Девять жизней. Параллели

Двенадцать лет спустя Порезать. Раздавить. Высыпать. Порезать. Раздавить… Да, это определенно успокаивало. «Он шёл по пустыне, Бескрайней равнине, Покинув свою страну. Чтоб там, за холмами, Найти своё счастье, Найти лишь её одну, Райский сад, Дожди в пустыне!» Салма снова нервничала. Почти также, как когда-то, двенадцать лет назад. В те три недели, что суккуб пыталась переместить всех троих в родной им мир, домой. Когда он слышал ее голос в шуме ветра, слышал мелодию и перезвон кастаньет. Но рядом Салли не было. Именно тогда выяснилось, что легко дается подобное путешествие только ей. И у него самого, и у Шандры с этим были проблемы. У девочки в силу возраста, а он… Он был человеком, что тут скажешь. Люди в принципе не приспособлены к тому, чтобы прорывать собою ткань мироздания. Однако, наличие в близких знакомых древнего демона имело свои преимущества. Хотя бы потому, что на любое событие, что случиться не может, существует свой обряд, чтобы оно – таки случилось. И Салли, разумеется, его знала. Дело было за малым – дождаться нужной фазы небесных светил. О, дни ожидания казались неизмеримо более долгими, чем они были на самом деле. Благодаря выпустившей на волю темперамент дьяволице. Тогда он почти выучил арабский за рекордные сроки. Только поначалу так и не смог понять принцип, по которому в голове женщины генерировались слова. И даже допускал, что там внутри что-то сломалось, и теперь они образуются случайным образом. Ну, в самом деле: «Будь прокляты твои слепые глаза, любимый», «Да сожжет Аллах твою неверную душу, сердце моё». И все в таком роде. Как, во имя Мерлина, он должен был это понимать?! Дезориентировало. Как и удушающая жара, заунывные, пронзительные мелодии флейты, чужой мир и полнейшая невозможность выйти за пределы границ некой пентаграммы, что обозначила дочь Бастет. Учитывая, что и зельевар, и его дочь пропали из поля зрения Альбуса Дамблдора без объявления войны, требование сидеть и не отсвечивать было разумным. Одно на тот момент не могло не радовать: магия его все же не покинула. Суккуб почти не появлялась в зоне видимости, а когда приходила – неизменно скандалила. И вновь, прокричавшись, скрывалась в развалинах. Предположительно, вливалась в людской поток Старого Города. Поскольку во время редких вынужденных визитов от нее неизменно пахло факелами и восточным базаром. Мерлин знает, продолжились ли бы эти дикие танцы обиженной женщины и по возвращению. Может, она бы и вовсе его покинула. Он не хотел сейчас даже думать о таком исходе. Но тогда, будучи измученным и слабым, он даже и не мыслил подобными категориями. И в одну из последних ночей в шатре на краю пустыни, когда его терпение, молчаливое согласие и безусловное послушание и так было почти что на исходе, добили мужчину слезы дочери. Шандра тихонько плакала в подушку. Он честно и обстоятельно пытался ее утешить, но девочка вбила себе в голову, что в разладе родителей и такой разительной перемене в характере мамы виновата она. И только. С трудом усыпив девочку, он уже решил было, что все, что ему доступно – это скрипеть зубами от бессильной ярости. Но Салма вернулась очень вовремя. И он, прости его Мордред, счел отличной идеей… Поговорить. Они некоторое время бродили вдвоем среди еще горячих каменных стен, слушая шелест сухих ветвей и созерцая черное небо и невероятно яркие звезды, попутно отходя подальше от Котенка. А после – краткая идиллия была разрушена. Им же. Он резко, емко и жестко отчитывал свою спутницу. Хмурился, кривил губы, просил подумать о дочери. Возможно, суккуб бы его даже дослушала, и, возможно, даже благосклонно, списав эту вспышку на глупость человеческую. Ежели бы он как-то иначе построил фразы. Но, как только он заикнулся о Шандре и о том, что Салма заставила девочку страдать… В общем, это было ошибкой. Создание, такое обманчиво-хрупкое, закутанное в черную невесомую ткань и золотые нити, впечатало его в стену с силой, не доступной никому живому. И в его глаза посмотрела сама Бездна. И столько боли было в этой потусторонней зелени, что он почти задохнулся, утонул, словно в море. Будто бы, чем старше существо, тем глубже океан страданий, что оно несет в себе. Она жаждала крови. И не чьей-то, а конкретно его. Он вообще в ту ночь узнал о себе очень много нового. Она больше не кричала. Она шептала. Резко, отрывисто, прямо ему в губы. Зрачки удлинились, растекаясь на склеры. Перед ним был бешеный, раненный зверь. Даже сейчас она не собиралась ставить его в известность об очень многом. Почти обо всем, что творилось в ее голове. Но в своем гневе забыла, что Мастером Легиллименции он быть не перестал. Бездна смотрела в него. И он тоже заглянул в Бездну. И обомлел. Женщина, его любимая женщина, винила его. В том, что тогда он не послушал ее дурного предчувствия и поступил по своему разумению в угоду маленькой девочке. В том, что допустил, чтобы его единственная дочь заключила сделку, навсегда лишив себя свободы, которую так трепетно выцарапывала прежде для них всех Салма. В том, что своего, так лелеемого, котенка суккуб в итоге потеряет. В том, что артефакты-наручи исчезли, и теперь ничто не защитит Салму от псов. В том, что он так непозволительно поздно позвал ее, обрекая на мучения на мертвом погосте. В том, что чуть не заставил ее в беспамятстве убить единственного человека, которого демон не считала пищей и отличала от других. Его самого. И, наконец, в том, что не отозвался. Не отозвался, когда она горела. Когда так отчаянно звала, пытаясь удержать. Но голос дочери, неизмеримо более далекий, услышал. Он погружался все глубже в ее незащищенную память. В хаотичные картинки, наполненные дикими верованиями, безумным пламенем, сухим песком, прекрасными танцами и великими людьми. Картинки, которые остались лишь пеплом и обрывками легенд. К океану крови, голода, боли, темноты и ледяному железу, к покорности и смирению, к изоляции, что длилась вечность. К иному прошлому в реальность, холодную и туманную. К новому времени, в котором дочь Баст чувствовала себя чужой, забытой, старой и потерянной. К современности, где все ей казалось одинаковым и обмельчавшим. К современности, под которую она изо всех сил пыталась подстроиться все последние годы, что пробыла рядом с ним. Сейчас суккуб была в шаге от того, чтобы сдаться на милость собственной натуры и взглянуть на него иначе. Также, как и на все остальное нынешнее человечество. Уравнять с едой. До той ночи он действительно не в полной мере понимал, как она видит этот мир. Как видит людей. Какой силы воли женщине стоит отделять его, обычного человека, от общей массы. И защищали его совсем не артефакты, что она до недавнего времени носила. Или предполагаемое просветление, что Северус ей иногда мысленно приписывал. Салма не принадлежала расе людей, в отличие от других демонов. И через него познавала заново то, чего ее когда-то лишили. И ныне была готова от этого отказаться. Поскольку испытывала внезапную боль, к которой была не готова. Которую не могла изжить сама. В своем желании походить на земных женщин, еще будучи жрицей богини, она выбрала те людские манеры, что ей самой были приятны. Что отзывались в сердце. И они с нею так и остались, несмотря на ледяное адово пекло. Она пронесла образ, которому желала соответствовать, не тронутым, внутри себя. И была этим образом, покуда в него верила. Но сейчас она чувствовала себя незащищенной. Рассыпающейся на осколки, как хрупкая кофейная чашка, задетая неосторожной кошкой. И зверь внутри требовал войны. Зверь требовал воздаяния. Задыхаясь от чужих, переполнявших его эмоций, вынырнув из ее хаотичного, истинно женского, беспорядочного сознания, в ту ночь он окончательно уверился в одной вещи. Очень старый и очень опасный, кровожадный и дикий демон был человеком больше, чем большинство тех, кого он когда либо знал. Раскоординированная после вторжения в свой разум, Кошка упала на песок, бессильно качая головой. Густые, непокорные волосы закрыли лицо, тонкие, словно выточенные из золота, пальцы с острыми ногтями то сжимались, то разжимались, цепляясь за землю. Где-то там, за барханами, выли Гончие, не в силах найти добычу. А волшебник осторожно прикасался губами к смоляным локонам, опустившись рядом с ней на колени и молча сжимая хрупкие ладони в своих. Обнимал, пользуясь тем, что она была не в состоянии вырваться. Он не желал причинять ей боль. Никогда. только – не ей. Кому угодно, но – не Салли. И снял все ментальные блоки в надежде, что Салма, коли уж сам он не слишком хорош в вербальных признаниях, почувствует. Что ей это поможет. Дело было даже не в прощении. Оно не было для него так уж важно. Ныне человек лихорадочно искал то, что прекратит ее страдания. Наблюдал, как растерянным взором суккуб следит за Патронусом. Который уже давно не был Ланью. Порезать. Раздавить. Высыпать. Порезать. Раздавить…