Дитя пророчества

Как же раздражало. Гарри устал выслушивать в спальне Гриффиндора, где имел несчастье делить спальню с ещё тремя парнями, в том числе и с лучшим другом Роном, о девчонках. Но куда хуже было видеть похотливые лица соседей, когда они в журналах для взрослых разглядывали колдографии обнаженных и полуобнажённых девиц. А потом, во последствии, один из идиотов, не зная про чары заглушки, дрочил с отвратительно чавкающим звуком и тяжёлым дыханием. А затем первый идиот заменялся вторым. А там и третьим. Ещё невыносимее стало, когда его, Гарри, начали считать странным и правильным мальчиком. Просто потому что он не разделяет их желания. Над ним подшучивали. А он просто не понимал своих сокурсников. Как в тех журналах можно найти что-то возбуждающее и манящее? Взрослые женщины его ни капли не возбуждали. А своего возраста были слишком… не такие. Нескладные. Если уж и приводить пример красоты, у Гарри был только один идеал — это папа. Прекрасный от кончиков пальцев до черт лица. Его тёмные кудри манили к себе прикоснуться, зарыться в них пальцами, покрутить на кончиках. Все эти примеры, раздражающие соседи, откровенные колдофотографии девиц, ночная дрочка, привели к тому, что Гарри начал видеть сны. И в своих снах он впервые испытал удовольствие плоского характера. В них гриффиндорец запомнил низкий голос и большие руки. Его партнёром была не девочка. И не женщина. Это был мужчина. Горячие прикосновения, от которых всё тело кидало в жар, а дыхание сбивалось. Гарри чувствовал влажные, собственнические поцелуи на губах. А потом просыпался со стояком и полностью сбитым дыханием. Последующие сны постепенно становились все более откровенными. Вместе с этим появился и главный их участник — папа. Тогда-то и случился переломный момент. Жизнь разделилась на «до» и «после». Где Гарри просто восхищался отцом, стремясь стать таким же как он, и где восхищение сплелось с откровенной похотью. Он перестал видеть в мужской фигуре исключительно отца. Пока все разглядывали обнаженные женские колдографии, Гарри рассматривал в подаренном когда-то Беллой альбоме портреты папы. Водил по нему руками, очерчивал пальцами каждую деталь и томно вздыхал. Мысли о том, как бы эти слегка пухловатые губы терзали его собственные, не давали покоя. Не только во снах, но и наяву стали преследовать картины. Гарри пытался забыться в учёбе, и получалось с переменным успехом. Пытался переключиться на друзей — эффект был тем же. Хуже стало во времена летних каникул, когда объект его сумасшествия постоянно маячил рядом. Гарри просто не мог смотреть на отца, как раньше. Как и не мог больше тянуться за его прикосновениями и объятьями. Всё сошло на нет. Перемена была быстро замечена Томом. Мужчина пытался вернуть своего маленького мальчика, а сталкивался с холодной стеной, полной вежливых улыбок. А порой и грубыми словами, когда раздражение Гарри выходило за рамки. Парень взрослел. У него появлялись новые интересы. Так думал тёмный маг, ощущая внутреннюю боль из-за утерянных беззаботных дней. Его малыш был единственный, ради кого Том сумел сохранить частичку чего-то светлого в душе. Но теперь, когда их отношения изменились, он медленно стал скатываться обратно во тьму, теряя остатки человечности на своих заданиях, рейдах, переговорах и других дел, касающихся власти. Столько бы Том не пытался с ним поговорить и узнать настоящую причину происходящего, у него ничего не получалось. Постепенно Тёмный Лорд и сам начал отдаляться. Становиться холоднее. Пытался закопать боль поглубже и перестать обращать на неё внимание. Скрыть за каменной стеной, которую невозможно никому пробить. Их натянутые отношения чувствовали все. Как приближенные, так и обычные рядовые Пожиратели. Что уж говорить о неугодных и врагов. Ежедневный пророк выпускал все больше ужасных новостей. Мир был на пороге войны. Когда Гарри осознал весь масштаб трагедии, ему стало страшно. Именно он — главный источник этих событий. Он оттолкнул от себя отца, боясь показать свои истинные чувства. Держал их в себе почти два года, и продолжил бы держать дальше. Но страх за родного человека, за всех близких, которые пытались понять, что у них произошло, переживали за обоих, в итоге заставил Гарри почувствовать себя истинным гриффиндорцем — и столкнуться лицом к лицу со своей проблемой. Он признается. И пусть отец делает с ним всё, что захочет. Только бы не начинал войну. Гарри знал, что пойдёт на всё что угодно, лишь бы вернуть отца, разбить лед, что с каждым разом всё сильнее его окутывал. Чтобы отец снова улыбался, а не ходил с пустым, безликим выражением лица, словно перестал быть человеком и больше ничего не чувствовал. Экзамены были сданы с отличием. Благодаря им получалось отвлекаться и не засыпать каждый раз с мыслями об отце. И вот, настало время каникул. Если бы Гарри не играл свою роль примерного ученика и золотого мальчика, послал бы поезд далёко и надолго, воспользовавшись изученным заклинанием трансгрессии. Прошлым летом Тони обучил его, на свой страх и риск, ведь в случае чего отвечал бы головой перед Повелителем. Но Гарри не переставал удивлять мужчину своими умениями. Порой, у Долохова возникали сомнения, действительно ли Гарри не кровный сын их Лорда? Потому как сила и умение росли неимоверно. Гарри приятно было слышать похвалу в свой адрес. Особенно от близкого человека. И сейчас, несмотря на то, что сердце томилось в ожидании нелегкого и тяжёлого разговора, ему приходилось ютится в купе вместе с друзьями. Он слушал их нелепую болтовню и чувствовал раздражение. Их голоса не давали сосредоточиться и успокоиться. К счастью, долгое отсутствие нормального сна сгладили ситуацию. Когда его спутники заметили, что он едва держит глаза открытыми, голоса стали тише. И уже под их мирный поток Гарри позволил себе заснуть. Проснулся же ближе к вечеру, когда до прибытия оставался час. На перроне попрощался с Роном, крепко пожав ему руку, с Гермионой, которая его обняла, а он лишь осторожно положил руки на спину, и остался один. Никто его не встретил. Он, как и полагается статусу, золотого мальчика, чьи опекуны оставались неизвестными, самостоятельно пошагал на выход. В одиночестве шагал по вокзалу, везя за собой тележку с вещами. И только выбравшись в безлюдный переулок, трансфигурацией уменьшил свои вещи, кладя в сумку, и трансгрессировал к дому. Запах свежего воздуха был втянут в лёгкие до головокружения. Гарри оказался в саду и не спешил идти в дом. Незамеченным он не остался. С громким хлопком перед ним появилась счастливая Руди. Она ярко улыбалась, а после и вовсе кинулась на Гарри, крепко обнимая. Маленькие ручки сжали одежду, и эльфийка в него уткнулась. — С возвращением, Гарри! Руди очень по тебе соскучилась и ждала. — Руди, — Гарри опустился перед ней на колени и обнял её как положено. Сколько бы не прошло времени, а эльфийка для него оставалась самым родным существом. Он скучал по ней во времена учёбы. — Я дома. — Руди по тебе очень тосковала, — продолжала причитать домовиха, смотря в глаза Гарри. Ее собственные уже слезились. Секунда — и дорожки слез покатились по щекам. — Ну, Руди, — Гарри не мог видеть её слёзы. Всегда терялся и не знал, как утешить. И надо ли это вообще? Домовики всегда были крайне чувствительными. — Пожалуйста, давай без водопадов, ладно? Лучше скажи, отец дома? — Д-да, хозяин у себя в кабинете. Приказал его не тревожить и никому не заходить, поэтому Руди не знает, стоит ли сейчас идти к нему… — Что-то серьёзное случилось? — нахмурился гриффиндорец. — Руди не знает, — домовиха наконец-то отпустила Гарри из объятий и положила свои ладошки на его, мягко поглаживая, — но сейчас тебе с дороги нужно поесть! Ты, наверное, очень проголодался. Руди испекла много булочек, твоих любимых. Готовый сказать, что на еду не настроен, от переживаний кусок в горло бы не полез, парень прикусил себе язык. Булочки. Запрещённый приём! А Руди словно чувствовала, что он готов был дать отказ. Поэтому пошла с козырей. И Гарри принял поражение. Согласно кивнув, получил в ответ взгляд полный радости. А затем его увели в дом. Ничего не изменилось с последнего раза. Да что уж. Мало что изменилось с его детства. Руди, не отпуская его руки, радостно повела его на кухню. Словно заметив, что Гарри не настроен на разговоры, домовиха не стала ему ничего рассказывать и расспрашивать о том, как было в школе. За что парень ей был очень благодарен. Стоило зайти на кухню, как в нос ударил свежий аромат выпечки. Он буквально дурманил голову, и Гарри с наслаждением прикрыл глаза. Картины прошлого, когда он помогал Руди с готовкой, пек и пирожки, и булочки, были свежи в памяти. А потом же угощал отца. И вот, мысли снова вернулись к нему. Гарри настраивал себя, пока жевал вкусную выпечку. Несмотря на нервозность и страх, он, удивительно, смог насладиться вкусом, который ничуть не изменился. Поблагодарил Руди и отправился к себе, переодеться. Там уже разобрали его вещи. Пустые чемоданы убрали в шкаф, до следующего учебного года. Было бы замечательно ополоснуться после дороги, но Гарри уже не мог терпеть. Иначе передумает. Второй этаж, два поворота, коридор, и вот она, дверь кабинета прямо напротив. Вдохнув и равно выдохнув, парень вскинул руку и постучал два раза. — Отец? Я вернулся. Можно войти? — Входи, — донёсся из-за двери холодный голос. Сложно было сказать, рады ли его возвращению. Настолько Тёмный Лорд начал скрывать свои чувства и эмоции. Боль вновь кольнула в сердце. Сомнение внутри терзали: что, если его и вовсе не простят? Не выслушают? Между ними встала такая толстая стена, что, кажется, никакое Бомбардо максима не поможет её разрушить. И вина полностью лежала на плечах Гарри. Вернее, на его грязных желаниях. Ведь даже сейчас, видя отца, его холодные глаза, восковую маску, что именовалось лицом, величественную фигуру, внутри всё затрепетало. А жажда коснуться была нестерпимой. Парень впился ногтями в кожу ладоней. Боль помогала держать себя в узде. — Я хотел бы тебе кое в чём признаться. Выслушаешь меня? — Да, проходи, — отец показал рукой на кресло напротив. После откинулся на спинку стула, закинув ногу на ногу, а руки сложив в замок. Он обвёл Гарри внимательным взглядом, но даже не спросил ничего о школе и учебе. А, помнится, раньше, всегда этим интересовался. Но то было раньше. И не факт, что это когда-нибудь вернётся. Гарри уже рисовал мрачные картины своего будущего. Сразу, как всё расскажет… Единственное, на что он рассчитывал — это забрать Руди с собой в случае худшего сценария. Лишиться одного родителя будет безумно больно. Но и второго… Этого Гарри уже не выдержит. Отец молча сидел. Ожидал от него слов. А Гарри пытался совладать с собой. С мыслями. И когда получилось более-менее собрать слова в адекватные предложения, гриффиндорец высказал их вслух: — Я приму любое твоё решение после того, что ты услышишь. Просто знай, что несмотря ни на что, я всегда буду на твоей стороне. Никогда тебя не предам. Я бы и дальше держал эти чувства в себе, понимая, что это ненормально, но ты погряз в своих делах. Мы на пороге войны! А я не хочу этого. Не хочу, чтобы ты пострадал, — руки дрожали, голос тоже, но Гарри продолжил. Облизнул пересохшие от волнения губы, и выпалил, наконец, главное: — Я тебя люблю. Не так, как это было раньше. Люблю, как мужчину. С четырнадцати лет. На несколько секунд повисла тишина. Гнетущая, она ощущалась натянутой струной, что вот-вот порвётся и больно ранит пальцы и руки до крови. До шрамов, которые никогда не сойдут. Гарри и сам вытянулся в струнку, ожидая приговора. Сердце бешено стучало, и его стук, казалось, отдавался в ушах. Он чувствовал, как его прожигают внимательным, ошеломлённым взглядом. Слышал, как отец поднялся с места и медленно подошёл к нему. — Что ты сказал? — переспросил Том, подходя и возвышаясь над ним. — Всё это время ты испытывал ко мне чувства? Невозможно поднять взгляд. Вся гриффиндорская храбрость ушла на признание, а теперь, когда Гарри ощущал близость отца, словно валун свалившийся на плечи, слышал его голос, приковывающий к месту, сбивающий дыхание, сжался в маленький беспомощный комочек. Будто ему снова четыре года и он в ужасе от разразившейся в небе грозы и страшного грома. Пытается скрыться под одеялом, но всё равно страшно. И тогда, заплаканный, бежит в покои папы. Где будет безопасно и тепло. Ирония. Теперь этим страшным громом и грозой был отец. Теперь его Гарри боялся. И был бы совсем не против скрыться под одеялом. — Смотри на меня, Гарри. Пальцы грубовато обхватили подбородок и подняли голову. Том посмотрел в зелёные глаза, ожидая ответа. И пусть старался как можно сильнее скрыть свои эмоции, Гарри слишком хорошо знал его. Потому ощущал, что его отец взволнован. Но в какую форму обернётся это волнение? Он даже предполагать не хотел. Всё-таки, он жалкий трус и слабак. Потому что даже посмотреть в глаза отца нормально не мог. Ощущал болезненную хватку на подбородке, поджимал дрожащие губы и крепко жмурился. Из горла вырвалось тихое отрицательное мычание. Мужчина нервно выдохнул и разжал пальцы. — Извини, — совсем тихо произнёс, а после нежно провёл по щеке, — мне просто нужно знать правду. Разъяснить наконец-то всё, — будто почувствовал, что испугал, и что Гарри его боится, поэтому начал говорить теплее. Гарри вздрогнул и ещё сильнее поджал губы. Он так давно не слышал мягкого голоса. И совсем осторожного, нежного прикосновения к себе. Это было… словно вечность назад. Тогда, когда парня не одолевали неправильные мысли и чувства. Когда он не казался самому себе отвратительным. Пора уже прекратить выстраивать бетонные стены. Или он своим признанием окончательно их разрушит, или они его придавят. Гарри открыл слезящиеся глаза. Фигура отца расплывалась из-за подступивших слёз. Стянув очки, парень стал яростно стирать предательскую влагу. Только показать себя нюней перед отцом не хватало. Увидев такую реакцию, Том растерялся. После, однако, быстро взял себя в руки, а холод в один миг и вовсе испарился. Мужчина положил руки на плечи сына, слегка поглаживая. Пытался успокоить. — Гарри. Все эти года я думал, что ты растешь и я становлюсь тебе не нужен, — мягким голосом начал говорить Том. — Думал, что ты по этому избегаешь меня. А всё дело в чувствах, о которых ты бы мог раньше мне сказать. — И что бы случилось? — с вызовом заговорил гриффиндорец. Его прорвало. Страх, сковывающий всё это время, стал выливаться в слова. Все его страшные предположения были вылиты на отца: — Ты бы сказал, что это переходное и всё пройдёт? Или что я ненормальный и меня нужно отдать специалисту? Или вообще не стал бы ничего говорить и просто выставил бы меня за порог, потому что я грязный и отвратительный, недостойный тебя? Я не мог сказать это РАНЬШЕ! Да и сейчас едва ли смог подобрать слова! Если бы ты не начал принимать радикальные меры, которые грозятся перерасти в страшную, затяжную битву Света и Тьмы, я бы продолжал и дальше молчать! Потому что понимаю, что ВСЁ ЭТО НЕНОРМАЛЬНО! Сейчас я хотя бы готов к последствиям. Я смогу стоять твёрдо на ногах, если ты меня прогонишь, — начал говорить уже куда тише, не скрывая боли, — но не тогда. — Ты… — Том растерялся. В голосе проскользнули болезненные нотки. — Правда считаешь, что после всего я смог бы тебя вышвырнуть за любовь ко мне? — Ты ведь Тёмный лорд, — губы исказились в нерадостной усмешке, — тебе важна репутация. А со мной она будет навсегда испорчена. Да и смог бы ты держать меня при себе, зная, что я неправильно тебя люблю, а ты при этом не можешь мне ответить взаимностью? — Ты даже не спросил, Гарри, — уже не скрывая боли, проговорил Том. Он опёрся плечом на стенку, потирая лоб. — Для меня твои чувства стали неожиданностью, но я бы никогда не посчитал их неправильными. Ты сам для себя так решил. В чём ты меня обвиняешь сейчас? — Хочешь сказать, что ты готов принять мои чувства? — с неверием спросил Гарри, нахмурившись. Это было то самое чудо, на которое он не делал ставки. Который имел самый низкий процент вероятности, ведь… Не важно, что они не одной крови. Не важно, что древняя семья Гонтов, откуда отец родом, шла по пути инцеста. Отец знал его ещё годовалым ребёнком! Он его растил, как сына! Гарри не верил, что чувства можно разом переключить. Если только… — Пап? — позвал его давно забытым ласковым обращением. — Ты что же… Готов был к такой связи? — У меня было много примеров такой связи, в этом нет ничего ужасного. Я хочу снова быть с тобой. Мы вместе постараемся построить другой вид отношений. Услышанное не укладывалось в голове. Вот так просто. Конечно, Гарри успел изрядно поистерить, показать себя с некрасивой стороны, вылить на отца все страхи и переживания, но если отбросить этот момент… Проблема оказалась решена слишком быстро. Так быстро и спокойно, что и казалось каким-то сюром. Может, Гарри спит? Новое предположение было мгновенно проверено — парень ущипнул себя за руку. И громко зашипел от боли. Не сон. Том снова подошел, а после нежно обнял. Как когда-то раньше. Пальцами зарылся в непослушные пряди и ласково поцеловал в макушку. — Гарри, — шепнул в самое ухо, — не молчи больше. Самое худшее было думать, что я тебе не нужен. Отец добивал своими действиями. Сердце Гарри обливалось кровью в тот момент. Прошлые касания. Прошлая ласка. Открытая любовь. А теперь папа сделал это снова. Только ощущения усилились. Парень с тихим, надрывным стоном, в котором угадывались скорые слёзы, резко поддался вперёд и сам обнял папу. Поднялся с кресла, в котором всё это время сидел, и вцепился в родного любимого человека. Почти забрался на него сверху, сжимая до боли. Восполняя утраченное. И отец сильно прижимал в ответ, не переставая гладить. А после — с нежностью посмотрел в его глаза, почти заворожено, и ласково растрепал волосы. — Мне тебя очень не хватало. — Папа, — заскулил тихо, уже не замечая, как плывёт перед глазами. Только взял мужчину за руки и прижал к своим щекам. Гарри прикрыл глаза, вспоминая тепло любимых рук. — Я тебя люблю. Очень сильно люблю. Никогда не брошу. Ты всегда будешь мне нужен. — Я тоже тебя очень люблю, — голос Тома на конце надорвался. Он судорожно всхлипнул, но почти сразу собрался. Впервые Гарри видел, чтоб его отец на что-то так реагировал. Почти плакал. Он не столько являлся причиной воздвинутых стен, сколько причиной страданий человека, которого с малых лет, всем своим крохотным сердцем, желал защищать и любить. Такова его защита и любовь. А ведь папа никогда не знал любви. Он был сиротой. У него никогда не было близкого человека. Только Гарри… От этого стало ещё хуже. Гарри виновато опустил голову. Но не отпустил рук папы. Он целовал его ладони и капал на них слезами. Просил прощение через поцелуи. — Всё-всё, тихо. Теперь всё будет хорошо. Я снова с тобой, Гарри. Мужчина снова его погладил по щекам, обхватывая их. Следом последовал ласковый поцелуй в лоб, а затем в уголок губ. Своим последним поцелуем он словно спрашивал разрешение: «Можно ли сейчас мне показать тебе те отношения, что хочет твоё сердце?» Гарри распахнул глаза. Смотрел на папу со смесью нежности и волнения. А затем кивнул, прикрывая глаза. Крепче цепляясь за пальцы папы. И тот, нежно посмотрев ему в глаза, легко, почти невесомо, коснулся его губ своими. Гарри почувствовал, как сердце бешено начало колотиться, а в животе запорхали бабочки. А когда поцелуй углубили, внутри всё перевернулось. Как же долго Гарри этого ждал… Сколько раз представлял — словами не описать. Сколько снов видел, которые начинались именно так, а в дальнейшем, в девяносто процентах случая, заканчивались горизонтальной поверхностью. Душа трепетала. Тело трепетало в сильных руках. Но волнение и лёгкий страх сделать что-то, что папе не понравится, притупляло удовольствие. Для него ведь всё впервые. Он ни с кем ни разу не целовался. Толком и не знал, как это делается. Вторил папе, двигал губами навстречу, но когда почувствовал язык у себя во рту, замер с приоткрытым ртом. Ощущение были невероятно странными, но такими сладкими. Особенно когда движения языка внутри стали более собственническими, властными. Мужчина без угрызений совести ласкал его язык своим, игрался с ним. А после отстранился. — Ты ещё не целованный, верно? Ни на кого больше смотреть не мог? — Нет, — совсем тихо пробормотал, не пришедший в себя после ощущений. Губы до сих пор покалывало. На языке чувствовалось чужое прикосновение. Так невероятно и волнительно. — Парни в спальне интересовались девушками постарше. Всякие журналы рассматривали. А мне оно не нравилось, только раздражало. А потом все начали строить отношения. Я же видел только тебя. Мне и сны начали сниться с твоим участием. Правда, поначалу, я не понимал, что это ты. Только чувствовал, что мужчина приносит мне удовольствие. А потом увидел твоё лицо. И с тех пор я пропал. Не могу видеть никого другого. Том довольно улыбнулся, а после коротко поцеловал губы сына. Уткнулся лбом в его лоб. — Больше тебе никто не будет нужен. Теперь и навсегда я не буду тобой ни с кем делиться. Ты только мой, Гарри.