Не так страшно

— Не бойся. Оминис нервно смеется. — Не говори со мной, как с испуганным лунтеленком. — А ты не веди себя так. Себастьян берет его запястье и подносит к своим губам. Оминис резко отдергивает руку и, сгорая от смущения, возвращает ее под сдавленный смех. Как бы ни было стыдно Оминису признаваться в своих слабостях, сейчас он действительно ведет себя как испуганный лунтеленок. Потому что ему страшно. Двое влюбленных сидят на кровати в общей спальне, скрытые балдахином. Соседей по комнате в спальне нет, но испуг вовсе не от того, что они, увлеченные друг другом, не заметят, как кто-то услышит стоны и вздохи, не предназначенные для чужих ушей. Оминису нужно оголить запястья и бедра, и для него это столь же интимно, как лишиться всей одежды, потому что рукава и брюки скрывают шрамы. Знал ли Себастьян, что лучший друг ранит сам себя? Да. Но одно дело — знать, когда вы друзья, и совсем другое — когда вы любовники. Открывать душу так же мучительно, как и тело, но Себастьян не может позволить себе бездействовать, а потому с его подачи Мракс открывает запястья, иссеченные розовыми полосками. И несмотря на трагичность ситуации, Себастьяну смешно, потому что Оминис сейчас ещё более смущенный, чем первокурсник, случайно увидевший обнаженную грудь русалки вживую. Он медленно целует запястье. Влажные губы чувствуют рельеф десятка шрамиков, и Себастьяну мерещится солоноватый привкус крови. Ему нравится этот привкус, и он выводит кончиком языка округлые узоры на нежной светлой коже, едва сдерживаясь, чтобы не прокусить запястье. А впрочем, зачем сдерживаться? — Можно я укушу тебя? — Зачем? — Хочется. — Тогда пожалуйста. Прокусить тонкую кожу губ проще, чем кожу на запястьях, и потому Себастьян целует его в губы. Долгий, изучающий поцелуй, во время которого оба забывают дышать, из-за чего приходится прерывать контакт на короткий глубокий вдох, и Оминис успевает забыть про разрешение, как Себастьян с силой кусает его за нижнюю губу. Оминис возмущенно мычит, но Себ обнимает его за пояс и валит на спину. Оминис вжимается в постель и высвобождается из поцелуя. — Ты меня укусил! — Ты разрешил. Укус недостаточно сильный, чтобы выступила кровь, но достаточный, чтобы ощутить желанный солоноватый привкус. — Ты же знаешь, я бы не стал спрашивать просто так, — тихо добавляет Себастьян. В незрячих глазах набухают горячие слёзы. Боль — это всё для Оминиса. Это способ сбежать из невыносимых воспоминаний о доме, способ справиться с недовольством своим нездоровым телом и проклятой кровью в венах, способ справиться с давлением общества, способ почувствовать себя живым. И тому, кто разгадает этот тщательно охраняемый секрет, Мракс отдаст свое тело для получения того, что ему нужно — боли. Себастьян слизывает слёзы, текущие по скулам. Рецепторы с языка пульсирующими точками передают информацию о вкусе прямо в мозг, но этой крошечной пульсации недостаточно, нужна стимуляция сильнее, и вновь кончик языка пляшет по рельефу ран на запястьях, пока руки лезут под одежду. Оминис дышит тяжело и рвано, его горячее дыхание слышно по всей спальне, и это кружит голову сильнее, чем полет на метле. Напряжение усиливается, когда на пах ложится рука и слегка сжимает набухший член, из-за чего Оминис не может сдержать тихий вскрик. Это все так неправильно! Это тело голодное до ласки, и оно должно таким оставаться, потому что вся его участь — приносить боль. Но его ласкают, и от касаний немного больно, неприятно больно, не так, как причиняет себе боль Оминис: он режет, а Себастьян сдавливает, и хватка у него крепкая, пусть он и старается быть нежным. Боль смешивается с наслаждением, когда с Оминиса стягивают бриджи. Ощущение такое, будто молния пронзает тазовые кости; одновременно ласкают головку — и от этого очень приятно, потому что Себ сейчас аккуратен, и поглаживают шрамированное бедро, и от напоминания о собственной слабости хочется зарыться в подушки и никогда не вылезать из-под балдахина. Наощупь Оминис находит подушку и кладет её на лицо. Он знает, как сейчас выглядит: красные горящие щеки, красные от слез глаза, блеск влаги на скулах и под носом, растрепанные волосы. Не самое эстетичное зрелище, но Себастьян плевать хотел на эстетику с Часовой башни, и он отбрасывает подушку, чтобы насладиться видом на беззащитного юношу. Пунцовые щеки контрастируют с белой шеей и белой простыней. Недостаточно цвета… Хочется больше красного. Себастьян ложится на Оминиса и прикусывает шею, продолжая ласкать пах, и это становится последней каплей. Комнату пронзает стон. Себастьян осторожно ложится рядом и обнимает Оминиса. Тот всхлипывает и обнимает в ответ. — Не так уж и страшно, да? — Себастьян проводит рукой по светлым волосам. — Опять в душ идти, — бурчит Оминис, и Себастьян смеется. — Ты слишком быстро стал самоуверенным. — Я не… Оминис вскрикивает, не успев договорить: за спесь его наказывают весьма чувствительным укусом в руку, прямо поверх шрамов, но вскрик тут же сменяется смехом. По телу разливается мягкая усталость, покалывающая в кончиках пальцев, и хочется бесконечно долго лежать в теплых объятиях и чувствовать холодок влажной от слез и спермы кожей. Потому что теперь открываться не так страшно.