Цвет нашей юности

Чеён заливисто смеётся над очередной шуткой Лисы, и чуть не падает с кровати на пол, когда в приступе веселья откидывается назад не глядя. Её девушка подхватывает за хрупкие запястья и на себя тянет, чтобы и вправду не грохнулась, с неё ведь станется и на полу разлечься, светлыми волосами по ковру раскинуться, словно дорогой шёлк раскидав, и не подниматься оттуда всю ночь. Уже не раз проверяли, спасибо, но после третьей такой попытки, что каждый раз кончались бессоными часами и бесконечными беседами, на все темы мира, когда те вырубившись под утро, просыпали свои пары, она зареклась такого больше не повторять. Они потом всякий раз куда-либо опаздывали. Нет, такого точно было не надо, — у Пак завтра выпускной, и на него нужно явиться отдохнувшей и полной сил. Так что, Манобан стоически вздыхает, пальцами в чужие пряди зарывается, и тянется к губам пухлым, оставляя на них полный нежности, но очень краткий поцелуй, буквально сцеловывая до трепета в груди знакомую и самую родную, во всём этом огромном и продлоглом мире, улыбку. — Пора спать, — шепчет вкрадчиво, и не удержавшись припечатывает поверх ещё раз уста розовые и манящие, прежде чем пропустив сквозь фаланги также отпустить и волосы, вставая с их кровати. — Я заварю нам чай, а ты пока расстелайся. Нам серьёзно надо лечь пораньше, а не как обычно, – ты должна завтра затмить всех. И не своими синякими под глазами, что всегда у тебя во времена учёбы были, не дуйся. Я знаю, как ты красива, всегда, но ещё лучше, когда отдохнувшая, и хочу чтобы это знали все. И, может, ещё немного, чтобы завидовали мне. — она ухмыляется коварно, хитро глазами карими в приглушенном свете их спальни мерцает, и тут же в темноте коридора за порогом комнаты растворяется. Чеён привычным жестом закатывает глаза на эти странные замашки девичьи показать кто чей и с кем на самом деле. Это ведь так глупо, многие их ещё со школьной скамьи знавшие, никогда не пытались ни к одной из них подкатить, поскольку, кажется, все в их небольшом прибрежном городке знали, что они друг друга до беспамятства любят. Ходили, конечно, вокруг да около долго, но не без счастливого исхода, и на том благодарны. Пак жмурится счастливо, вспоминая их школьные годы и детские проказы, и впрямь встаёт с кровати, намереваясь её расстелить. Тянется к отложенной на одной из многочисленных подушек книге, чтобы ту убрать, так и не сумев сегодня прочитать, хоть и собиралась уже несколько дней, нечаянно отыскав её в закромах шкафа их совместно снимаемой квартиры. И зависает на пару мгновений на красивый переплёт засмотревшись. Она эту книгу с самого окончания школы не видела, когда они с Лисой подав документы в один и тот же университет, собрали свои вещи, и получив долгожданные радостные письма на электронную почту, что зачислены, попрощались с родными и в шумный, манящий своими красками и вывесками, никогда не затихающий, бьющий жизнью Сеул уехали. А потом стали вместе жилье снимать, оплачивая деньгами с подработок различных и обживая свой собственный уголок в столице. Этот экземпляр – старые сказки разных стран мира, девушка с детства любила, и даже повзрослев, окончив уже обучение, и почти став самостоятельным человеком, со своими ежедневными проблемами и желаниями, не могла не забрать с собой. Книжка эта словно талисман была, оберег от всех сует будней, островок такого вот душевного покоя и умиротворения. Да вот только по приезду они так заняты были, сперва вся эта волокита с поступлением и привыканием к новому ритму жизни, потом начавшаяся учёба, что все силы и время отнимала, на нервах, как на гитаре играя, и согнуть к земле пытаясь. Придавать всем весом заданного, разрушить все замки воздушные, что ещё ветром взросления не сдуло, и показать реальную жестокость огромного города, где каждый сам за себя. И запрятала она тогда книгу в шкаф, а потом всё время добавляя туда другие вещи, закрыла её, скрыла с глаз под чужими тенями, и позабыла. А сегодня вот разбирала завал в их гостиной, куда они планировали давно уже новый шкаф купить, и этот, ещё от хозяйки прежней оставшийся, выкинуть. И наткнулась. Не смогла заново отложить и решилась перечитать некогда наизусть выученные строки, взяла собой в спальню, собираясь вечером, после тяжёлого дня уборки, лечь и отдаться во власть воспоминаниям, а там уже Лиса с работы из кафе вернулась, и с лёгким шлейфом только испеченных булочек и новой парой коробок чая, который они с ней на пару едва ли не литрами пьют, всё внимание на себя отвлекла. Вновь книжка незаметно на подушку перекочевала и забыта на пару часов оказалась. И теперь, в руках этот твёрдый переплёт самыми кончиками пальцев оглаживая, она вновь загорелась таким желанием открыть, и окунуться в мир сказочный, хотя бы на последние минуты перед сном, напитаться волшебством, и заснуть, чтобы под веками истории чарующие и глубоко любимые. Вот сейчас расстелит кровать, и за чтение. Хоть одну сказку, но она прочтёт. И, не убирая ту из рук, девушка быстро и уверенно принялась стягивать непослушное пушистое покрывало, что совсем не хотело складываться, как надо, и требовало от неё полной отдачи и сосредоточенности, будто обидевшись, что к нему так не благородно отнеслись. Но Пак при всем желании не выпустила бы сейчас издания из рук, чтобы отложив куда-нибудь на тумбу, отвлечься, как это всегда по закону подлости происходило, и опять завертевшись забыть про неё. Ну, уж нет. Лалиса делает на кухне чай с голубикой, она расправляет чёртову постель и после читает сказки. И никак иначе! Даже если при этом серому и уютному, на самом деле их самому любимому, покрывалу придётся смирится с неровными складками, что от неаккуратного складывания и последующего сгружения на соседний стул, у их бокового трюмо, и на всю ночь там остаться. Она вздыхает дьявольски довольно, напоследок ещё приятную на ощупь ткань похлопав, и с чувством выполненного долга, заваливается заново на кровать. Чеён решительно распахивает долгожданную книгу. И с первой же страницы оттуда выпадает какая-то цветная картинка, наверное самой девушкой туда ещё давно вложенной, чтобы использоваться в качестве закладки. Она ловит поспешно слетевшую бумагу, и уже по первому касанию чувствует глянцевую поверхность с одной стороны, и матовую с другой. Пак разворачивает пойманное к себе лицевым отражением, и ахает совсем недоуменно и вместе с тем восхищённо. Картинка оказалась фотографией. Ещё со времен окончания старшей школы, где они наслаждались прогулкой по красивому парку недалеко от их школы, которую через пару дней навсегда покинули. На ней две юные совсем девушки, одна из которых прижимается к спине второй, тем самым её приобнимая, и они обе смотрят в объектив камеры. Не улыбаются даже, в тот момент пойманные умелой рукой фотографирующего, совершенно настоящие эмоции отразились на их лицах. И эти кажутся даже куда лучше, чем если бы они всё же выражали веселье, которое все обычно запачатлеть пытаются. Здесь же какая-то откровенная обнаженность душ, и искренняя, ничем не скрытая беззащитность перед глазом снимающего. Если она правильно помнит, в тот день они с Лисой, после последних уроков пошли гулять, без конечного пункта назначения, и на тихое и очень красивое место наткнулись, что два берега соединял, и уже находясь на самом мосту, разговаривая о чём-то, смотрели на реку, что сквозь весь парк проходила, после в море впадая, и их кто-то окликнул и сфотографировал на профессиональный аппарат. Как оказалось позже, мужчина был приезжим, ходил просто осматриваясь, и также, как и они на это место вдали от столичной суеты наткнулся, а по профессии фотограф, и их увидев, не захотел упускать такое прекрасное мгновение чужой юности. Так и назвал, им фотографию после отдавая, и извиняясь несколько раз подряд, что потревожил, и что без разрешения сфотографировал. Хотя и признался, что девушки очень чудесно вместе смотрелись и руки так и чесались, по привычке, все красивое перенести на бумагу, чтобы потом было, что пересматривать и вспоминать о былом. Они, на самом деле, не были против, и смущённо поблагодарили его, пожелав хорошего отдыха и ещё больше вдохновлённых местами и видами фотографий. Но неожиданный подарок всё же забрали. — Что это у тебя? — спрашивает вернувшаяся в комнату Лалиса, пока подходя ставит на прикроватную тумбочку, к Пак поближе, две кружки с исходящими из них паром и чаем, аромат которого шлейфом по всей комнате распространяется, пропитываясь, кажется, и в стены, и в них самих. Потом садится рядом, и косится на в чужих руках зажатое. — Какая-то картинка? — и тут же недовольный прищур появляется на её лице, когда та видит книгу на коленях. — Закладка что ли? Ты читать опять собралась? — и та качает головой, скорее уже по инерции, нежели действительно злится. Она тянется сперва за книгой, тут же её подальше от той откладывая, перекинувшись через девушку и постель, на свою тумбу кладя, а потом уже из не сопротивляющихся пальцев забирает и прямоугольную картинку. Чеён молчит, и только как-то очень очаровательно глазами в приглушенном свете блестит, за ней наблюдая. Лиса теряется в чужих омутах напротив на пару незабываемых секунд, снова про себя чужой красоте и невозможности поражаясь. — Посмотри на фотографию, — почти на грани слышимости просит блондинка, и брюнетка не сопротивляется тому влиянию, что на неё этот голос оказывает. Она с ничего не ожидающим выражением переворачивает бумагу в своих руках, и сводя взор с любимого лица на предмет в них, тут же удивлённо приподнимает чёрные брови. — Когда её сделали? Не помню её, — и Пак видит, как осознание озаряет ту, словно молниеносная вспышка, пока Манобан не переставая всматривается в предмет. — Нет, вспомнила. Это же тот самый день, когда мы мужчину-фотографа встретили, — она замолкает, усиленно ещё о чём-то вспоминая, и брови её вновь забавно к переносице сводятся. — Он же ещё сказал что-то отдавая её нам. Не помню совсем, что... — и поворачивается к своей девушке, натыкаясь на мягкую улыбку на чужих устах, и со всей дури об неё спотыкаясь. Замирает. — Он сказал о цвете нашей юности, что красивым рубином перед ним предстала. — более охотно поддаётся вперёд Чеён, и крадёт с губ напротив все эмоции, которые их обладательница сейчас испытывает. Она, в отличии от Лисы, целует настойчивее, но не пересекает грань, скорее раздразнивает падкую натуру брюнетки, и после также быстро отстраняется, на зацелованные и чуть припухшие уста любуясь. Лиса дышит шумно, стараясь грудную клетку успокоить, и возвращается к изображению, только бы не встречаться взглядом с Пак, которая так и испытывает её сегодня на прочность. Вновь всматривается в их лица, и вдруг улыбается легко. Как тот самый летний бриз, что всегда на берегу их дома встречал. — Ты тогда впервые покрасилась, и тебе так понравилось, что ты с тех пор постоянно в блонд освещаешься. Скоро совсем облысеешь, — и смеётся, так весело и искренне, будто только этого и ждёт. Пак Чеён хмыкает насмешливо. Но сама тоже посмеивается, и двигается ближе, под руку подлезает, и на колени головой укладывается, протягивая ладонь и с чужой свободной переплетая. — Кто бы говорил, у тебя у самой волосы в чёрный покрашены, да ещё и каре, а мне так твои длинные волосы нравились, — и обречённо стонет, словно поминая самое дорогое, что у неё отняли насильственно. — У тебя ещё чёлка такая прелестная была, — ещё сильнее вздыхает, глаза под веками пряча, и устраиваясь поудобнее, к сидящей лицом оборачиваясь. Лиса, как и раньше, вплетает пальцы в пряди пшеничные, и массирует чуть ощутимо кожу головы, не отвлекаясь от небольшого момента их юности, запечетленного так нечаянно, но так вовремя. Они ведь тогда только встречаться начали, после многих лет дружбы. — Помнишь, как мы всегда раньше о цветах спорили? — тихо шепчет разомлевшая от ласковых касаний девушка, и едва ли не мурлычет от удовольствия. — Ты говорила, что у твоей он синий, а я всегда свою в розовый окрашивала. — Помню, — со смешком отвечает та, и, наконец-то, откладывает фотографию на постель, да подальше двигает, чтобы Чеён, если ей вздумается двигаться, не помяла. Всё же жалко будет. Она красивая, да ещё и такая неповторимая, незабываемая, навсегда запомнившая их юными, влюбленными отчаянно, и цветущими. Как те самые деревья парка позади них. — Мы, кстати, так к общему мнению и не пришли, какой она была у нас не по одиночке, а вместе. Это было так глупо. — и смеётся повторно, голову запрокидывая. Но, в отличии от Пак, назад не валится. — И вовсе не глупо, мне правда тогда это интересно и важно было, — дуется та, и приоткрывает своим карие зеркала, обиженно и возмущённо поглядывая на веселящуюся Манобан. — Будто бы ты сейчас таким не страдаешь, думаешь, я не знаю? — и ещё сильнее хохочет, однако пальцы всё же из волос доставая, и позади себя на ладони опираясь, для лучшего равновесия. — И какой думаешь у нас всё же цвет юности был? — А вот и да! Всё-то ты знаешь, — но уже сменяет гнев на милость та, и смотрит чуть увлажнившимися глазами, когда привстаёт с кровати, впрочем вновь усаживаясь уже на Лису, шею её своими руками оплетая, и к кромке обнажившейся из-под шорт коротких коже покрепче своей такой же притираясь, успокаивается. — И сейчас уже знаю, какой цвет был у нашей юности. Лалиса выглядит заинтересованной, подхватывает Пак под бёдра молочные, вместе с той поустойчивее усаживаясь, и так и оставляет свои руки поднявшиеся на её талии, сквозь домашнюю голубую оверсайз футболку, точно такую же, как и на ней, стискивая пальцами. — Рубиновый. — уверенно, без капли сомнений. — Как тот мужчина и говорил? — с быстро промелькнувшим удивлением. — Со стороны всегда виднее, — и целует. Глубоко, уверенно, и со всепоглощающей отдачей. Как и полагается цвету их юности, что во взрослую жизнь перешла. Сказки Чеён так этой ночью и не почитала.