Оправдание

— Ро-о-овер, — сладко тянет он, и холод клинка невольно вынуждает насторожиться и не поддаваться. Но оставаться напряженным, будучи наполовину раздетым и уже заваленным на кровать, довольно сложно, особенно когда сам позволил этому случиться. “Я же пожалею”, — мысленно напоминает себе он, но поздно, уже давно поздно, и оба это знают. — Бой, значит, хочешь? — рука напрягается сильнее. Никакого оружия тут нет, но вот призвать эхо он сумеет. И тогда это завершится боем, и ни один не желает ничего подобного.  А Скар смеется, запрокинув голову, довольный собой и слишком бешеный, чтобы реагировать предсказуемо или хотя бы привычно.  — Никакого боя, Ровер, ты уже в моих руках. Может, позовем твоих друзей? Как же им понравится, что ты так покорно лежишь в моих руках! Ты в этот момент неотразим, ты знал?  Как контраст к восторженному голосу клинок давит, от боли вспыхивает чувство опасности. Оно заставляет на миг задохнуться и оценить ситуацию. Его вжимают в жесткий матрас, сидя поверх бедер. Одна рука распласталась на груди, другая держит у шеи нож. И эти безумные, безумные глаза, от взгляда которых некуда спрятаться.  Ему есть что сказать сейчас, но еще больше хочется сделать. Схватить за руку, сбросить с себя. Боль и осознание того, что Скар не остановится, вынуждает действовать. Особенно когда на коже выступает кровь, а бешеные глаза ярко поблескивают.  Все так… почти по-настоящему.  Каждый раз, оказываясь в его объятиях, Ровер тихо наслаждается возможностью поверить в безумие. Себе его позволить он не может — от него все вокруг ждут иного, да и сам он превосходно себя контролирует. Но как только появляется одна конкретная возмутительно наглая возможность немного побыть честным…  Даже действия его — сплошной хаос. Нет ничего такого, что являлось бы для него приемлемым, он наблюдатель, но такой, кто взболтнет емкость, смело, в обе руки, и с хищной улыбкой будет наблюдать за тем, как ошметками пепла оседает реальность.  — Такой покорный! — голос Скара звучит завороженно, глаза теперь блестят иначе. Но причиняющее боль лезвие никуда не девается, а ладонь на груди забирается под одежду, дергает и вынуждает ткань затрещать. Сколько же одежды он уже изорвал вот так? Ровер все же толкает в грудь и сбрасывает Скара с себя. Он легко позволяет это сделать, но возвращается почти сразу, и на лице его искренний задор. Ровер вытирает ладонью кровь, недовольный тем, что снова перепачкан, но тут же отмечает, что возбужден. И не только он один. — Ты так скучал по мне? — Скар отбрасывает нож, прижимается плотнее, наглый и азартно увлеченный. Руки его теперь стаскивают с него штаны, и на какой-то миг Ровер испытывает стыд.  Он снова так легко уступил… — В следующий раз свяжу тебя, — наконец отзывается он.  — Как мелко, — Скар возмутительно близко, его тело горячее, а ржаво-алые прядки волос прилипли ко лбу.  — Комбинезон свой снимать не будешь? — фыркает Ровер, опуская руку себе на член. Он уже возбужден, но хочется больше и прямо сейчас, а игры Скара слишком непредсказуемы.  — А зачем? — тот ответно фыркает. Кажется, у него отдельная любовь — заниматься сексом в комбинезоне, скрывая доступ к своему телу, лишь расстегнув молнию на темной полоске в паху.  Сперва достаточно прикосновений, и Ровер успевает забыться, эти руки бывают и заботливыми, внимательными, почти осторожными, и про смазку он снова не забывает. Но даже его взгляд меняется, когда Ровер выгибается, не сдержав стон — Скар входит резко, так, что больно обоим, и не дает времени привыкнуть.  — Теперь не выглядишь так, словно все идет по твоим планам, да? — он останавливается, пальцы его почти любовно оглаживают бедра. — Как думаешь, сколько криков я смогу из тебя выбить? А какими они будут? Мольбы о пощаде? Ругательства в адрес монстра? Просьбы трахать тебя и не болтать? Давай же, Ровер! Уж я-то знаю, что тебе надо! Это бесит уже нестерпимо, и он обхватывает Скара за плечи, второй раз валит на кровать и тут же садится сверху. Из-за слабой растяжки член входит сложнее, чем хотелось бы, щеки горят, но теперь это больше напоминает бой, такой привычный между ними. Особенно с восторженно горящими глазами и широкой улыбкой во весь рот.  — Резче, неужто тебе все это время нравились нежности? — Скар сам устраивает руки на его бедрах, сжимает, словно недостаточно этого давления внутри, из-за которого и так сложно соображать. Он тянет, дергает, вынуждая ерзать, а звуки – слетать с пересохших губ.  Движения неловкие, но искренне жадные, их все больше, и Ровер почти уверен, что вспыхнувший алым фейерверком смех в самом финале ему послышался.  А потом он сползает с испачканного комбинезона, валится на жесткий матрас рядом, тяжело дыша, и почти вздрагивает, когда пальцы в перчатке касаются его щеки. — Ну и что теперь ты придумаешь себе в оправдание, Ровер?  Остается только устало усмехнуться и опусить веки. А зачем?