Варианты проёбанного самоуважения (Fuck the Disrespect)

Он уже перестал помнить за ненадобностью, когда последний раз смотрел на своего родителя тем взглядом, за которым не было скрытого смысла. Каких-то понятных «нежелательных» эмоций и личных мнений — того, без чего он уже не мог смотреть на него глаза а глаза. Того гляди, скоро разовьётся телепатия, и эти двое будут понимать друг друга без слов, а в этом тем более может не быть ничего хорошего. Все мысли наружу, и разговоров никаких не нужно… шанс жить своей жизнью на ладони, и вмешательство других, даже близких и родных, больше не донимает. Только если в них отсутствует необходимость с каждой новой встречей, можно больше никогда не проходить через то, чтобы видеться якобы с тем, кто был всегда или стал неприятен. Но даже если всё так, ситуация, в которую он, подросший сын своего отца, попал ещё в детстве по его «вине», не останется без пристального внимания того, кто её устроил. Трахать нелюбимую и про себя растекаться в блаженстве от любви к тому, кто всегда был симпатичен… одних будет волновать только одно, и его противоположное мнение важно только ему одному. — Друг-то, один одинёшенек, может у тебя и есть… так и остался у тебя только один, с кем ты можешь общаться, за десять-то лет, позорище! — А ты не думал, пап, хоть немного о том, что с кем дружить — личное дело каждого? Только попробуй замыслить отнять у меня то, что не заставляет проливать слезы у зеркала. Да, пока ещё, пусть и достаточно взрослый, чтобы перечить, Столас продолжает считать риском своему здоровью, если бы его отец Паймон напрямую услышал через телепатию обращения к нему слов вроде «чертов богатый ублюдок, что обмазывается деньгами и роскошью, как бомжи-копрофилы едят своё говно, соблюдая дневной рацион». Сколько бы его батя не продолжал нагинать раком течение времени и идущие вперёд годы своей жизни, чтобы внешне оставаться таким же, как и к примеру, десять лет назад, а то и раньше — всё ли у него с этим в порядке в отношении души. Да, в основном демоны и вообще адские жители не особо любят термин «душа». Но как бы тогда они проявляли эмоциональность и прочее «дерьмо», что якобы вызывает сентиментальность… вот только в то же время практически нет иных способов демонстрации настоящего себя. Тем более обычно проявление чего-нибудь доброго с благими намерениями малозаметно, тогда как зло ярко, сияет, творит эмоциональный взрыв у тех, кто наблюдает его… особенно если поступки злобы обращены к кому-то конкретному. — То есть, ты добровольно признаешь себя сосунком при своём отце, Столас. Ты серьезно сейчас, чтобы яблоко так далеко упало от яблони… не думал, что со мной будет такое настолько явно. А ещё говорят, что с кем поведешься — того и нахватаешься. Разве это не звучит как истина в последней инстанции, раз она, сука, всех нас и наши будущие поколения может пережить как два пальца? «Батя» мог смотреть на сына красными глазами — не от наркотиков и недосыпа, а показывая свою власть и наглядность хозяина положения. У Столаса со временем и перед Паймоном развязался язык… а вот свои красные совиные глаза он не мог являть перед ним, чтобы ещё больше оспаривать и ставить под сомнение компетентность его лидерства. Кажется, он явит ему их только когда тот будет смещен им, но обычно высшие демоны вечны… То, что останутся красивыми, во взгляде самолюбия их самих, это плюс, а противоположностью можно назвать разве что их законы и правила. Оттого Столасу в браке с нелюбимой всё больше становилось любопытно, сколько же может быть недовольных тем, если он, взойдя на престол, близко приблизится к тому, чтобы гомосексуальность и все ориентации обрели статус окончательной нормы, где это перестанет быть основным вопросом споров. Ровно как и то, что будет во власти отменить все узаконенные принуждающие обязательства, естественно, кроме принудительных работ при отбывании срока в тюрьмах. — Ну говорят так, и что. Я не отрицаю, но опять же разве не личным будет дело того, кто якобы связался не с тем, с кем надо? Это его проблема… Однажды у Столаса могут закончиться аргументы перед Паймоном о том, почему не стоит лишать его общения с Блитцем. Блядь, будто подросший и женатый остался для него туповатым совёнком, чтобы быстрее возникала резонность ненужного вопроса, зачем он вообще отдал ему на пользование Священный гримуар. Хм, цена пользования им… сотворение из вялого члена твёрдую стоящую кость, стоит ему испытать сексуальный прилив от фантазий? Чтобы вечно язвящая жена… вечно тянущая его на спор на слабо… наконец заткнулась под его членом вовнутрь, и могла по желанию орать не только сладкие предоргазменные звуки, что для него были будто циркулярная пила по голове, но и его имя. Имя, которое она смеет предпочитать забывать, будто оно ничего не значит… как бы не стало именем нарицательным, означающим следующие, будто Столас — синоним жалкого существа, который не то что жену, даже нанятую им шлюху за свои деньги отъебать не может только потому, что она женщина. — Твоя, хочешь сказать, твоя… это мне понятно, как родителю. Но ты бы не вякал эту хуйню почём зря, если полностью понимаешь, что не рабочий бомж с адских помоек, сын. Ты из королевской семьи, и только это тебе знать достаточно, не собираюсь расписывать тебе заново важность многочисленного рода Гоэтий. Как сказку на ночь, сука… тебе двадцать лет и ты женат, давно пора самому понимать очевидные вещи. — Как, например, ту, что мне нахуй была не нужна эта свадьба, папаша? — Так, ф-фе-ех, я устал тебя посылать… Столешница, от стола и то больше пользы, чем от тебя, Столас, потому что на него тоже можно усадить жену и ебать её по-чёрному. Столас нарочно зашёл в кабинет и по совместительству покои к отцу в одной пижаме и тапочках — определенное ли неуважение? Раз оно было разительным противовесом его очередному статному наряду, в котором он, как многовековой птиц, мог спать даже после надрачивания члена — вот чему не помеха ни возраст, ни чин, ни постоянный успех у дам. Да, например, на очередную отснянутю групповуху с десятью человеческими маньяками на одну бесочку, способную отрезать каждому из такой похотливой компании все яйца, но обожающую быть в настолько наглядном плену мазохизма. Он смотрел на всех «действующих лиц» как на мусор или двигающуюся желевидную блевотину, но наглядную технику исполнения максимально животной страсти всегда высоко ценил… вот и пусть с таким подходом и настроем предстал бы уже властелином всех адских борделей, а не указывал другим, особенно родным, с кем им трахаться! — Ты только сейчас такую «шутку» придумал, отец… или ждал хуй знает сколько лет, чтобы выдать её в подходящий момент? — Сколько угодно прикалывайся передо мной себе же назло, да только тебе страшно с одной только мысли, что моё богатство для тебя может быть также легко отнято. Бог дал — Бог взял, это тоже говорят не просто так, а, сын? Какой Бог, какие боги… впрочем, демонам выгодно упоминать его в отношении самих себя. Пусть они все поголовно презирают его, в то же время не отрицая его существования, иначе так бы не триггерились все как один… с чего ради не считать богом себя? Стоит давать кому-то что-то существенное «от чистого сердца», за блага которого в аду обычно взимаются невероятные проценты, что можно глаза на жопу натянуть. Похоже, Столас тоже столкнулся с непомерной ценой для пользования «своими» благами, в ущерб голубой любви тяжёлым трудом вытворяя ожидаемую другими традиционную еблю по контракту. — Да Сатана упаси, чтобы ты… — Правильно, молчи, сопляк, и не договаривай. Мужчины могут так обидеться, что ты последствия за свои слова в жизни не разгребёшь… не говоря уже о том, что тебе не то что будет некого ебать, а некогда. Представь себе, что будешь занят расслаиванием обрушившегося на тебя проклятия перед собой, что тебе вовсе будет не того, чтобы дрочить пенис даже на полминуты! И не смей говорить, что не велика потеря… первое время можешь жить без стимуляций, но потом твою крышу ох как понесёт, а абсолютно и безповоротно ещё более падшие позорища никогда не ценились в роде Гоэтий выше говна за ногтями на ногах. Паймон специально закурил траву при общении с сыном, перед его лицом, пока не оботражающим ничего кроме того, что поскорее бы закончился этот разговор… и этот секс с дорогой ненавистной супружкой через силу. Ведь ещё надо заставлять член встать быстрее обычного… кто бы мог подумать, что это может быть непосильной задачей! У Стеллы осталась фигура что надо, половые губы не по вдоль… кто поверит в эту шутку всерьез… милые аккуратные груди, даже окрашенные в красный подпиленные когти были ему приятны. И пора было бы принцу Гоэтий признать, что если бы она со временем оказалась покорной овцой, безропотно готовящей еду и рожающей детей, лишь бы дальше млеть от ебли своим господином, где и у него хватило наглости делать всё, что с ней вздумается… чёрт, он бы вёл себя с ней также, как она с ним сейчас, тем более до и после брачной ночи! Столас лишь мог бестолку убеждать себя, что своим характером не опустился бы до такого, окажись Стелла трепетной ланью… что может высвободить свою натуру желания оказаться главной только при достижении оргазма. — Пока ты не наговорил хуйни, сын мой, за которую пришлось бы отвечать делами передо мной, владыкой чужих снов всех жителей всего космоса… я буду давать тебе советы, как старший, усвоил? Так что, как обычно, посылаю нормально исполнять супружеский долг с этими твоими вопросами, если ты продолжишь не затыкаться со своими потребностями, идущими вразрез с веками вымощенными идеями правил жизни семьи Гоэтия. Хоть ещё один раз передо мной или среди наших священных родственников заикнешься про то, что твоя свадьба сраная ошибка — мигом лишу благословения, благодати, всех благ, блаженного настроения и… Столас, всё стоя перед Паймоном на одном месте, как вкопанный, пусть при ощутимом чувстве, что его не сковывает ничего… хотел было почесать своё правое бедро левой ногой, изображая из себя цаплю. Не собираясь представлять, что больно внимательный к деталям Паймон мог подумать об этом жесте, к примеру, выдавая его за оскорбление своих чувств… только лишь подвел ладонь к клюву и рассмеялся, малость прикрываясь ею. — Блядь, извините, пожалуйста, ваше высочество… Но, сука, смешно, от тебя слово «благо» и его производные, папаша, звучат как от как раз того блаженного чувака наверху на престоле проклятия всем, кто в не верит в его существование. С какой это радости иногда вырывается у тебя слово «Бог», с которым ты скорее тоже говорил бы о бабах… чем собрался поверить в то, что он есть, раз упоминаешь его? Кажется, у Паймона был свой определенный словарь тех выражений и их подразумеваний, которые заставили бы его всполошиться и начинать отвечать якобы должными вселять ужас дёргаными действиями. Столас, видя перед собой не раз то, что его отец опять устроил знакомую иллюзию, так и не понял, как однозначно отнестись к этому явлению… оно не пугало его, но побуждало прикусывать его совиный язычок. Его, молодого совелия, который не может трахнуть совиную бабу, и это становится веским предметом для серьезных бесцельных разговоров! Паймон же всё ещё думает, что своими дерганьями мог заставить сына обдумывать уже сказанные слова… магией клонировал ещё пятерых таких же, как он, с помощью взмахов мантии. И, блядь, продолжал без усилий выглядеть грациозно, да так, чтобы это не выглядело присуще только обожающим своё тело стройным женщинам. Да, тем, которые обожают обольщать партнёров, будто мужчины, как и образы, что создают они, как курицы на подиуме — это их наркотик, с которого больше зависимости, чем от алкоголя и порошков. — Подъебывать родного отца вздумал, молокосос… это друзья, то есть, друг тебя этому научил? Я ведь могу принять это за правду и запретить Блитцу приближаться к тебе на километр. — Ладно, ладно… кто бы мог подумать, что трахать супругу может быть кому-то назло, вроде тебя… Скорее, Столас признает, что будет смерти подобно лишать его общения с тем, из-за которого он всё ещё не вздергивается на петле и не режет себе вены, как эмо-подросток, обязательно с тем пунктом, чтобы это видели все. Никогда бы не подумал до полного осознания, что богатство и ложное, но всё же уважение к нему, как тесно связанному кровью с родом аристократии лицу может быть тем, от чего отказаться навсегда будет самым заветным желанием из всех, что могло выдать голубое сердце, всё ещё терпящее секс с той, на которую не стоит. Были бы часы на руке, Столас скорее бы смотрел на них, а не на лицо отца, пусть он своими комментариями явно бы не терпел того, что разговаривал бы с сыном, пока тот смотрел бы не в его глаза, а вечно куда-то в сторону. — Или кроме любовников, олух. Которых у Стеллы, кстати, всё ещё нет, и как раз она отлично исполняет своё поручение. Даже если до брака с тобой она была нарасхват, что мне было известно, когда сам остаюсь таким… она идеально исполняет роль, даже не притворяясь. Не то что ты, вечно, блядь, ноешь… чтобы не оставаться богатым и знаменитым, а ещё вселяющим ужас людям сверху, разве нет? — Скорее раньше, чем через год, ты изменишь своё мнение, понял? Если кому-либо из этих двоих могло казаться, что сейчас происходило затишье перед бурей, то скорее всего она уже началась, только в той форме, где её ещё возможно остановить голыми руками или словами убеждения. Вот только для успешности этого было бы неплохо не настаивать окончательно на своём им обоим. А раз в аристократии, где в этот план можно попасть, только родившись там и вырастая, хватало тех ограничений, чтобы богатство могло оказаться самым ненавистным явлениям, что вообще есть, то… Столас мог понимать, что, в случае вступления на место правления своего отца, который сейчас дёргался как осиновый лист, пусть и продолжал кое-как показывать своё мужество, главенство и важность последнего за ним слова… будет несколько эгоистично выписывать те законы и поправки, что в первую очередь куда явнее облегчат его жизнь. Это ли жертва собой сейчас, и это ли его самый идеальный итог к тому дню, когда он дождется момента, чтобы занять трон… Свободно принимая в себя член Блитца хоть в адской церкви, пока Стелла бы смотрела на это, но не имела права ничего сделать, стоит Столасу издать ограничение с собственной печатью, что к нему ей будет запрещено приближаться на километр? Это сейчас ему кажется чем-то вроде переполненности бессердечием, пока его слово что-то значит только для его прислуг и низших бесов… стоит заполучить, и своими долгожданными привилегиями можно пользоваться неограниченно! И никто не скажет против, чего это «бомж» -плагиатор ебёт «короля» в зад. — Ч-чего, сын… ты что собрался подстроить этой сексуальной птичке, будто она сейчас меняет партнёров на стороне от тебя? А ты, часом, не делаешь то же самое, за что уже бы наши эти разговоры были закончены, но с уже прекрасно озвученными для тебя последствиями? Я, Паймон, отец… хуй знает, в целом шестидесяти шести детей, знаешь ли, могу породить и убить в случае, если твоя вина, Столас, окажется полностью доказуема и неоспорима. — Да плевать, только не уничтожай меня вечным заключением на зоне среди бомжей, как ты говоришь… Там, где я не смогу с собой кончить. Ах да, и забудь про том, чтобы трогать Блитца, он, э-э-э… моя игрушка. Как же Столасу хотелось выкурить косяк… но опять же правило, что только отцу можно дунуть для вдохновения на речи о всяком важном, значимом бреде про чистоту королевского рода при сексе с толпой партнёров или партнёрш, стоит им развестись. Каждый раз одна и та же задачка при чисто мужском разговоре с Паймоном оставляла во время и после себя один и тот же вопрос — под жёсткой накуркой ли батя Гоэтий говорил принцу, где вечно его мнение ставится под оспаривание, все сказанные за десять минут слова или действительно был согласен с тем, что вещал своим совиным клювом? — Потом рыдать и умолять будешь, что у тебя всё отобрали, только после этого никому не будет интересно твоё мнение. Так, а про заключение… это мысль, сын, выдавай мне больше идей, как бы ты себя уничтожил. Моментально, окончательно, бесповоротно… но с терпением этой ноши до смерти много-много лет. Долго и не счастливо. Никаких старых блядей в моем номере после афтепати… только подобные ей звёздочки! Такие, как она… что прыгает на мне так же неистово, как на моем типичном ночном тусняке. Надо ли уточнять, что она осторожна, но это её не сдерживает?