Драконы свиваются в петлю

      За окном стояла душная летняя ночь. Влажный и тяжелый, точно небо вот-вот заплачет, воздух не насыщал грудь и лишь заставлял покрываться испариной. Чо Голь слишком устал, чтобы не спать, но жара изнуряла тело, не принося ни отдыха, ни успокоения. Кажется, даже цикады пели как-то неохотно и медлительно.       Парень сбил покрывало и растянулся на нем сверху, а беспокойные мысли и переживания, от которых порой болела голова, наводнили мутный и странный сон, вертко выскальзывая прочь, стоит ему о них задуматься, не давая за себя ухватиться.       Вот Чхон Мен съедает его тарелку риса. Чо Голь тянется за ней, но стол становится все длиннее, и вот Чхон Мена уже не видно, зато рядом Юн Чжон. Он о чем-то рассказывает. Чо Голь не понимает ни слова, но Чжон не поясняет, отмахиваясь, что «богатеньким не понять».       Мысли подобны жемчужной нити: потяни, и одну сменяет следующая, завлекая в невнятный хоровод.       Темное небо укрыто низкими тучами, но он смотрит ниже, вниз, под ноги. Раз, два, три, пять... Ступени заканчиваются. На небе молочно-белым диском всплывает луна.       Он смотрит на лицо Тан Чжана. Луна щурится, улыбается, прячет рот за рукавом. Прячет черные пальцы, прячет шестой нож. Расчетливость, верность, понимание, страх. Злобу, ярость, благодарность, смирение, свет. Нет, свет спрятать не получится. Он горит в зеленых, как яд, как трава, как жизнь и смерть, глазах. Горит, сколько бы Тан Чжан не хмурил тонкие брови, как бы ни опускал голову, позволяя лаково-черным волосам вуалью опуститься на лицо. Он еще не проиграл.       Чо Голь чувствует в ладони вес.       Он еще не победил.       Обычно его меч не такой горячий.       Он делает шаг вперед, и это похоже на стук шлифованного базальта о кайю. Скрип механизма запущенной ловушки, готовой захлопнуться.       Ему кажется, что его руки дрожат. Жарко. Потные пальцы скользят по рукояти. Сложно удержать, удержать, удержаться.       Чо Голь знает, что они будут сражаться, и знает, что победит. Тогда откуда этот кружащий голову страх? Откуда эта скованность, несмелость в движениях? Предвкушение битвы... Азарт... Нет, это ему знакомо.       Тяжело сглатывает, оказывается ближе. Тан Чжан смотрит злобно, опасливо, сразу после — растерянно. Пальцы вытягивают узел пояса, смахивают верхнее платье. Тяжелая ткань хлопает подолом, словно вороньи крылья, прежде чем опуститься на мощеную площадку. Тан Чжан крутится на каблуках, уходит из под ладоней. Скользяще шагает в сторону и стягивает ленту с волос Голя. Уравнивает счет.       Они... сражаются.       Это не тактика — он просто движется так, как кажется правильным, как кажется нужным. Вскидывает руку, ребром ладони задевая чужую щеку. На коже остается гореть атласное прикосновение, будто руку лизнуло огнем. Жар опаляет и щеки, и шею, и грудь. Собственный ворот душит, будто злейший враг. Иной враг, верткий и ловкий, словно луговая змея, оборачивается другом, распахивая ткань в стороны. Платье повисает на поясе. Чо Голь рывком выпутывается из рукавов и выпадом ловит чужие запястья.       Кружащие в танце, они замирают, настороженно вглядываясь в соперника. Мгновение тянется так долго, как он этого хочет.       А потом Тан Чжан прячет улыбку и подается вперед, выкручивая собственные запястья за спиной. Пальцы Чо Голя, совсем неверные в последнее время, скользят, спутываясь с ладонями Чжана. Тот цепко захватывает их в замок и вскидывает руки в стороны.       Черная кожа жжет его руки, пока Чо Голь хмуро разглядывает уверенное в победе белое лицо. Демонстрация превосходства ему даже идет.       Он вырывается, отскакивая на шаг, и танец возобновляется.       Не защищенный больше своим платьем, Чо Голь уязвим к этим рукам. Пальцы оглаживают плечо, и огненный след вторит прикосновению. Ладонь впечатывается в обнаженную грудь и скользит вниз, лавой стекая по животу.       Чо Голь едва может дышать.       Жар не умещается у него в груди, грозясь прорваться сквозь оковы тела и спалить все вокруг. Опережая неизбежное, он сокращает расстояние между ними и захватывает Тан Чжана, будто заложника. Чувствует телом его силу, чувствует, как горячится собственная кровь в ответ. Смотрит на изогнутую бровь, на застывшее ожидание в глазах, на плотно сжатые губы, на стекающую по шее капельку пота. И знает, что победит. Что должен победить. Что... хочет победить.       Они сражаются.       Руки исследуют гибкое тело. Чжан змеино изгибается вслед ладоням. Широкий совсем не из-за темноты зрачок прячет ядовитую зелень, как сам Чжан прячет ножи и мысли. Зато Чо Голь держит его двенадцатый нож, неправдоподобно розовый и влажный. Несправедливо длинный. Его собственный меч, темный, коричневый с красным, более увесистый, но уступающий и в длине и в изящности, Чжан трогать боится: его черные пальцы нервно сжимают только предплечья, неторопливо прижигая следы.       Но даже так Тан Чжан опасный противник.       Стекает вниз, опускаясь на колени гипнотически медленно, и заменяет неспособные прикоснуться без вреда руки на очень и очень способный рот. Чо Голь хрипит, челка прилипает ко взмокшему лбу и мешает смотреть. А смотреть он хочет. Как исчезает за покрасневшими губами его драгоценный стержень, как натягивается горло, впустившее в себя врага.       Он мог бы любоваться его игрой на флейте всю ночь.       Тан Чжан, должно быть, и правда змей. Раскрывает широко свою ядовитую пасть и сам натягивается, будто бы пытается заживо съесть, проглотить, вместить в себя. Чо Голь чувствует, как задыхается, как темнеет окружающая его тихая ночь, как луна заходит за темное облако. Протягивает руку, отводит скрывшую белый лик прядь за ухо. Впускает в мягкие, мягче шелка, волосы пальцы. Заколка со звоном сваливается с и без того потревоженной боем прически, и ему приходится заменить ее своей рукой. Приходится. Иначе луна снова спрячется за облаками. Чо Голь хочет видеть.       И касаться хочет тоже.       Теплая ладонь скользит по лебединой шее, забирается под тонкую ткань нижних одежд, гладит. Тан Чжан сдавленно вибрирует горлом и сглатывает. У Чо Голя сыпятся звезды. Он сжимает пальцы на чужой шее и отрывает от себя.       Мгновение змей смотрит потеряно. От приоткрытого рта тянется паутинка. Смотреть становится невыносимо, и Чо Голь падает к нему, вниз, на колени, не имея и доли его изящества, замещая его захватническим пылом.       Почему-то вместо завоевания долго дышит в алый рот. Опускается лбом на плечо. Прижимается губами сквозь ткань, склоняется ниже, находит проступающий сквозь красный шелк жемчуг и собирает его ртом. Ткань быстро намокает, липнет и скользит под губами. Тан Чжан шипит, нетерпеливо цепляется за свои завязки, ведет плечами, сбрасывая с себя одежду, будто кожу.       Луна слепит, будто солнце, и ему приходится закрыть глаза, прежде чем снова припасть к упругой груди. Тан Чжан осторожно держит его голову и медленно моргает, словно боится что-то упустить. Чо Голь не упускает ничего. Особенно изучает каждую впадинку, царапает кромкой зубов каждый выступ. Отстраняется и дует на влажный след, любуясь мелкой дрожью, прокатывающейся по телу. И когда только целует его прижавшийся к животу стержень, Тан Чжан проигрывает, вспахивая пальцами камень и ударяясь бедрами о подбородок Чо Голя.       Лунный свет выбеливает его нос, путается в волосах, стекает по подбородку на красную, часто вздымающуюся грудь. Чо Голь ведет языком по губам, собирая убегающие капли. Во рту становится солоно и горько. Сладко, как рисовое вино.       Тан Чжан смотрит на него, досадливо щуря глаза и часто глотая воздух ртом. Побежденно.       Чо Голь светло улыбается и перехватывает свой меч поудобнее. Наклоняется к светлому недовольному лицу...       ... Поцелуй оказывается немного жестче предполагаемого. Не так плохо, как могло быть, учитывая, что он впечатался носом в пол. Чхон Мен, опасно чем-то довольный, опускает ногу, которой столкнул его с вохкой после воспоминаний о весеннем сражении кровати. Чо Голь опасливо поворачивается, неловко сжимая ноги. Судя по перекосившемуся лицу младшего, это не помогает.       — Совсем с ума сошел, а? — Божественный Дракон пренебрежительно указывает подбородком на единственную бодро выглядящую часть своего старшего. — Это такие-то нынче нравы пошли? А, ц-ц-ц...       Красный по уши Чо Голь торопится перебить его прежде, чем тот упадет в старческие причитания, способные затянуться на часы.       — С-сам виноват! Это же не я к тебе в спальню вломился! — звучало бы внушительнее, если бы удалось подавить дрожь, а голос не был таким предательски хриплым.       — Ха? Мне что ли извиниться? Руку помощи предложить?       Чо Голь на Чхон Мена старательно не смотрел, боясь представить, как может выглядеть. В голове стоял один только белый шум, и Чо Голь себе не настолько доверял, чтобы опрометчиво открывать рот. Но молчание тоже отчего-то вышло многозначительным.       — Серьезно, Чо Голь? — Чхон Мен приседает рядом с ним и выглядит слишком угрожающе для раннего утра. — Вот, чем занята твоя голова вместо тренировок, а?       Старший смотрит на него, как на саму смерть. Чхон Мен смотрит ему между ног с пугающим до холодной дрожи вниманием. Больше этого взгляда Го Чоля до сердечного приступа пугает он сам: под цепким взглядом слегка потерявший силу меч воспрянул духом, вместо того, чтобы окончательно растерять боевой пыл. Нет ни единого шанса, что Чхон Мен не заметил, и Чо Голь молит всех богов, чтобы срочно, сейчас же, обязательно и непременно небо упало им на головы. Или неподалеку начали бесплатно раздавать рисовое вино. Что угодно! Что угодно, лишь бы...       Когда Чхон Мен медленно поднимает руку, он не выдерживает и с силой жмурится, замирая в позорном ожидании. Секунды тянутся издевательски неторопливо... Воздух слегка двигается рядом, и Чо Голь невольно задерживает дыхание, слыша только как оглушительно колотится сердце в груди.       Снова хлопает дверь.       — Заканчивай давай побыстрее и выходи!       Ворчание отдаляется вместе с намеренно громкими шагами — обычно Чхон Мен ходит тише кошки, появляясь откуда-нибудь из-за спины и пытаясь убить своих старших разрывом сердца.       Чо Голь смотрит вниз, думая, что скорее предпочел бы окунуться в лед, чем "заканчивать" по просьбе-приказу Чхон Мена.       И пугающе послушно опускает руку, куда смотрят глаза.