все началось с человека на каменной лестнице.

клещ проснулся. почему-то зрение было мутным, но не высветленным в ангельскую нереальность. почему-то он лежал на кровати. что произошло? он помнил, как эрика пожрала память. помнил хлынувшую из собственных глаз кровь, помнил, как убегал подальше, трусливо, жалко. злился на себя и на дурака эрика, который все как обычно испортил. зачем? в ушах пищало сломанным аппаратом поддержания жизнеобеспечения. клещ с трудом сел на кровати. голова раскалывалась и гудела так, словно в ней скоро взорвется бомба. а еще болели предплечья. он закатал рукава пижамной рубашки и обнаружил открывшиеся порезы с выступившими капельками крови. и понял. подорвавшись с кровати, в комнате эрика, побежал в ванную. уставился в совсем чужие темные глаза. на чужое острое лицо. на чужую горбинку на носу. — сука, — прошептал он. эрик не хотел возвращаться в тело. эрик дал ему возможность рулить, которой он не просил. такое уже случалось в девятом классе, как раз после… того случая. но клещ просто хотел вернуться на кладбище и побродить среди могил, усесться под маминой и, размышляя над своей целью, плести бесконечные венки, укладывая их на мраморное надгробие. он не хотел жить. грустное грубое чудовище, кто же тебя создал таким. клещ открыл шкафчик у зеркала и достал бритву. на секунду подумал взять лезвие и перерезать горло. но не время. аккуратно выбрил засечку на брови. просто чтобы знать, что в этом лице что-то — его. откинул волосы с лица. приподнял бровь с только что сделанной засечкой, ухмыльнулся. ну и урод. открывая дверь кабинета, клещ внимательно оглядел класс. не заметил ли кто подмены. но на самом деле отсутствие эрика в целом никто не заметил бы. — привет всем, — бросил он кате и сене, садясь за ними. — привет, — ответила сеня весело. катя внимательно изучила его лицо. — а что с бровью? — спросила она. — просто, — клещ небрежно пожал плечами. достал тетрадь по химии формата а4 из рюкзака. — люблю острые предметы к коже прикладывать. — ну, ладно, — стушевалась катя. — не кисни, отрастет, — хмыкнул клещ. — и правда, — сеня хихикнула. — да я не об этом… идите нахуй, — катя тоже рассмеялась. — сидят тут важные, хуи бумажные. — да, мы такие, — довольно кивнул клещ. — последние рывочки четверти, — певуче протянула сеня. — надо хоть подебоширить, а то скукота, — фыркнул клещ. на него вопросительно уставились две пары глаз. — кто ты и где душнила эрик? — смеясь, спросила сеня. — съел, — почти серьезно ответил клещ. надо быть осторожнее. — выплюнь в мусорку, — улыбнулась сеня. неприятно кольнуло. неужели, они так ненавидели эрика, который, каким бы черствым и закрытым ни был, искренне хотел, чтобы они были счастливы, хоть и выражал это невнятно и тоскливо. — так что там с тридцатым, все свободны? — спросила катя, заправляя за уши русые волосы. — лично я — да, — небрежно ответил клещ. — я тоже, — сеня пожала плечами. — надо только матвея доебать, — хмыкнула катя. вошла учительница химии. невысокая женщина с приятной улыбкой, в блузке в цветочек и красных широких брюках. — так, ну что, кто пойдет к доске тридцать четвертую решать? — спросила она. — я, — вызвался клещ. под удивленные взгляды от девочек вышел к доске, встал возле нее, скрестив руки на груди. белый мел — ангельское благословение, можно забыть об общении и вечном страхе быть раскрытым. а прошерстить чужой ум в поисках решения — это не беда. рыть он умел. могилы-то на кладбище все вырыл он. рука в меле — или земле? — скользила по доске, оставляя следы-цифры, бесконечно сменяющие одна другую. он молчал, пока решал, лишь тормоша чужие знания, растрепывая книги и до этого нарешанные задачи. задача поддавалась трудно, металась и лягалась, не давая надеть сбрую. но наконец сдалась с диким ржанием, позволив застегнуть седло и запрыгнуть в него, оперевшись на стремя. клещ натянул поводья, укрощая ее. — эрик, а чего ты раньше не выходил? — учительница была явно удивлена и довольна, что он смог решить сам. — он стесняшка, — выкрикнула со своего места сеня. клещ незаметно для учительницы показал ей средний палец. — да так, просто, — он пожал плечами, коря эрика за неуверенность. — молодец! — улыбнулась учительница. «не молодец, недостаточно, недостаточно», — твердила тератома, остервенело стучась головой об парту-чешую лобной кости. и ладно. клещ хотел в заброшенную детскую комнату, играть с молчаливой куклой внутреннего ребенка в крестики-нолики, самостоятельно вырисовывая все значки, потому что кукла не могла пошевелиться и подумать. потому что кукла была мертвой, как и он сам. — кстати на счет подебоширить, — под аакомпонемент звонка начала сеня, — как вам мысля придти в халатах завтра? суббота как раз, добромирки нет. — меня устраивает, только у меня халата нет, — ответил клещ. — меня тоже, у меня есть пиздатый пушистый, — согласилась катя. — эрик, я тебе принесу банный, — сказала сеня, записав это себе в заметки. — зато у меня есть тапки с акулами, — вспомнил клещ. — о, ебать, отлично! — воскликнула сеня. — тогда забились, кто без халата — тот лох педальный, собака подзаборная. клещ записал это эрику на будильник в шесть-тридцать утра. потому что кто будет в этом теле завтра — никто не знал. — я сегодня на каменку не смогу, мы с мамой едем за одеждой, — грустно сказала катя, поджав губы. — бля, жаль, — расстроилась сеня. — ну, тогда разбредемся после уроков. клещ как будто был своим. как будто в этой озлобленной жизни нужно было плюющееся ядом и блюющее кровью существо, которое могло за неверный взгляд отхватить голову. не эрик. он был слишком зациклен на себе, а не мести. клещу хотелось, чтобы бывшие одноклассники эрика страдали. чтобы они были также несчастны, как он, чтобы тоже ненавидели себя и каждый день вспоминали о том, что сделали. чтобы их тоже мучила вина. тело ломало. а еще сердце билось так, будто скоро переломает ребра в кровавую кашу. как же больно, черт возьми, существовать. суставные сумки полны отравленной жидкости, иголок и квинтессированного белого сока, который стекает по пальцам, когда срываешь одуванчик. клещ хотел навечно остаться на цветочном поле. на него трудно попасть, но иногда его туда выкидывало. там были одуванчики, фиалки и бабочки, о чьи стеклянные крылья преломлялось рассветное солнце, заливая полубытие кроваво-красным. ему всегда казалось: только выпусти его из головы — и он устроит погром. а оказалось, что клещ просто хотел вернуться обратно. даже несмотря на приступы, сверлящих сущностей и постоянную боль. однако пока он в этом теле можно было кое-что провернуть. не убить себя, нет, пока не получится. зато можно наконец заняться возмездием. найти бы повод. остальные уроки прошли спокойно. никто и не заметил, что в теле эрика находился совсем другой дух. они спустились в раздевалку. на месте перед дверью клещ приостановился, посмотрев на противоположную стену и деревянную дверь в ней с выбитой ножом дыркой. — мне так жаль, — прошептал он. у куртки эрика был плохой замок, «собачка» застрявала и зажевывала ткань, не давая нормально застегнуться. в раздевалке было сыро, пахло плесенью. на стене черным маркером написано «хуй», а снизу корректором — «куй железо долбич». возле крючка вешалки был приклеен стикер с куроми. они с девочками попрощались. клещ задумчиво взъерошил волосы и решил пойти на каменку, все равно было время до репетитора. купил белый монстр в ларьке и новую пачку сигарет. на этот раз чапман пэпл. пошел на верхную каменку, все-таки спускаться было лень, да и в одиночку там сидеть, ловить злобные взгляды не очень хотелось. остановился у балюстрады, облокотился о нее локтями, уставившись на далекое море. серое, как ртуть. — привет, — прошелестел тихий девичий голос из-за спины. клещ удивленно обернулся. на него смотрели опухшие серые глаза. в них чувствовалось что-то ядовитое, металлическое, явно не морское. длинные черные стрелки и темные тени, выведенный подводкой внутренний уголок глаза. — привет, — сконфуженно ответил клещ. это была арина. девушка кирилла. — есть покурить? — она приподняла уголок тонких губ, ярко накрашенных темно-красным тинтом. — чапа сойдет? — уточнил клещ. — да, конечно, — она облокотилась о баллюстраду рядом с ним. короткие рыжие волосы трепало ветром вместе с длинной сережкой-скелетом. на руках у них обоих блестели кольца. у арины на ногтях был облупившийся черный лак. — ты это, — неуверенно начал клещ. — ну, как вообще? — я? — она посмотрела ему в глаза. — а ты как думаешь? — я обычно не думаю, — ответил клещ, ухмыльнувшись. — понято, — кивнула она. — знаешь, я довольно давно с тобой хотела познакомиться, — вкрадчиво сказала она. почему-то в легкие вместе с дымом закрался страх. арина будто поняла, что он — не тот, за кого себя выдавал. но ведь это невозможно? — зачем? — клещ затянулся. ветер с моря поднялся сильный, поэтому глаза слезились от дыма. — мы единственные ходим на физ-ру с длинными рукавами, — пожала плечами арина. она была высокой и сутулой, почти как сам эрик. — и это причина? — насмешливо спросиил клещ, кинув на нее беглый взгляд. — недостаточно? — она приподняла одну бровь и затянулась сигаретой. — предположим, что да. мне интересно, что ты еще выдумаешь. — я передумала, — фыркнула арина, дым пошел у нее через ноздри. — иди нахуй. — сама подошла, — клещ дернул плечом. — я, может, спрошу сейчас слишком прямо, но мне похуй, — она кашлянула в кулак. — что у тебя под рукавами? — резко прохрипела арина. — руки, — отшутился клещ. это была не его тайна. и не его выбор разглашать ее. — ясно, — усмехнулась она. — значит, я правильно поняла, — она посмотрела на него прямо. — извини, не телепат, — фыркнул клещ. в ответ она несильно закатала рукав, насколько позволяла куртка. клещ увидел порезы и шрамы. даже не удивился и не испугался. только легкие затопило кровью. — ты забавный, — она улыбнулась, обнажив желтоватые зубы. — не кидаешься мне помочь. — то тоже вполне себе ничего, — холодно парировал клещ, туша сигарету прямо о балюстраду. выкинул окурок в урну. — скажи прямо, если показала, чтобы я тебя пожалел. — нет, подумала, что ты меня поймешь, — она снова улыбнулась. в этой улыбке не было ничего доброго и ничего из того, что описывал толстой в «детстве». это была улыбка гнилого человека. а они, оказывается, похожи. — мне пора, — он отсалютовал. — смешно, что ты меня не помнишь, — арина рассмеялась. — а должен? — мы, если так можно выразиться, жертвы одного человека, — клещ, уже отвернувшийся, вздрогнул всем телом. — не понимаю, о чем ты, — обманчиво равнодушный голос. — значит, понимаешь. конечно. если эрик это попытался стереть из памяти, то клещ уж точно никогда бы не забыл. арина миколова. да, это имя он в классе слышал примерно с такой же частотой, как имя самого эрика. она была из параллельного класса, раньше носила феноменально плохо подогнанную под нее форму, которую им шили в конце начальной школы. а еще как-то ворвалась в их класс со стулом наперевес, угрожая его одноклассникам. да уж, повезло, что тогда в теле эрика как раз был клещ. он узнал, что ее били за школой. но ничего не сделал. арина миколова бегала по школе, размазывая слезы по лицу, рвала тетради, в общем, пыталась, чтобы люди заметили, что ей плохо. но ей только делали выговоры за плохое поведение. — кирилл пытался с ним поговорить, — тихо сказала она. — с глебом? — да, они с викой написывали мне, — голос зазвенел ржавой сталью. — мне жаль, — прошептал клещ. и ушел, так и не обернувшись. *** эрик рыдал. из горла рвались задушенные звуки загнанного животного. каждый человек уродлив, когда находится на пике отчаяния. он дал клещу контроль. потому что ему нужно было пережить заново, то, что до сих пор нарывало. сам эрик находился в аудитории какого-то университета, куда его выблевала память. сидел под какой-то партой, закрывая рот рукой. тело будто рвало на мелкие кусочки. пузырь, которым он оградил себя от прошлого, рушился, осколками впиваясь в плоть. — можно как-нибудь по-тише? — раздался злой голос. эрик резко поднял голову, ударился о парту. в проходе стояла девушка в глянцевых туфлях мери джейн. худощавая, в смешной пушистой кофте с медведями, под ней — белый халат поверх черной водолазки. короткие синие волосы растрепанные и слегка кудрявые. и провалы кровоточащих глазниц. — прости, — выдохнул эрик. — что мне твое «прости», — она поморщилась. — у меня завтра коллоквиум, — она запнулась. — сегодня. — кто ты? — тихо спросил эрик. — обычно меня зовут тератомой, — ответила девушка недовольно. — как опухоль? девушка не сочла нужным отвечать. подошла. села рядом прямо на пол. — уходи отсюда, — попросила тератома. — тебе здесь не место. — мне нигде нет места, — хмыкнул эрик. — у тебя есть друзья. — они бы были рады от меня избавиться, — он невесело улыбнулся. — не решай за других, это глупо, — ее отсутствующие глаза не могли показать, что она думала. — что случилось с твоими глазами? — эрик внимательно наблюдал за тем как девушка утерла кровь с лица рукавом. — микроскопом выжгло, — она пожала плечами, что было почти незаметно из-за слоев одежды. — ты никому не нужен, если ты не идеален, ты никому не нужен, если ты не первый, ты не должен жить, если ты не справляешься достаточно хорошо, — бубнила тератома. и эрик понял. — мир отвратителен, — внезапно сказала тератома. — потому что я ненавижу случайности и совпадения. — я тоже, — усмехнулся эрик. потому что каким бы жестоким ни был преподаватель, проверяющий или судья, ты победишь, если выучил идеально, если справился идеально, если выполнил все идеально. потому что можно убрать сон и прокрастинацию, можно быть лучше, можно быть идеалом, а не уродливым слабаком. другие же как-то могут. — у меня завтра коллоквиум, точнее сегодня, — она помотала головой, еще сильнее растрепав синие волосы. — ты не сдашь, — обреченно прошептал эрик, поняв. — я просто должна постараться по-сильнее, — зло прошипела тератома. эрику хотелось, чтобы тератома его убила, он чувствовал, что она хотела. потому что она не сдаст. никогда настолько, насколько хочет. ее работы никогда не будет достаточно. все бессонные ночи, сотни выпитых энергетиков, потерянные из-за микроскопа глаза — ничего не будет оправдано. высокая оценка теряет цену, когда ты приложил недостаточно усилий, а плохая оценка тождественна недостаточным стараниям. любая оценка — недостаточна. эрик поднялся. утер нос рукавом. — мне нужно обратно, — сказал он. — зачем? — чтобы написать егэ. он развернулся и зашагал к двери. от холода дрожа так, словно скоро свалится в судорожном припадке. — я знаю, — просипела тератома. эрик обернулся. из ее глазниц текла кровь. — я знаю, что я не сдам. эрик захлопнул за собой дверь, скатываясь по ней спиной. из собственных глаз снова полились слезы. слабак. просто не хватало смелости признаться, что он ничтожество, что он тупее все остальных, что он мало старался. бояться проверок и ждать их, потому что никакие подтверждения, кроме оценки не годились. бояться обсуждений результатов, потому что найти ошибку — оставить на теле глубокий порез. бояться учителей, бояться судий, бояться проверяющих, бояться оступиться, оговориться, забыть поставить запятую, бояться черной гелевой ручки, бояться белых листов, бояться парт и кабинетов, бояться слов «начинаем», бояться восьми-тридцати утра, бояться обращения по фамилии, бояться каждого ответа и все равно отвечать, встрявять в чужие слова, дополняя, распространяя, потому что он такой ничтожный. его никогда не было и никогда не будет достаточно. он никогда не сдаст. тератома за дверью истошно закричала, послышались удары об парту. наверняка билась головой. синдром отличника — это не быть отличником. это наказывать себя за каждую максимальную оценку, потому что все равно мало, наказывать за неудачи и быть готовым убить себя, если вдруг случится провал. хотя все и так провал. просто «пять» или «сто» хотя бы звучало хорошо, блестело и переливалосб, хоть и в сути — гнилое яблоко, «четыре» и «девяносто» — ехидно ухмылялись за углом, а все, что меньше — это верная смерть. эрик поставил себе условие, которое знал, что никогда не выполнит. двести семьдесят баллов. меньше — он умрет. а внутри знал, что даже двести семьдесят приведут к суициду, потому что поставленный отсчет дней, распланированная дата, к которой он точно получил бы результаты — это о чем-то да говорило. просто так было удобнее. придумать еще одну причину. мир отвратителен. потому что его нельзя контролировать. потому что эрик — не идеал. потому что его единственная, истинная цель — умереть. тринадцатое июля. отличный день для собственной смерти. *** эрик открыл глаза возле железной двери. клещ с удивительной готовностью вернул ему тело. эрик открыл ключом дверь подъезда. внутри — сыро и накурено. кабина лифта была старой и темной, потому что в лампу забились уже мертвые комары. на стенах приклеены жвачки чьими-то беспокойными руками. в углу — пятно от пролитого пива. некоторые кнопки опалены зажигалкой. восьмой этаж. в квартире немного пахло больницей, потому что мамины бесконечные таблетки будто проникли в воздух. мама часто говорила эрику, что скоро умрет. не для того, чтобы ее пожалели, а чтобы подготовить к неизбежному, и от этого только больнее. хотелось отрицать, сказать, что точно никто не знает и никаких прогнозов ей не давали, но она тогда мягко клала руку на его ладонь и улыбалась. а этого говорило больше, чем запах больного человека, чем скрытый ею диагноз. и эрику, и максу, и ее друзьям, и врачам хотелось спасти маму. хотя бы попробовать. хотя бы на день продлить оставшееся с ней время. но мама этого не хотела. она приняла решение, которое никто не мог оспорить, потому что в глубине понимал, что она была права. мама вышла из кухни, улыбнулась. морщинки мягко повторили выражение ее лица. — ну привет, граф суворов, — весело сказала она. — чего хмурый такой? — привет, мам, — ответил эрик. чувство, что он не достоин с ней общаться ядом закралось в черепную коробку. — как уроки, как химия? — поинтересовалась мама. — мой руки, иди есть, кстати. — сейчас распишу поминутно все, — посмеялся эрик. надо было ценить любую минуту. — на работе вообще кошмар, начальник меняет туалетную бумагу, прикинь? — задорно рассказала мама, а эрик посмотрел на ее почти полную тарелку. она снова не съела даже половины. — в смысле? — уточнил эрик. тело благодарно принимало первый за день прием пищи. — офис-менеджер уволилась, а нового никак найти не могут, — она переложила оставшиеся на ее тарелке макароны обратно в кастрюлю. — бери еще сосиску, совсем блин не ешь, — недовольно заявила мама, а эрик тоскливо подумал, что он со своим отвратительным питанием ел все равно больше, чем она. — а почему? — да одна приходила девочка, уволилась через день, прихватила с собой почти все тетрадки, — хмыкнула мама, встав и направившись за своей кружкой с шелдоном купером, которую ей подарила аня, жена макса, нарисовав персонажа самостоятельно. — кошмарище, — эрик улыбнулся. — так, давай, рассказывай, как сеня, как катюшка, как матвей? — мама села обратно за стол уже налив себе чай. — решили завтра в халатах в лицей, — послушно рассказал эрик, разворошив чуждые воспоминания. — ничего себе! а у тебя халата же нет, — задумалась мама. — сеня сказала, возьмет, — успокоил он ее, подойдя к раковине и начинав мыть посуду. шум воды помешал дельнейшему разговору. он так не хотел предавать маму. она часто говорила, что она сможет умереть спокойно только, если они с максом будут счастливы. а эрик должен был убить себя. «мама, пожалуйста, прости. мама, мне так жаль, мама, я так не хочу жить, но так не хочу тебя расстраивать». когда-нибудь, по маминым словам — скоро, она не вернется домой. и больше никогда не вернется. эрик больше с ней никогда с ней не заговорит, не коснется ее, не сможет посмеяться с того, как она пытаелась понять моложедный сленг, путая «кринж» и «крипово», не покажет ей новый клип, который нашел, она посмотрит с ней очередной детектив или аниме, она не расскажет о смешных случаях на работе, не поругает за расстегнутую куртку, не отчитает за неверие в себя. тело она просила кремировать и развеять прах над морем. — мам, как новый год будем праздновать? — спросил эрик. — тебя к себе максим с аней зовут, — ответила мама. — а как же ты? — он облокотился спиной о раковину, скрестил руки на груди. — ну, они приедут, отпразднуем двенадцать, а потом вы к ним, — объяснила мама. — скучать не будешь? — уточнил эрик. — устрою себе дикую тусовку, — мама гордо задрала голову. эрику хотелось заплакать. от того, как ему было жаль, как он не хотел ее терять, как он устал. но нужно было оставаться сильным. ради нее. — елку может поставим? — спросил эрик с еле-уловимой тоской. — ой, а давай! — откликнулась мама, встала, пошатнулась, схватилась за спинку стула. — все хорошо! — сразу запротестовала она, увидев на лице эрика испуг. — осторожно, — только пробормотал он. — принесешь ее из комнаты максима? — попросила мама. в комнате брата все было почти так, как он оставил, съехав чуть больше двух лет назад. только больше хлама, накопившегося за время пустования комнаты и использования ее как кладовой. вот его пустой стол, на котором раньше стояло два монитора, лежала клавиатура с подсветкой. вот серый диван, с которого эрик смотрел, как брат играл с друзьями. плакат с рем и рам из аниме. эрик притащил коробку с елкой в мамину комнату, которая по совместительству считалась гостиной. на стене напротив дивана висел телевизор. эрик помнил, как они с братом в тайне от мамы смотрели на нем бакуганов, когда макс должен был делать домашнее задание. сбоку от дивана, под окном — стол с маминым ноутбуком, сейчас закрытым. как-то брат взломал на нем пароль, чтобы поиграть в доту. и строго-настрого запретил эрику рассказывать. он старался, как мог, молчал, чуть ли не краснел от усердия, но все равно случайно проболтался. максиму влетело, а с эриком он не разговоривал неделю за пускай и ненамеренное, но предательство, однако потом все равно смягчился и с фразой «ну, мы оба болтуны-находки для шпионов, так что ладно» простил. — так, у нас как обычно игрушки все не в масть, — заключила мама, когда они, уже поставив искусственную елку, на которую давно нацепили уже не пахнущий ароматизатор сосны, открыли коробку с аксессуарами. — ну, тогда на рандом? — предложил эрик. — ну, тогда да, — мама пожала плечами, достав стеклянную фигурку ангелочка и повесив ее на одну из верхних веток елки. — опять же купить забыли новые. — ну, эти тоже ничего, — утешил ее эрик. достал старый рыжий шар с облупившимся медведем. — кроме этого. — ой, нет, это макса была в детстве любимая, повесь назад куда-нибудь, — попросила мама. — у него никогда не было вкуса, — он фыркнул, выполнив просьбу. — злюка ты, — хихикнула мама. — ой, нет, это точно не вешаем, — она повертела в руках пластиковый белый шар с рисунком ели. — ну, да, стремный, — резюмировал эрик. — да даже не поэтому, — мама положила шар обратно в коробку. — коллега нехорошая подарила, а выбрасывать стыдно как-то пока что. — вот так наш дом и превратился в хламушник, — голосом сказочника пропел эрик, повесив на ветку красивую стеклянную птичку. — сказал мой сын, который в детстве заставлял меня скупать бакуганов, — парировала мама. у нее было неоспоримое преимущество. — это подлый прием, — согласился эрик. — имею право! когда они закончили, елка выглядела, конечно, не как на картинках из пинтереста, но вполне сносно. — норм, — кивнула самой себе мама. — надеюсь, аня нас не придушит за наш дизайн, — хмыкнул эрик. все-таки жена макса была графическим дизайнером. — мы ее задобрим, — улыбнулась мама. — ты все-таки нашла ту тарелку с котятами-ангелочками? — удивился он. — я обладаю теперь огромной властью, — мама сверкнула глазами. они выглядели небычайно живыми на сероватом лице. так хотелось сказать маме «не умирай». но это глупо. мы не можем бороться со смертью, рано или поздно она отнимет самых лучших, самых дорогих нам людей. и пускай для эрика собственная смерть — освобождение и желанное возмездие самому себе, то мама точно такого не заслуживала. но с этим нельзя ничего сделать, сколько ни режь себе суки в порыве злобы на себя за позорное бессилие. смерть не отменить, не заблокировать, не дать ей затрещину, чтобы больше ни на шаг не приближалась к маме. надо было смириться. и эрик часто думал, что смог, но иногда так хотелось уткнуться маме в плечо, рыдая, моля ее не покидать его. — посмотрим вечером что-нибудь? — спросила мама. — да, конечно, — закивал головой эрик. — тогда сбор в десять! — командным тоном заключила мама. эрик снова подумал о том, чтобы дать преследующей маму смерти пинка. кстати о дать пинка. он помнил разговор клеща с ариной так, как если бы был на его месте. конечно, пришлось заново вспомнить собственную слабость и неспособность ей помочь в свое время, когла еще не было поздно. но было еще кое-что важное. кирилл пытался поговорить с глебом. а значит… глеб, наверное, не был настолько отбитым, но все же собственная (или клеща?) неугасшая ненависть к нему толкала к ужасной мысли: что если глеб пошел на убийство ради забавы и чтобы проучить того, кто к нему полез? один он, конечно, к нему не сунулся бы. но что если написать матвею? он явно тоже хотел узнать, кто убил его одноклассника, хоть и скрывал это за маской безразличия. с ним будет спокойнее. хотя бы из-за его роста. конечно, вдаваться во все подробности взаимоотношений с глебом он не будет. гипокрит, 20:48 э, привет. есть просьба небольшая. ну как небольшая. я тут случайно с ариной поговорил, и она рассказала, что кирилл пытался с моим бывшим одноклассником разобраться, потому что он ее там доебывал. в общем, хотел предложить с ним пообщаться.