужасом не вспомнил, что у него запись клиента, а потому поспешил собираться и суетой разбудил взволнованного Чимина. Чонгук же, не проспав и пары часов, сидел всё это время в гостиной в телефоне. Стоило босым ногам протопать по лестнице вниз, он тут же обернулся и встретил взлохмаченного парня, который мягко улыбнулся в ответ на по-детски широко распахнутый взгляд и невольно приоткрытые губы. Чонгук с усилием сглотнул.       Во время завтрака сиявший от счастья Чимин не прекращал говорить, какую до дрожи чувственную мелодию написал для него Юнги, и что он не дождётся, когда сможет начать репетировать, но вот Чонгук вновь стал хмурым, погружённым в себя, словно и не было вчерашнего дружеского вечера. Он надел маску отрешённости, но сосредоточенности, разве что перестал обращаться к Паку формально.       — Ты точно в порядке? Выглядишь устало. Давай закажем такси? — в сомнении поджав губы, спросил Чимин, обеспокоенно сжав юношу за локоть.       — В полном. Я сам отвезу Тэхёна.       — Я готов, — зевнув, привлёк к себе внимание уже полностью собравшийся Тэхён и повесил сумку в коридоре. Подойдя к парням, он встал между ними и приобнял каждого за плечи.       — Ты всё взял? Ничего не забыл?       — Привезёшь, если что. Кстати, — притянув обоих к себе ближе так, что они соприкоснулись друг к другу щеками, вдруг сказал Ким, — спасибо вам за вчерашний вечер. Это много значит для меня.       — Ты же знаешь, что я всегда рад тебе, — Чимин всхлипнул, пусть и плакать совсем не собирался, и потрепал друга по волосам. — А теперь идите, пока не опоздали.       Подогнав машину к воротам, Чонгук, как и всегда, вышел и открыл перед Тэхёном дверь, не дав тому даже прикоснуться к ней. Ким едва ли нашёл в себе силы сдержаться от шутливых комментариев, какой Чон старательный работник, потому что в этот раз ему хотелось, чтобы это было не частью обязанностей, а жестом внимания, лично к нему. Попрощавшись с Чимином, Ким пообещал написать, как доедет, юноша же ещё раз спокойно уверил, что он в порядке и будет вести машину аккуратно, к тому же дождь сегодня не обещали.       Ехали они в полной тишине, не включая музыку, не разговаривая: Чонгук сосредоточенно следил за дорогой, Тэхён смотрел в окно и периодически вздыхал, глядя, как загородный пейзаж постепенно сменялся на центральные улицы. Вновь шумно выдохнув, больше не в силах держать это в себе, Ким заговорил:       — Я бы хотел извиниться, если вдруг чем-то задел тебя вчера.       Юноша крепче сжал руль и перевёл взгляд на молодого человека рядом, явно удивлённый его словами.       — С чего ты взял?       — Ты выглядишь хмурым и отрешённым. И почти не разговариваешь с тех пор, как мы ушли смотреть телевизор.       Чонгук удивлённо вскинул брови, замерев на пару секунд, обдумывая услышанное. Неужели со стороны так заметны его внутренние переживания? Это не в первый раз, когда кто-то принимал его отчуждённость на свой счёт, Чимин ведь тоже. Ему нужно быть осторожнее, особенно когда вернётся Юнги, который без труда прочитает его, как открытую книгу. И, если это произойдёт, по его вине может пострадать ещё один человек.       — Твоя искренность и желание получать ответную честность заставили меня задуматься о себе, не более. Я наоборот удивлён, что вы приняли меня и решили довериться, — печально ухмыльнулся Чонгук и не посмел отвести взгляд от внимательных глаз, изучавших каждую черту его лица.       — Раньше такого не было?       — Мне было не интересно. Я много лет работаю на господина Мина, и почти весь мой круг знакомств связан с ним. Вы, возможно, единственные, кто кажутся настоящими в этом прогнившем обществе.       Тэхён сосредоточенно следил за каждой нахмуренной морщинкой на лбу и переносице, поджатыми бледными губами, скрывавшими под наигранным презрением ворох мыслей из сомнений и чего-то ещё, что молодой человек пока разгадать не мог. Он испытывал его взглядом, молчал, медленно вдыхая и выдыхая, ожидая ещё слов, но Чонгук молча перевёл взгляд на дорогу, и теперь же Ким наблюдал напряжённый профиль.       — Ты не можешь утверждать, что мы достойнее других, — чуть прищурился Тэхён, видя, как напряглись скулы, очертив и без того острую линию челюсти.       — Так же, как и ты, что я хороший человек. Но вчера почему-то решил мне довериться, хотя я не больше, чем посторонний человек.       Тэхён, услышав эту фразу, на вдохе едва ли не закашлялся, захлёбываясь окатившей его бурлящей волной негодования, смешанного со стыдом и злостью. Неужели его сейчас упрекнули в открытости и проявлении чувств? Покрывшись пунцовыми пятнами на щеках и шее, он удивлённо захлопал ресницами, чуть приоткрыв губы, и выдохнул с едва слышимым свистом.       — Я это к тому, что нужно обладать доброй и чистой душой, чтобы так радушно принять чужого человека. И быть сильным, чтобы не побояться обнажиться не телом, а внутренним миром, — продолжил Чонгук, не поворачиваясь, но точно зная, что его слова могли воспринять неправильно, а потому ему стоило объясниться. — Это заставило меня задуматься, действительно ли я достоин?       Юноша облизал всё такие же сухие и бледные губы и скосил взгляд, чуть развернувшись в сторону молодого человека, чьи пальцы больно впились в собственные бёдра, но Ким не замечал этого, пропуская через себя услышанное. Он боялся опять что-то не так понять, поспешно сделать неправильные выводы, ждал чего-то ещё, но они продолжали ехать в тишине, нарушаемой лишь свистящим дыханием и рёвом автомобилей.       — Я боюсь неправильно тебя понять, — наконец признался он, опустив взгляд на напряжённые пальцы на коленях. — Звучишь так, будто скрываешь что-то ужасное. И, учитывая контекст нашей первой осознанной встречи, это настораживает.       — Я не пытаю и не убиваю людей, не мучаю животных, если ты об этом, — Чонгук издал нервный хриплый смешок, на секунду прикрыв глаза. Нет, он не врал, он никогда этого не делал, но видел последствия, а оттого считал себя едва ли не причастным к совершённым преступлениям. — Но никто не без греха, у всех нас есть свои тёмные стороны, от которых мы хотим избавиться, спрятать в самые глубины сознания и никогда не позволить им просочиться наружу.       Тэхён понимал, о чём сейчас говорил Чонгук. Хорошо понимал. Он бы и сам хотел спрятать ото всех нуждавшегося во внимании покинутого ребёнка, которому нужно было быть самым лучшим, чтобы почувствовать себя любимым, окружённым заботой. Но кого прятал Чонгук? Какую часть себя он так стыдился?       — Могу я задать всего один вопрос? Я пойму, если ты откажешься.       Чон кивнул: это было неизбежно. Он уже знал, что так сильно волновало Тэхёна, а потому прокручивал в голове десятки ответов, подбирая максимально правдивый, но в то же время далёкий от истины. Не ложь во благо, но умалчивание для безопасности. И это не одно и то же.       — Я уже спрашивал, но хочу услышать ещё раз, глядя в глаза: знаешь ли ты что-то такое про Юнги, что может навредить Чимину?       Вот, он озвучил неизбежное. С замиранием сердца Тэхён отсчитывал секунды до ответа, слившиеся с учащённым стуком сердца. Весь этот разговор строился вокруг того же, что и в прошлый раз.       Набрав в лёгкие побольше воздуха, Чонгук перевёл взгляд на Тэхёна и устало посмотрел в на удивление спокойные глаза молодого человека, внутри которого на самом деле крутился жужжащий рой мыслей из страхов, опасений и надежд. Он не мог лгать ему в лицо, никогда бы не простил себя за это, и подготовленные за эти несколько десятков секунд ответы испарились, превратившись в давящую пустоту, увеличивавшуюся с каждой секундой его молчания и готовую взорваться в любой момент.       — Господин Мин боготворит Чимина. Он для него высший идеал, божество во плоти, спустившееся с небес. Он будет ему поклоняться, носить на руках, заботиться и одаривать подарками, — выдохнул Чонгук. Дрожь в пальцах скрывалась за сжатыми до побеления руками вокруг руля.       — Пока Чимин не сделает что-то, что очернит его, превратив в падшего ангела? — неуверенно продолжил Тэхён такими же метафорами, сомневаясь в услышанном. — Типа измены?       — Я этого не говорил.       «Но мыслишь ты в верном направлении. Никто не знает наверняка, что может ему не понравиться. Или пока не появится кто-то более яркий и возвышенный, кто своим сиянием затмит Чимина, если это вообще возможно», — уже про себя отметил Чон и, отвернувшись, дал понять, что продолжать не намерен.       Ким кивнул, обдумывая услышанное. Он даже почувствовал болезненное облегчение, готовый услышать страшные вещи, хотя понимал, что Чонгук, даже если это и правда, никогда в таком не признался бы. Но его ответ обнадёжил, потому что Тэхён был уверен в друге и его порядочности, благоразумии. На месте Юнги он бы тоже не простил предательство и измену, но, возможно, менее агрессивно защищал бы семейную идиллию. Молодой человек помнил, словно это было вчера, как переживал Чимин, восприняв вспышки агрессии на свой счёт. Но можно ли их считать не больше, чем страхом потерять, если верить Чону, дорогого человека? Кусая сухие заусенцы большого пальца, он оставшееся время смотрел в окно и думал, с каждой новой мыслью отпуская сомнения по отношению к Юнги и неосознанно позволяя прорасти зерну привязанности к Чонгуку.       Ещё вчера ему не хотелось, чтобы вечер доверия и зарождавшейся дружбы заканчивался, сегодня же он неосознанно надеялся, что это, обретя очертания и осязаемую форму, наконец превратится во что-то большее. Тэхён верил, что Чонгук хороший человек, что бы он о себе не думал. Молодой человек был спокоен, и едва ощутимое волнение касалось лишь того, согласится ли другой пойти навстречу, сделав равное количество шагов.       Остановившись у салона, Чон не спешил выходить и открывать дверь, как и Тэхён. Он держался за ремень безопасности и смотрел на напряжённые колени, кусая губы, в тысячный раз переигрывая в голове фразу, которую так хотелось сказать оставшуюся половину пути. Наконец отстегнув себя, Ким развернулся к заднему сидению за сумкой и, крепко вцепившись в ручки, на выдохе чётко и внятно произнёс:       — Я буду рад, если однажды ты тоже захочешь поделиться со мной чем-то сокровенным, что терзает твою душу. Я обязательно выслушаю.       Его голос прозвучал спокойно, низко и хрипло от затяжного молчания до, вызвав в груди очередной болезненный спазм взбунтовавшейся совести. Несмело подняв взгляд, Чонгук смог лишь неуверенно кивнуть, не в силах найти в себе смелости произнести согласие вслух, потому что знал, что его голос предательски задрожит. И новая волна стыдливых мучений поднялась из глубины собственноручно разодранной души, стоило Тэхёну улыбнуться и похлопать его по колену, а после выйти, впустив в душный салон свежий прохладный воздух. Молодой человек сделал пару шагов, но развернулся и одарил его ещё одной широкой квадратной улыбкой, обнажив ряд белых зубов, и, постучав по стеклу костяшкой указательного пальца, помахал на прощание, а после вприпрыжку упархал к главному входу.       Чонгук сидел так ещё долго, после того, как молодой человек скрылся за прозрачными дверьми, сжимая в кулаке свитер на груди, сомневаясь, что внутри могло так часто биться, отдавая болезненной пульсацией по всему телу, пробивать рёбра, разрушать их в острые осколки. Он глубоко вдыхал, пытаясь прийти в себя, хоть немного взять под контроль собственное тело, а после завёл машину с чётким намерением немного проехаться и освободить голову от навязчивых мыслей. Если что, Чимин ему обязательно позвонит.

~*~*~

      Надев на пальцы силиконовые вкладыши и уложив стопу в стаканчик пуантов, Чимин крест на крест начал обвязывать ленты вокруг щиколоток: первой обязательно правую, затем левую — спрятал узлы за шёлковыми складками.       Пуанты, подаренные Юнги, были удобными, идеально сидели по ноге, поддерживая стопу, словно мужчина точно знал, какие именно покупать мужу. От этого на душе становилось теплее: касаться пальцами гладкой ткани, танцевать в комфорте, зная, что частичка любимого человека всегда с тобой — высшая степень проявления чувств. Чимину много не надо было.       Выученная на зубок растяжка, казалось, прошла незаметно, молодой человек чувствовал только разогретые мышцы и неконтролируемый поток вдохновения, с трепетом ожидая, когда музыка, без конца проигрываемая в голове с ночи, наконец ласково коснётся ушей, теперь уже издаваемая динамиком колонок. Тело рвалось танцевать, вслед за полётами души и сердца, но нужно обязательно закончить разминку.       Наконец установив телефон на штатив и включив запись, чтобы потом пересмотреть танец и до болезненной идеальности отрепетировать каждое движение, Чимин нажал старт и, встав лицом к зеркальной стене, закрыл глаза, и глубоко вздохнул. Позволил музыке вести его.

Эдгар Туниянц — Обними меня

      Лёгкая поступь в такт нежным переливам клавишных, взмахи рук с изящно вытянутыми пальцами, плавные изгибы гуттаперчевого тела — весь он мягкий, податливый, как согретая глина в умелых руках мастера. И музыка, словно жаркие прикосновения рук творца, лепила из него новое «мы». Не было одного Чимина, только он и Юнги, вместе, как единое целое, а его танец — олицетворение нежных заботливых чувств.       Каждый взмах руки — притяжение между двумя нуждавшимися в заботе сердцами, наконец нашедших спокойствие друг в друге. Невесомое порхание над танцевальным ламинатом, каждый подскок и поворот — магнитное влечение, сопротивляться которому не было ни сил, ни желания. Их тянуло друг к другу с первой секунды, как взгляды пересеклись: Чимин со сцены осматривал зал и почему-то остановился только на одном зрителе из первого ряда: его он никогда не видел, но по глазам чувствовал, что в эту секунду они испытывали одно и то же: удовлетворение, покой и восхищение. Юнги встал последним, но похлопал громче всех, пристально посмотрел в глаза, приоткрыв яркие искусанные губы, по которым можно было легко прочитать «Божественный. Идеальный». Кажется, уже тогда между ними заискрило как от оголённый проводов, с самой первой встречи. И в тот же день, стоило Чимину вернуться в гримёрку, как его встретил первый букет сладких пионов.       Каждое приближение тёплых пальцев, ласковые поглаживания ладоней по телу, в миллиметре от горячей влажной кожи — их робкое знакомство, когда встречаешь родственную душу и обретаешь долгожданный покой. Не пересекаешь черту, а позволяешь ей раствориться самой в подходящий момент. Когда-то они оба не могли спать ночами, думая лишь о том, чтобы наконец официально познакомиться и хотя бы просто поговорить. После одного из выступлений Чимин не уехал с труппой праздновать день премьеры, а сел в машину к своему самому верному зрителю. Чимин не знал, зачем и почему, что такого было в Юнги, в его горящих пронзительных глазах, его хриплом низком голосе, его благородной сдержанности, потому что за тот вечер он не позволял себе вольностей в виде случайных касаний, хотя они оба хотели этого. Они разговаривали всю ночь, сидя в машине с открытыми дверцами и смотрели на персиковый закат, ночное звёздное небо, пастельный рассвет, но так и не взяли друг друга даже за руку. И только проводив Чимина до двери и убедившись, что так он точно благополучно добрался до дома, Юнги спросил разрешения обнять на прощание. И Пак готов был поклясться даже сейчас, что в тот момент он уже влюбился в мужчину, вежливого, сдержанного, внимательного, заботливого — идеального, убеждаясь в этом с каждым последующим днём.       Каждый раз, плавно опускаясь на пол, извиваясь, прогибаясь в пояснице и вновь вставая, чтобы уже в воздухе на подскоке перепрыгнуть с одной ноги на другую, Чимин вспоминал их объятия и поцелуи, которые они дарили друг другу, наконец поддавшись притяжению, столь сильному, что сопротивление причиняло физическую боль. Их нестерпимо влекло друг к другу, они виделись каждый день, и всегда инициатором встреч был Юнги, не желая ни на секунду расставаться с покорившим его сердце премьером. И шаг к тому, чтобы наконец перевести их отношения на новый уровень, сделал Чимин. Это он первый поцеловал его, тёплыми ладонями обнимая щёки, пока робко и невесомо касался чужих приоткрытых губ, идеально созданных для его. Он до сих пор помнил то чувство, родившееся в первый раз: не было электрических разрядов по всему телу, только спокойствие и комфорт, словно так и должно быть, когда Юнги спустя секунду пришёл в себя и начал осторожно отвечать, сминая мягкие пухлые губы, а после разрешая языку проникнуть глубже, иногда перехватывая инициативу на себя, посасывая самый кончик, облизывая чёткий контур верхней губы, оттягивая зубами нижнюю, а после ласково оставлять невинный чмок. Руки мужчины всё время оставались на талии, не смея блуждать по напряжённому от чувств телу, в то время как молодой человек, сидя на коленях и скрестив ноги у того за спиной, льнул к широкой груди, своей чувствуя бешеные удары сердца, и гладил везде, где только мог прикоснуться: по влажным щекам (Почему ты плачешь, пока целуешь меня?), напряжённым плечам и рукам (Пожалуйста, расслабься), по часто вздымающейся груди (Я готов вечность пить твоё дыхание).       Мечась из стороны в сторону, терзаемый сомнениями, Пак в молитве возносил руки к небу, опускался на колени и обнимал себя за плечи, чтобы уже следом вновь встать и, развернувшись в прыжке, изящно вытянуть носок, широко расставив руки. Сколько всего они прошли за этот год? Бесконечные осуждения со стороны, косые взгляды, клевету — они пережили это, поддерживая друг друга, находя подходящие слова или молча оставаясь рядом, крепко обнимая и целуя в лоб или оставляя наедине со своими мыслями. Но никогда не давали друг другу утонуть в потоках ненависти к себе: становились спасательным кругом, каплей воды в пустыне, глотком свежего воздуха, той самой соломинкой.       За всё это Чимин был безмерно благодарен его Юнги, драгоценному, действительно лучшему мужчине в его жизни. Именно с ним Пак впервые почувствовал себя важным и нужным, понял, каково это любить и быть любимым, чувствовать поддержку и опору, чтобы смело ступать по жизни. Именно это хотел показать Чимин через свой танец: Юнги своими глазами, как он видел мужчину, осуждаемого за вещи, им несовершенные, порицаемого за эмоциональность, что в итоге тому пришлось спрятать эмоции и чувства. И только с близкими он мог обнажить их, больше не сдерживая радость и печаль, любовь и ненависть, безразличие и заботу. Пак покажет каждую сторону мужа и очистит его имя от прозвища чёрного вдовца: его супруг настоящий живой, любящий и любимый, окружённый заботой. И только Чимин имеет власть над демонами, словно укрощает диких зверей, которые преданно внимают каждому слову.       Наконец сделав финальный оборот, он мягко опустился на пол, обняв себя за плечи и свернувшись калачиком, словно младенец. Это было обещание быть рядом до конца дней, в горе и радости, принимать со всеми достоинствами и недостатками, оберегать и помогать, если Юнги будет нуждаться в помощи — клятва верно идти рука об руку всю жизнь.       Чимин дышал глубоко, через рот, пытаясь восстановить дыхание. Пот стекал по вискам, между переносицей, каплями попадая в глаза, по часто вздымавшейся груди и пояснице, пропитывая ткань майки. Но молодой человек продолжал лежать на тёплом полу, приходя в себя, чтобы вновь встать, пересмотреть запись и отточить неудачные моменты. Сейчас он танцевал, ведомый лишь порывом чувств, пытаясь повторить всё то, что родилось в его сознании ночью, стоило коснуться головой подушки и закрыть глаза, что видел во сне и прокручивал без остановки утром, боясь забыть. Ещё немного полежит и продолжит.       Но Чимина отвлёк звонок телефона, эхом звонкой трели раздавшийся от стен пустого зала. Лениво встав, он провёл рукой ото лба к волосам, заставив их встопорщиться, и, остановив съёмку, взглянул на вызывавшего. Это был видео-звонок от Юнги.       — Привет, — Чимин улыбнулся и помахал в камеру, продолжая вытирать ладонями пот с шеи. Где-то лежало полотенце, но до него ещё нужно было дойти.       Юнги, бледный, с заострёнными от злости чертами лица, стоило увидеть сверкавшие глаза мужа, румянец на щеках от усиленных тренировок, влажные яркие губы, растянувшиеся в улыбке, блестящую кожу, на мгновение расслабился, попытавшись улыбнуться в ответ.       — Привет, любовь моя. Ты сейчас сильно занят? — из динамиков донёсся спокойный, но напряжённый голос. По расширенным ноздрям и зрачкам Чимин сразу понял, что ещё секунду назад он злился, явно кричал, но прикладывал значительные усилия, чтобы не сорваться на ни в чём не повинном муже.       — Я репетировал. Твоя песня настолько прекрасна, что я проводил Тэхёна с Чонгуком и сразу же закрылся в танцевальном зале. У тебя всё хорошо? — Пак облизал губы и снял телефон со штатива, после сразу перевёл взгляд на лежавшее на скамейке полотенце и бутылку с водой.       — Не совсем, но всё в порядке. Спустись в мою студию и включи компьютер. Эти идиоты удалили все исходники, — едва ли не зарычал Юнги, сжав пальцами переносицу. Захватив вещи, Чимин сразу же выбежал из зала, перепрыгивая по две ступеньки, понимая, как это сейчас важно для Юнги. Молодой человек не смотрел в экран, но слышал пищащие извинения, прерванные грубым рёвом:       — Если ты сейчас не заткнёшься, клянусь, я вырву тебе язык. И ты больше никогда не сможешь петь. — И уже более мягко добавил, явно обращаясь к Чимину: — Как включится, покажи мне экран. Я скажу, где искать.       Пак положительно угукнул и зашёл студию, тут же включив компьютер, экран которого моментально загорелся.       — Тут пароль, — Чимин завис над клавиатурой.       — PJ и без пробелов и символов дата нашего знакомства, — едва слышно прошептал Мин и следом попросил перевести камеру. Молодой человек лишь загадочно улыбнулся, прищурив глаза, и хихикнул, когда пароль подошёл.       — Ты такой романтичный. Что ищем?       Чимин и сам пробегал взглядом по рассортированным папкам, понимая, что его пустили в святая святых, а потому хотел запомнить как можно больше. Когда Юнги вернётся, он обязательно попросит его показать демоверсии, чтобы лучше узнать мужа. Возможно, ему удастся услышать записи из серии «Надежда» и «Благоговение», которые пылились в кладовке в коробках, в самом углу. Он обязательно плавно подведёт к этому разговору, и они вместе достанут черновики и фотоальбом, обсудят каждую фразу и рисунок.       — Когда ты уже заткнёшься? Иди лучше помолись, чтоб я не убил тебя тут, в студии, — Чимин вздрогнул, отвлёкшись от своих мыслей, на секунду почувствовав себя виноватым, словно эти проклятия касались лично его. Но на контрасте грубых, рычащих высказываний, нежное «Чимини» ощущалось особенно остро. — Клянусь, ещё слово от этих идиотов, и я не выдержу.       — Что случилось? — Пак послушно кликал, куда говорил Юнги, и пытался разговорами успокоить нервного мужа, выдыхавшего с прерывистым свистом.       Мин покачал головой, словно это было не так важно:       — Они удалили исходники. Просто стёрли всё, что я им присылал.       — У тебя самого ничего не осталось?       — Говорю же: удалили всё, — устало и разочарованны простонал Юнги. — Я запру их в студии и заставлю за ночь записать всё, что мы запланировали. Не выйдут, пока не будет готово.       Чимин лишь поджал губы. Ему нечего было сказать, кроме того, что, возможно, мужчина немного перегибал с выражениями, но его можно было понять. Мин не спал ночами, даже в Лос-Анджелесе, поэтому его агрессия была оправдана, возможно, команда заслужила, но Чимин не знал подробностей, просто послушно блуждал по папкам, взглядом цепляя названия.       Его внимание привлёк файл с последней датой изменения как раз до отъезда Юнги. Единственный чётко неподписанный, вместо названия — месяца «Апрель — июль ****». Неужели Юнги действительно работал над старыми песнями и лирикой? Переписал ли он тексты или оставил такими же наивными, полными надежды и томительных ожиданий светлых дней? Сохранил ли он подростковый авантюризм или переработал через призму прожитых лет? У Чимина даже руки чесались от предвкушения, там ещё и видео! Что, если муж снимал игру или читку лирики?       Пак кусал от нетерпения губы, но послушно следовал указаниям и наконец нашёл нужные файлы.       — Отправь мне сейчас их на почту. И запись репетиции, — ещё нежнее, едва ли не промурлыкал Юнги, улыбаясь в камеру, когда Пак вновь показал себя. — Я знаю, что ты снимал, чтобы потом порефлексировать. Но я бы уже хотел посмотреть.       — Я станцую тебе вживую, когда приедешь.       — Но тогда это будет идеально отрепетированный танец. Я был бы счастлив увидеть и первые шаги. Это сделает меня счастливым и спасёт сегодняшний отвратительный день.       Чимин не смел отказать, не тогда, когда измученное бессонными ночами и упорной работой, переживаниями лицо искрилось счастьем, создавая морщинки в уголках блестящих глаз, а любимые губы растягивались в нежной улыбке. Он всегда так делал, когда хотел получить желаемое, и Пак не мог сопротивляться, даже если бы захотел. Он был слаб перед этой нежной, молящей стороной мужа, а потому скромно улыбнулся и кивнул.       — Хотя бы сегодня ты выспался? — Чимин перевёл взгляд за экран телефона и выключил монитор, оставив сам компьютер работающим.       — Да, разговор с тобой явно пошёл мне на пользу.       — Я буду звонить тебе каждый день перед сном, пока ты не приедешь домой, — Пак послал воздушный поцелуй, который Мин, поймав, приложил к груди в области сердца. Услышав, как на фоне кто-то позвал Юнги, он добавил:       — Люблю тебя. Хорошо поработайте, чтобы поскорее вернуться.       Юнги широко улыбнулся, обнажив ряд зубов, в уголках глаз вновь поселились лучики морщинок: весь он засиял, заискрился в ответ на тёплый, полный искренней любви взгляд. Если бы Чимин действительно захотел, то заметил бы напряжённые губы, заострённую линию челюсти, взбухшую венку на лбу, но он смотрел на экран смартфона и не мог поверить, что красивый, успешный, чувственный и чувствительный мужчина перед ним — действительно его муж.       — И я тебя. Напишу, как окажусь в номере. И не забудь прислать видео.       Рассмеявшись, Чимин подождал, когда Юнги первым сбросит вызов, и, как было, не обрезая и не монтируя, следом отправил сообщение. Сам ещё не смотрел, но точно знал, что, в отличие от его самого, мужчина никогда не осудит сутулую спину, недостаточно вытянутый носок или вялую кисть, точность танца, а похвалит за старания. Если бы только они познакомились раньше, когда через кровь, пот и боль Чимин строил карьеру премьера балета, пожирая себя изнутри сомнениями, страхами, неуверенностью и ненавистью каждый раз, когда что-то шло не так. Боялся подняться на ступень выше, потому что мог упасть на десять ниже и разбиться, вновь скатившись к самому основанию. То был тяжёлый год: пока Юнги писал о надежде, Пак давно оставил её, надеясь только на свои силы, зная, что, если постараться и приложить больше, чем максимум усилий, сможет поставить на вершине победный флаг. Теперь узнать, что же происходило пять лет назад у Юнги, хотелось больше: сам Чимин, казалось, рассказал о себе почти всё, что мог, но никогда подробно не слышал о жизни любимого мужчины.       А пока Мин продолжает упорно работать, чтобы за его именем стояли плоды бессонных ночей и упорного труда, а не лживые сплетни и домыслы завистников, Чимин будет стараться не меньше, чтобы соответствовать.

~*~*~

      Приняв тёплый душ, смывший следы пота и усталости от нескольких часов танцев, Чимин, одевшись теплее, вышел во двор. Среди инструментов в кладовке он нашёл утики с длинными плоскими зажимами, уверенный, что так получится достать обломок ключа из замка. Он вспомнил о нём случайно, пока намыливал волосы и перебирал в памяти вчерашний день от обратного: разговор с Юнги, присланную песню, весёлый дружеский вечер и слёзы Тэхёна. Теперь же намеревался исправить оплошность, попытавшись после заказать у мастера такой же ключ. Даже если он не попадёт в подвал, то сделает это вместе с Юнги, предложив наконец отремонтировать единственную старую часть дома.       Распаренный молодой человек особенно чувствовал холод осеннего ветра, но дождя не обещали, поэтому надеялся быстрее закончить и не простудиться. В голове крутились мысли о предстоящей встрече: как Пак поедет в аэропорт и встретит Юнги с распростёртыми объятиями, прижмёт наконец к груди и больше не отпустит одного так надолго; как они вернутся в их общий дом, поужинают вместе приготовленной еды и, забрав в спальню закусок и вина, закроются до следующего вечера. Как будет ласкать сладкие терпкие губы, покрасневшие от напитка, как будет ловить тихие вздохи, чувствуя ответные ласки на своём теле, осыпать влажную, покрывшуюся мурашками кожу поцелуями и укусами в укромных чувствительных местах. Как самозабвенно будет отдавать и принимать физическое проявление любви, пока без сил не уснут в объятиях друг друга, переплетя ноги и сцепив пальцы рук.       Уже сейчас тело ныло в томительном ожидании, сердце рвалось за тысячи километров, пока сам Чимин осторожно, стараясь не отломать последний выступавший кусочек, вытаскивал ключ.       — Ты что тут делаешь? — подошедший Чонгук появился едва ли не из-под земли и стоял в двух метрах от замершего Чимина, пытавшегося совладать с трясущимся от страха телом. Почему он вновь испугался, словно делал что-то противозаконное? Только в этот раз обломок ключа — в его вспотевших дрожавших руках, до боли зажатый в кулак, и Пак чувствовал, как ледяной металл врезался в кожу.       Медленно развернувшись, одновременно пряча утики и ключ в задний карман, Чимин заставил себя улыбнуться искренней и широкой улыбкой, на какую только был сейчас способен, и сощурил глаза.       — Хотел понять, насколько плохое состояние подвала, чтобы уже начать искать мастеров и по приезде Юнги обсудить с ним ремонт. На фоне идеального дома это место, — он повёл рукой в сторону двери, — кажется унылым. Ты давно вернулся? Не слышал машины.       — Ты был в душе: я решил не тревожить.       Не сводя с Чимина внимательного сканирующего взгляда, Чонгук подошёл к пристройке и взял в руки замок, осматривая его на вскрытие. Сдирая зубами сухую корочку с губ, он глубоко вздохнул и облегчённо выдохнул, хотя в глубине души спокойствию давно не было места. Казалось, что от волнения силы покинули его, и остались лишь мучавшие сомнения и тревоги, ставшие постоянными спутниками его жалкого существования.       — Лучше подождать Юнги: я сам никогда там не был, поэтому не уверен, насколько спускаться безопасно. Мне оторвут голову, если с тобой что-то случится, — Чон умоляюще посмотрел на Пака, показав единственные эмоции на лице, надеясь, что хотя бы так обережёт молодого человека от шага до неминуемой пропасти, уведёт от обрыва, не позволив и песчинке сорваться вниз из-под его ног. Юноша действительно никогда не бывал в этой части дома, но помнил, как Юнги советовал не приближаться к двери ради их устоявшихся доверительных отношений. Свою верность Чонгук за столько лет ни разу не подвергал сомнениям, сейчас же понимал, что готов играть роль ради защиты достойных людей, не для себя.       Чимин спорить не стал, хотя бледное взволнованное лицо, чуть приподнятые брови, напряжённые губы заставили его задуматься о том, что это действительно была плохая идея во всех отношениях, начиная от его личной безопасности и заканчивая тем, что Чонгук всё ещё отвечал за его безопасность, находясь в подчинении у Юнги. Молодой человек вспомнил, как ещё недавно того отчитали за то, что Чимин ночью закончил репетицию и решил прогуляться, никому не сказав. В этом не было ничего страшного в отличие от реальной опасности сломать в лучшем случае руку. Думать о возможных полученных увечьях не хотелось: он всё ещё обязан беречь тело танцора.       — Думаю, ты прав. В любом случае я бы не зашёл внутрь: здесь замок, — Чимин махнул рукой и развернулся к Чонгуку лицом, надеясь, что тот не заметит выпиравший из домашних штанов инструмента. — Кстати, как Тэхён? Вы хорошо доехали? — Пак ловко сменил тему, приобняв юношу за плечи и отведя в сторону дома.       Ещё утром он заметил умело скрываемый, но всё же заинтересованный взгляд Чонгука в сторону друга. Ким не мог не понравиться: пусть не с первого взгляда, так с близкого знакомства люди понимали, что это по-настоящему верный и искренний человек, которого, если встретишь, не захочешь терять. А все, кто этого так и не осознал, слепые глупцы, и Чимин всегда говорил Тэхёну об этом. Пак искренне надеялся, что пустившее вчера корни зерно дружбы укрепится и прорастёт во что-то прекрасное, но загадывать наперёд боялся, даже если Чон был достойным человеком.       Их разговор продолжился в гостиной, где они расположились на диване, оставив включённым для фона телевизор. Чонгук рассказал о своих студенческих годах, как Юнги подписал с ним контракт и сделал кем-то большим, чем просто телохранителем и водителем. То, как вежливо отзывался о муже юноша, грело Паку сердце. Слышать мнение со стороны, истории из жизни, которые Мину казались незначительными, а потому он их подробно никогда не рассказывал, об упорной работе — только сильнее влюбляло Чимина в Юнги, если это было возможно, рождало нежное трепетное чувство гордости. И Чон не затрагивал личные отношения, чему молодой человек был несказанно рад.       Так разговор плавно перетёк к жизни Чимина и Тэхёна, в особенности к истории их дружбы. И каждый раз, когда Пак упоминал Кима, юноша забавно краснел, лишь видом показывая заинтересованность. Он внимал каждому слову: что Тэхён был старостой в университете и членом студсовета, и только благодаря ему Чимин получил диплом, за закрытые экзамены выступая от лица университета. Тогда же и выяснилось, что Юнги тоже учился в Сеульском национальном университете, но подробностей Чонгук не знал. В этом не было ничего страшного, решил для себя Чимин, потому что он обязательно расспросит мужа обо всём. Они редко касались прошлого, строя отношения на настоящем, но нынешний ты так или иначе состоишь из пережитых годов и опыта, вынесенного из взлётов и падений. Так или иначе Чимин хотел бы изменить это и стать с Юнги ещё ближе, доверившись, открывшись.       Невинное в своей искренности желание узнать о Юнги что-то ещё побудило его позже вернуться в студию и включить компьютер. Чимин открыл первую аудиозапись, но вместо знакомого голоса из динамиков послышался чужой, зачитывавший ободряющие слова поддержки. Этот мужчина на записи просил выжить, едва ли не умоляя бороться каждый день, пока билось чьё-то сердце: до последнего стука, до последнего вздоха, до последнего звука. Не бежать, так идти, ползти вперёд, по дюйму преодолевая путь, двигаясь сквозь тьму к тусклому свету, который с каждым усилием становился ярче, пока бело-жемчужное сияние не поглотило последние тени. Следом шли обещания крепко держать за обессиленные руки и вести только вперёд, научить вновь видеть краски и различать цвета, и им внимали со слепой верой. Наконец, твёрдо встав на ноги, герой учился жить, подпитываясь солнечной энергией нового друга, и медленно, но верно взбирался вверх, ступень за ступенью. И в один прекрасный день он обернулся и протянул руку, пригласив верного спутника с собой, теперь уже самостоятельно задавая темп.       Чимин слушал, поджав колени к груди и положив на них подбородок, глядя в стол невидящим взглядом, потому что боялся, что, если моргнёт, по щекам польются слёзы. Он не знал, что его Юнги, сильный, целеустремлённый и упорный, в студенческие годы разрушался из-за депрессии, желал прекратить страдания, думал, что без одобрения окружающих не мог ничего сделать. Он писал о поглотившей его пустоте, злости, направленной вовнутрь и вовне, желая испепелить мир дотла и самому быть похороненным в остывшем пепле и руинах. Пока среди затяжных непроглядных грозовых туч не взошло солнце, научившее любить и верить. Доверять и надеяться.       Пак открыл следующий файл, оказавшийся старым видео, в одном из углов виднелась дата восьмилетней давности. Камера затряслась, размывая изображение, пока в кадре не показался молодой парнишка с широкой сияющей улыбкой. Он звонко рассмеялся, смущённо оттолкнув знакомую руку, пытавшуюся перехватить камеру.       — Юнги, погоди, стой, — камера вновь затряслась, но парень, вернув её обратно, плюхнулся на старенький диван рядом с Мином, болезненно худым и бледным, на чьём осунувшемся лице выделялись только живые воодушевлённые глаза, загипнотизировано смотревшие на собеседника. — Хэй, это Джей-Хоуп. Этот чудесный человек сказал, что безумно любит меня и сделает меня знаменитым. А я хочу официально заявить, что всю жизнь буду держать его за руку, поддерживать и вдохновлять. Потому что я кто? Я его надежда!