Потухший мир. История ран.

      Кто здесь?       Ох, это ты. Значит, еще одна заблудшая душа канула в этом рухнувшем мире. Не боишься потеряться здесь? Тут можно встретить много чудовищ, которые будут очень рады такому, как ты. А что, если я и есть чудовище? Я ведь и правда чудовище. Почему тогда сижу здесь?.. Ах… Слишком любопытная душонка. Наверное, мне стоит съесть тебя, но… Но…       Уходи отсюда. Ты либо погибнешь, либо потеряешься здесь. Я? Со мной уже ничего не случится. Я не смогу умереть в третий раз, а вот тебе будет достаточно и одного. Что?..       Что ты делаешь? Не смотри на меня. Я сказал, не смотри! Уходи немедленно. Уходи или я…

Я…

Прости меня…

* * *

      Теплые лучи осеннего солнца проникали сквозь толстые стекла массивных окон, освещая просторные пыльные комнаты огромного особняка, жильцов которого постигла печальная судьба.       Услышав сладкий смех детей, любой усомнится в праведности этих слов. Эти дети, беспокойно крадущиеся по коридору и что-то щебечущие друг другу, даже не знали, как жестоко над ними пошутил и без того жестокий мир. Все, что оставалось этим невинным птенцам — дальше нести свои ножки по длинному светлому коридору и жить так, будто они такие, как все. Их сознание искажено, подвержено странной болезни, но они улыбаются, продолжают жить, тихо мечтая об объятиях матери.       Многие обитатели особняка слышали историю о том, как некоторые из несчастных детей уходили по ночам в другой, более прекрасный и одновременно опасный мир. Кто-то возвращался на следующее утро, кто-то через пару дней, а кто-то не возвращался вовсе. Конечно, они все же просыпались, как и все, но сознание будто исчезало, покидало пустое тело. Таких детей здесь привыкли звать «Лунными Сатурниями» или же просто бабочками. Они также легки и прекрасны, и также их жизни обрывались слишком рано и внезапно. Дети с этим «проклятьем» больше всех рисковали потерять не только свою новую семью, своего Бога, но и себя.       Смешки вмиг перешли в шепот, а затем колокольчиком разлились по помещению. Так все продолжалось вновь и вновь, пока с озадаченным «ой!» дети, как домино, не сложились на полу у двери. — Ева! Ну чего ты тут ходишь! — возмутился голубоглазый мальчишка, потирая ушибленное место. Он хмуро глянул на черноволосую девушку, которая, похоже, так и не осознала, что произошло. — Вот-вот! Опять бродишь без дела! — подхватил хрипловатый от осенней простуды голосок, принадлежащий девчушке с длинными белокурыми волосами. — В отличии от некоторых непосед я не без дела хожу тут, — наконец отозвалась Ева, мягко улыбнувшись. Она наигранно нахмурилась, — А вы опять не слушаетесь Шона?       Детвора так и встрепенулась. — Шон тут не главный! — поднялся третий мальчишка, нервно отряхивая латанные вельветовые брюки и оглядываясь по сторонам, — Побежали! Скорее!       Ребятня тут же скрылась в тени следующего коридора. Тяжело вздохнув, обвиняемая не спеша стала рыскать замыленным взглядом по полу, пытаясь найти очки, пока тот же тайфун не растоптал их. Отчасти братья и сестры были правы: Еве давно пора было перейти на линзы, ведь свои окуляры она теряла по пять раз за день, однако смысла в этом она не видела. С каждым годом зрение девушки становилось все хуже и хуже, и теперь ее глаза даже через толстенные линзы видели крайне плохо. Тем не менее, она никогда не жаловалась на свой недуг. Каждый раз, когда кто-то из семьи пытался убедить ее обратиться к Брату, Ева лишь скромно пожимала плечами. Возможно, она просто понимала, что Старшему Брату и без нее туго приходится, а может она просто стеснялась.       Даже внешне Ева выглядела очень застенчивой: невысокий рост, черные, как смоль, вьющиеся волосы, отстриженные чуть выше плеч, светло-голубые глаза, мягкая улыбка, благодаря которой на усыпанных едва заметными веснушками щеках появлялись аккуратные ямочки. Из-за одного только внешнего вида младшие ее ни во что не ставили. Впрочем, и других старших непоседы слушали не очень охотно.       Из дальнего конца коридора стали слышны приближающиеся шаги и учащенное дыхание. Наконец найдя очки, Ева быстро надела их и подняла голову. — Этот тайфун и здесь прошел? — запыхавшись, спросил невысокий русоволосый юноша и остановился возле сидящей на полу девушки. Она, невинно хлопая глазами, слабо пожала плечами и улыбнулась, — Ева Леманн, не прикрывай этих оболтусов!       Шон, едва слышно буркнув что-то под нос, помог сестре подняться. — И все же, настоятельно рекомендую тебе попросить Старшего Брата купить тебе линзы вместо новых очков, — заверил он, с укором взглянув на девушку. — Мне и так хорошо. Да и смысла нет, — Ева в очередной раз отмахнулась. Шон все равно не был с ней согласен, однако спорить не стал. Сестра поспешно перевела тему, — Так… Что за переполох?       Шон раздосадовано всплеснул руками. — Они снова не хотят идти на занятия, — возмутился он, — Старший Брат слишком разбаловал их! — Старший Брат просто очень мягкосердечный, — Ева вздохнула, отведя взгляд, — И очень добрый, — покачав головой, она поправила очки и ободряюще хлопнула брата по плечу, — Ну, удачи тебе там.       Явно неудовлетворенным таким завершением беседы, юноша молча кивнул и поспешно удалился.       Шон был одним из старших воспитанников в особняке, как и Ева, и первым помощником Старшего Брата, который отвечал за всё и всех в доме. Если Брата не было по той или иной причине, всем заведовал Шон Эванс, превращаясь одновременно и в няньку, и в воспитателя, и в учителя, и в местного Цербера. Тем не менее с обязанностями он справлялся отлично, хоть и в виду возраста сам много учился. Старший Брат - глава дома - был также молод, с виду ему едва ли стукнуло двадцать пять, хоть и, по правде, ему было уже порядком больше. Он всегда был крайне рассеянным, мягкосердечным и заботливым. Все в доме его искренне любили и уважали, однако ребятня все равно не упускала случая подшутить над ним.       Старший Брат приводил в дом каждую брошенную душу, выхаживал ее, ставил на ноги и помогал всем, чем только мог, однако главной его целью были дети-бабочки с более странным и страшным синдромом, чем другие привычные болезни. Все, кто жил в особняке, слышали о «бабочках» способных пересечь границу миров — границу обычного мира и сна. Пересечь не как все привыкли это делать. Одна из главных проблем заключалась в том, что болезнь сложно заметить долгое время, чем она и опасна. Никто не знал ни об ее происхождении, ни о симптомах, ни о лечении. Все лишь видели отчаянные попытки Старшего Брата помочь своей семье. О его бремени дети знали мало, но каждый обитатель особняка мог ответит на другой вопрос: почему же хозяина дома звали Старшим Братом? Все просто. Он не любил свое имя. Тогда почему просто не выбрать другое имя? Не захотел. Да и детям так проще. Он понимал, что не имеет права заменить детям родного отца, поэтому он стал для них Старшим Братом, надеждой и опорой. Также, хоть все сироты и звали друг друга братьями и сестрами, кровными родственниками они не были и носили разные фамилии, а не брали фамилию хозяина дома после вступления в новую семью. Старший Брат считал: вступая в новую жизнь, никто не должен отрекаться от прошлого.       Еще одна загадка дома — сам хозяин. Из-за своего бремени он и стал таким рассеянным. Брат мало спал, хоть и старался не показывать этого. Правда, тяжелые мешки под глазами, уставший взгляд, натянутая улыбка и помутневшее сознание, что заметили лишь старшие из приемников, рассказывали все за него. Черные волосы, собранные либо в небрежный пучок, либо в нетугой хвост, отросли уже почти до талии. Шон часто бегал за ним, уговаривая подстричься, привести себя в порядок или хотя бы просто отдохнуть, а Брат лишь отмахивался да с заботливой и уставшей улыбкой говорил, что все в порядке. Поэтому Ева и другие сестры пытались помочь ему делом. Они стирали и гладили его одежду, оставляя ее у кровати, приносили еду, когда Старший засиживался в кабинете и не приходил ни на обед, ни на ужин. Наверное, если бы не его маленькая семья, Брат бы уже потух, подобно пламени почти расплавившейся свечи.       Ева еще какое-то время простояла посреди коридора, погруженная в мысли. Наконец осознав, что дети уже давно должны быть на занятиях, после которых все сразу собирались на ужин, она опомнилась: на стол накрывать должны сегодня они с Иракли.       Старших сирот в доме можно было по пальцам пересчитать, юношей — так и вовсе одной руки. Лишь единицы покинули ставшим родным дом, остальные же погибли при странных обстоятельствах. Однако, в отличие от Брата, детей ничего не пугало. Они были друг другу единственной семьей, черпали силы из поддержки и заботы. Это же придавало сил и Старшему Брату.       Тяжело вздохнув, Ева направилась к лестнице, ведущей на первый этаж, где находились основные помещения: кухня, столовая, гостиная и ванные комнаты. На кухне уже суетились две девушки, колдуя над кастрюлями. — Так вкусно пахнет, — протянула Ева, вдохнув приятный аромат тушеного мяса. Русоволосая тут же обернулась на голос и робко хихикнула. Ее звали Адель, и она являлась вторым крайне стеснительным человеком в доме. Временами она даже переплевывала Еву своей застенчивостью. — Мы почти закончили, — отозвалась вторая девушка — Карелия, бодро помешивая содержимое другой кастрюли, — Даже раньше, чем планировали. — Тогда я могу начинать? — Ну, — Калерия взглянула на часы, — Иракли еще не подошла. — Думаю, она скоро будет.       Пожав плечами, юный повар вернулась к своему делу. Ева подошла к шкафчику с посудой и прочей утварью, внимательно всматриваясь в узоры на сервизах. Зрение совсем подводило в последнее время, и очки постепенно вовсе переставали быть нужными — все равно одни мутные пятна вокруг.       Вытащив все тарелки и пересчитав их, она направилась в столовую. Последние лучи солнца слабо освещали большую комнату, из-за чего в ней таился полумрак. Свет массивной люстры зажегся по щелчку выключателя, и вся таинственность, царящая в помещении, вмиг улетучилась. Казалось, даже тиканье старинных часов стало в несколько раз тише.       Столовая представляла собой просторное помещение с массивным дубовым столом посередине и кучей таких же стульев. Стены украшали старинные картины и канделябры. Единственное, что вдыхало жизнь и разбавляло весьма угнетающую атмосферу — букет всегда свежих цветов.       Зданию особняка было не меньше ста лет. Как рассказывал Старший Брат, им владели его предки еще задолго до рождения всех нынешних обитателей особняка. Дом был достаточно обветшалым: на чердаке вечно что-то гудело из-за сквозняка в ветреную погоду, половицы старого паркета истошно скрипели под весом даже ребенка, как и все окна и двери, многие замки были сломаны, на шторах то и дело виднелись дыры и затяжки, а некоторые балдахины уже успели оборвать дети. При этом дом все равно не терял уюта и тепла благодаря семье, живущей вместе под одной столетней крышей.       Ева принялась не спеша расставлять тарелки напротив каждого стула, но не успела она управиться и с половиной, как дверь позади тихонько скрипнула: в столовую вошла светловолосая девушка с короткой стрижкой, в руках у нее был поднос с большим чайником и кучей чашек, которые были наставлены друг на друга и едва балансировали. Поставив все на стол и, на удивление, не разбив, сероглазая облегченно выдохнула. — Привет, Иракли, — негромко поприветствовала Ева сестру, наконец рассмотрев и узнав ее. — Привет, — коротко ответила она, мельком взглянув на Леманн.       Иракли для детей была чем-то вроде символа свободы и бунтарства. Никто причины сложившегося мнения, как и она сама, не знал, но многие предполагали, что это просто из-за ее новой прически: она первая и единственная обесцветила волосы и подстригла их почти под «мальчика», позже сбрила висок. При этом, девушка все же никогда не была из «робкого десятка» семьи, она всегда могла постоять за себя, и еще была книжным червем. В двух словах, как выражались старшие — боевой ботан. Многие именно за этот контраст ее и любили.       Вся работа проходила в тишине. Ева и Иракли не были близкими подругами и общались только тогда, когда надо было делать что-то вместе. По нужде, то есть. Иракли всегда относилась к дружбе с определенным скептицизмом, считая эти отношения лишней тратой времени. Близких подруг у нее не было, ко всем особняке она относилась, как к дальним родственникам — общаться надо, но не нарушая личные границы. Поэтому Ева несколько не доверяла Иракли, считала ее заносчивой и эгоистичной. Однако ребятне в радость было видеть их вместе, так как они называли их дуэт «Валли и Ева». С Евой все ясно, а у второй девушки фамилия была Валенштайн, от того и пошло сокращение. Дети обожали этот мультфильм.       Только они закончили расставлять сервизы и разливать чай, как из кухни вышли юные повара, выкатив тележку с подносами и кастрюлями. Столовая сразу наполнилась чудесными запахами, и все заметно оживилось.       Минут через десять дверь отворилась. Тот тайфун, что ранее снес Леманн, готов был снести все вокруг и сейчас, но вовремя подоспевший Шон смог утихомирить детей до того, как случилась катастрофа.       Наконец стол был накрыт. Старшие уселись с одной стороны на свои привычные места, а младшие с другой и снова вразнобой. Одно место так и осталось пустовать. — Шон, — окликнула Ева брата, присев рядом, — Где Старший Брат?       Юноша стал нервно осматриваться. — Опять он… — Я, когда шла сюда, видела, как он тащил из библиотеки гору книг в свой кабинет, — негромко промолвила Иракли, вздохнув. — Сегодня все проснулись, — заметил Шон, — Можно было хоть сегодня… — Ты же знаешь его, — строго перебила Валенштайн, принявшись за еду и тем самым всем своим видом показав дальнейшую незаинтересованность в беседе.       Юноша замолчал, с горечью взглянув на дверь. — Поешь лучше, — Ева аккуратно положила руку на его плечо и мягко улыбнулась. Жест немного успокоил Шона, и тот кивнул, наконец взяв столовые приборы в руки.       Ужин прошел спокойно, не считая криков с другого края стола. Шум и гам были уже привычными явлениями в доме, и никто из старших не обращал внимание на весь этот бедлам.       После трапезы Шон отправился разводить детей по комнатам, а девушки остались убирать столовую и кухню. Иракли помогла с посудой, после чего вызвалась отнести ужин брату. Втроем девушки управились с остальным тоже достаточно быстро и разошлись по комнатам.       Жилые помещения находились на втором этаже особняка. Младшие из детей жили преимущественно по три-четыре человека в комнате. С одной стороны, это помогало им успешно социализироваться благодаря общению друг с другом, с другой стороны, уже укомплектованным бандитским составом шкодить гораздо проще. Старшие жили в основном по одному человеку в комнате, не считая Адель и Карелию, делившие одну комнатку вместе, так как единственные являлись друг другу кровными сестрами. Старший Брат также жил один, но его комната была чуть больше по площади, потому он разместил в ней еще и кабинет. Помимо спальных на втором этаже была большая библиотека — одно из любимых мест старших из сирот, в особенности Иракли.       Примерно так и проходил каждый день в особняке. Как в обычном приюте, только с более теплой обстановкой и с большими опасностями. Никогда нельзя было предугадать, кто не проснется завтра. Ева старалась не думать об этом. Она не волновалась о себе, ведь всегда видела самые обычные сны, засыпала и просыпалась без проблем. Вчера ей снились воздушные замки, сегодня она вспомнить не могла ни единой картинки из сна. Участь «бабочек» обошла ее стороной. И то, она не верила во все россказни и сомнительные легенды. Ева считала, что все это — выдумки, красивые сказки для детей, которым еще нельзя рассказывать ужасную правду. Правда эта странность, что некоторые правда могут уснуть на несколько дней, а потом встать и продолжать заниматься своими делами, как ни в чем не бывало, ее действительно беспокоило.       Вернувшись к себе в комнату, Леманн сразу рухнула на кровать, хоть и время еще было непозднее, сняла очки и небрежно бросила их на столик. Все вмиг стало, как в тумане. Ева вытянула руки перед собой. Они плыли. Не было видно ни одной складки кожи, ни одной царапинки, которые появлялись периодически сами собой. Контур ногтей тоже не был бы видим, если бы Карелия не накрасила ей их днем ранее. Прикрыв лицо руками, Ева тихо вздохнула. Такой недуг куда лучше необъяснимого синдрома, поэтому она не имела права жаловаться.       Сделав несколько записей в дневнике и прибравшись в комнате, Ева выключила свет и нырнула под одеяло, хоть и топот убегающих от Шона детских ножек еще не стих. Почти прошел еще один обычный день. Обычный, без всяких приключений, но такой утомительный день.       Сон поглощал девушку теплой усталостью, однако она все никак не могла уснуть, ворочаясь в полубреду. И в какой-то миг сон будто отступил вовсе. Ева не глядя нащупала очки на тумбочке у кровати и, надев их, привстала. Темная комната, темная улица за окном. Один мрак. «Видимо, я все же задремала,» — промелькнуло в черноволосой голове. Встав с кровати, девушка подошла к окну и отодвинула полупрозрачные занавески. За стеклом совершенно ничего не было видно, будто снаружи кто-то повесил идеально черное полотно. Она хотела открыть окно, чтобы убедиться в том, что загадочная темнота — иллюзия, созданная утомившимся сознанием, и просто подышать свежим воздухом, однако металлическая ручка никак не поддавалась. Решив утром сообщить Шону об очередном сломанном окне, Леманн решила выйти из дома и посидеть немного во дворе, хоть это и было запрещено в целях безопасности. Старшим позволялось и прощалось больше, чем они часто пользовались.       Скрипнув дверью, Ева вышла из комнаты и маленькими шажками направилась к лестнице. Половицы старого паркета слабо прогибались под хрупкими ногами, издавая едва истошный скрип и нарушая гробовую тишину, царящую в доме. На самом деле, действительно казалось, что дом пустует: не слышно ни шелеста страниц, доносящегося из кабинета Старшего Брата, ни неосознанного бормотания Шона во сне, ничего.       Ева продолжила путь и, минув лестницу и последний коридор, остановилась у массивной входной двери. Недолго думая, она взялась за ручку и аккуратно надавила на нее. Внезапно яркий свет ослепил девчушку, из-за чего она невольно прикрыла глаза руками, сделав шаг назад. Ева не почувствовала под ногами твердый пол — что-то мягкое держало ее, щекоча оголенные лодыжки. Когда глаза привыкли к свету, девушка убрала руку и охнула: это был совсем не двор перед особняком, это… был лес. Или даже джунгли. Пурпурные деревья с массивной кроной возвышались над всем вокруг. Они не были похожи на те, что люди привыкли наблюдать в своих дворах или парках. Поляна пестрела невиданными цветами от мелких полевых до пышных соцветий, подобные сирени. Невдалеке были видны какие-то руины, отдаленно напоминающие старый католический храм, а с другой стороны струилась прозрачная речушка. Все было таким необычным, красивым, и… пугающим?       Ева развернулась и собиралась шагнуть назад, но дома перед ней не оказалось. Его вообще будто никогда здесь не было, даже лиловая трава не смялась. В какой-то момент девушку окутал ледяной ужас, но она быстро успокоила себя тем, что это просто сон. Очень осознанный сон.       Она опустила взгляд. Босые ноги утопали в мягкой лиловой траве. Ева подняла с земли опавший листочек, чтобы наверняка убедиться в реальности происходящего. Лист был настоящим, как и все вокруг.       Ноги сами понесли ее дальше вглубь поляны. Травинки приятно щекотали лодыжки, придавая телу легкость и даже невесомость, однако Ева все же ощущала и контролировала тело, совсем не как во сне.       В гуще высокой травы что-то зашуршало, и, чуть погодя, показалась забавная голова кролика. Уголки губ сами поползли вверх от одного вида крошечного дергающегося носа, который принюхивался к незнакомке. Ева даже не сразу заметила, что животное имело непривычный глазу вид: большие уши были значительно длиннее, чем у обычного кролика, и сильно заострены к концам, хвост также был длиннее, от морды и дальше вдоль всей спины серую шерсть украшали пестрые фиолетовые вкрапления разной формы и размера. Зверек в очередной раз дернул носиком и тут же скрылся.       Внезапно взгляд уловил движение — к руинам скользнула тень. Хоть Ева и чувствовала себя весьма странно и непривычно, любопытство оказалось сильнее.       Идти до разрушенного здания пришлось минут десять, обычно во снах все происходло куда быстрее. Огромная перекосившаяся от времени и бушующих стихий дверь открылась с большим трудом, и перед глазами предстал заброшенный храм во всей своей красе. Скамьи стояли неровно, у некоторых не хватало ножек или вовсе целых кусков. Половина статуй ангелов были обезглавлены, а остальные будто плакали. Плакали, казалось, настоящими слезами.       Ева медленно вошла внутрь, внимательно рассматривая каждую деталь. Небольшой алтарь приковал все ее внимание, и она наконец остановилась. На каменном пьедестале были выгравированы незамысловатые узоры в виде роз, а в центре была одна надпись, выведенная витиеватым красивым почерком: «Обреченные на сон.»       Тут же раздался оглушающий грохот. Обвалилась целая стена, из-за чего пыль поднялась столбом. Ева не успела отскочить назад, как вдруг что-то появившееся из дыры сбило ее с ног. С огромным трудом она приподнялась на локтях, пытаясь осмотреться. И что ее удивило больше всего, так это сидящая на полу в нескольких метрах сестра, держащаяся за голову. — Иракли?.. — кое-как выдавила Леманн. Валенштайн тут же подняла взгляд и встрепенулась. — Ева? — ошарашенно выпалила она, засуетившись, — Ты… Черт, быстрее!       Иракли вдруг подорвалась с места и, схватив сестру за руку, потащила ее в конец помещения и буквально затолкала под скамью, нырнув следом. — Мои очки… Что ты делаешь?! — выкрикнула Ева, уставившись на Иракли. — Да тише ты!       Вдруг еще часть стены недалеко от алтаря обвалилась, и зал стал заполнять безумный смех. — Сиди и не дыши, — шепотом приказала Иракли, строго взглянув на сестру. Она и спорить не стала. — Ну-у же, — почти пропел чей-то грубый, но в то же время ядовито-слащавый голос, — Я же видел, что ты сюда направилась, — послышался лязг лезвия по камню и заливной хохот, подобный смешкам гиены, — Я же чувствую, что ты здесь!       Казалось, Иракли и правда не дышала. Если бы она только могла, и бешеный стук сердца остановила бы. Потому что он мог услышать все. Валенштайн даже не пыталась смотреть в сторону безумца, Ева же не сводила глаз с незнакомца, медленно вышагивающего вдоль алтаря и тащащего за собой огромную косу, как ребенок тащит старую машинку на веревочке. В щель между лавочками мало что было видно, но его кровожадный взгляд разноцветных глаз, который не могла спрятать ни шляпа, ни кудрявые черные волосы, торчащие из-под нее, она уловила. — Ты же не будешь прятаться от меня вечность, моя дорогая, — сладко протянул мужчина, — Мы ведь оба не хотим, чтобы ты попалась в грязные лапы… Кота?!       Чеканно выкрикнув последнее слово, безумец заревел, подобно дикому зверю, и взмахнул косой. Одна из немногих целых статуй была рассечена пополам. Бюст ангела с грохотом рухнул на каменный пол и разбился, заставив девушек вздрогнуть.       Неопределенно хмыкнув, он выпрямился, аккуратно поправил старое ярко-голубое жабо и фиолетовую шляпу, которая на фоне общего вида сильно выделялась. По сравнению с тем же потрепанным жабо, потертыми пиджаком такого же цвета, что и головной убор, и зелеными вельветовыми брюками, шляпа выглядела очень опрятно, почти как новая. — Что ж, — только и произнес мужчина после продолжительной паузы, развернувшись к главным дверям. — Ева, — едва слышно окликнула Иракли сестру. Леманн с трудом оторвала взгляд от незнакомца, — Та дверь открыта?       Она пригнулась еще сильнее, чуть выглянув из-под лавки. Дверь действительно была приоткрыта, как девушка ее и оставила. Вернувшись в обратное положение, она слабо кивнула. А безумец в этот момент не спеша шел меж рядов, разрубая сиденья одно за другим. Иракли вдруг чуть приподнялась. Подняв и сжав в руке какой-то маленький камешек, она вновь замерла, и как только черноволосый отвел взгляд в сторону, она легким и быстрым движением швырнула камень. Он отскочил от стены и улетел в дыру, что заставило мужчину остановиться. А коса его уже была занесена над рядом, где прятались девушки. — Не уйдешь, — прошипел безумец и в два прыжка оказался у нового выхода из храма. — Давай, давай, не сиди! — Валенштайн судорожно начала подпихивать Еву и подниматься на ноги.       На всех порах сестры выбежали из укрытия и сразу скрылись среди деревьев за разрушенным зданием. Остановились они только у реки. Иракли почти сразу рухнула на спину, пытаясь перевести дыхание, а Ева продолжала стоять на трясущихся ногах, согнувшись чуть ли не вдвое. — Что это… Что это было? — кое-как выдавила Леманн. — Шляпник, — коротко ответила Иракли, хотя изначально планировала огрызнуться. Приподнявшись, она пристально посмотрела на сестру, — И советую в следующий раз быть осторожнее, если не хочешь без своей глупой головы остаться. — Но это ты на меня свалилась! — возмутилась Ева. — Могла бы свалиться и свалить, а не рисковать задницей вместе с тобой, — прошипела Валенштайн, прищурившись, — И вообще…       Не договорив, она встала и, отряхнувшись, направилась прочь. — Иракли? — Ева выпрямилась, вскинув бровь, — Ты куда?       Ответа не последовало. И буквально через полсекунды девушка скрылась среди деревьев. Всплеснув руками, Ева взвыла. Внезапная вспышка неподалеку отвлекла ее от мысленной ругани в адрес сестры. Вспышка будто приближалась, и в один миг все стало невыносимо ярким. — Ева, вставай. Ева-а!       Очень знакомый голос эхом стал доноситься до девушки. Тело слабо заныло. Леманн открыла глаза, и перед ней предстал мутный силуэт Шона. — Ева?.. — А?       Послышался облегченный выдох. Девушка схватила очки, лежащие на тумбочке, и надела их, после чего наконец смогла разглядеть немного обеспокоенную улыбку юноши. — Я уже подумал, что-то случилось, — негромко промолвил он и потянулся, — Ну, вставай. Скоро завтрак. — Завтрак…       В голове ничего не укладывалось. Еве казалось, что она вовсе не спала, а всю ночь бежала марафон. Сон. Такой странный сон…