Росток в асфальте

Время, чтобы потерять бдительность, она выбрала поганое. То есть не час — эпоху. Пацаны Адидаса все-таки избаловали ее: когда ты второй месяц проводишь время с людьми, которые относятся к тебе хорошо, легко однажды, будто невзначай, забыть ненавистный навык опасливо оглядываться, пересекая улицу. Сати поплатилась за это быстро, без предупредительного выстрела и малейшего намека свыше. Буднично, по пути домой с рыжей авоськой, полной яблок — любимых наливных яблок. — Эй, красотка, — окликнул ее мужской голос. Оторопела, искоса бросила взгляд: взрослый, лет на десять старше нее. Здоровенный, сука. Грубые, резкие черты лица, загорелая кожа на предплечьях в плевках крупных выпуклых шрамов. Отвертка? Пули? Легкие будто обдало кипятком. Секунды, потраченной на судорожный вдох перед попыткой побега как назло хватило, чтобы мужчина рывком сократил расстояние между ними. — Ну, не торопи-и-ись, — протянул он, бесцеремонно хватая девушку за запястье. — Чья? Страшно-страшно-страшно. Ветер всколыхнул прядь светлых волос, швырнул ее в в лицо. Так неуместно защекотало нос, но окаменевшая рука не может подняться, чтоб заправить непослушный локон. — Ты, блядь, немая? — он состроил издевательски-сочувственную гримасу. — Ну так тем лучше. Вдох. Выдох. — Я, блядь, универсамовская, — собрав последние крупицы храбрости, объявила Сати. И даже не успела пожалеть об этом. Удар лопатками, искры где-то в затылке — ее припечатало к стене. Тряхнуло сильно — с плеча слетела авоська, яблоки с глухим стуком покатились по щербатому тротуару. — Тебя Адидас так и не научил со старшими разговаривать, мразь? Не научил? Я сейчас научу, — последние слова он уже шипел ей туда, где мочка правого уха переходит в нежную кожу шеи. Все, что она слышала раньше о беспомощности, оказалось враньем. Чушью. Не было ни ужаса загнанного в ловушку зверя, ни отчаяния мыши, угодившей в маленький позорный капканчик. Нет ни адреналина, ни страха — она будто замерла, окоченела в моменте, не способная даже отвернуться от тошнотворных поцелуев. В голове, будто на фоне телевизионного белого шума, отчетливо, одними только образами, зафиксировалась мысль: яблоки. Через секунду не будет ее самой, скоро не будет и пацанов, как только они узнают, что случилось. А теперь не будет и яблок. Той шарлотки, которую ей всегда пекла мама вплоть до смерти. Сати почувствовала чужую руку в трусах — доля секунды и ткань натянулась, больно впилась в кожу бедра и с треском лопнула. Его пальцы — там, где ее никто и никогда не трогал. Там, где она нежно касалась себя, жмурясь от стыда, удовольствия и мыслей о Турбо. Господи, еще и Валера же… В груди дернулось болью. — Вот видишь, какая покладистая! А кто тебя научил быть такой послушной, поблядушка? Ну не скорлупа же ваша? Могут универсамовские девки, когда хотят… Чувствую, что ты хочешь, блядина. Ты мокрая. И Сати вдруг чувствует все сразу — отвратительный запах пота, стояк, упирающийся в бедро, пальцы между ног. Чувствует разом и одновременно — и от потока чудовищных ощущений обмякает в чужих руках, как тряпичная кукла, сползая вниз, царапая ушибленную спину бетонной стеной. Ублюдок пытается ее поймать, одергивает левую руку из-под юбки девушки, замирает. — Это еще что такое? — Подносит растопыренные пальцы почти вплотную к ее лицу, будто она должна ответить. — Это… Фу, блядь! Его лицо с глубоким шрамом на правой щеке перекашивает — он сплевывает и с отвращением вытирает кровь: о переливающиеся на солнце волосы, о ее лицо и воротник белого сарафана с голубыми ромашками. — Предупреждать о таком надо, шлюха ты поганая, — последнее, что помнит Сати. Удар в лицо. Асфальт. Темнота. *** Турбо отрабатывал постановку удара на потрепанном боксерском мешке, когда скрипнула тяжелая дверь подвала. Кого, нахер, несет — и часа не прошло, как группировка разошлась на патруль. Если это Пальто опять забыл что-то из своих вещей, честное слово, сейчас он опиздюлится. Вот буквально сию секунду. Светлый покачивающийся высверк в полумраке — платье, локти, плечи. Сати. Сати знает маршрут, но не была тут ни разу. Беда? Секунда — и он рядом, подхватывает, волочет вглубь помещения, и даже этих мгновений достаточно, чтобы убедиться — да, да, беда. Усаживает на диван — древняя пружина под весом девушки взвизгивает и затихает. Сверху видно — запекшаяся кровь на губе, платье в пятнах крови. Блядь, только не это. — Кто? — только и спрашивает он, упирается обеими руками в стену, угрожающе нависая над ней. Всхлип. Турбо прикрыл глаза, пытаясь обуздать раздражение. — Не заставляй меня повторять дважды. — Какой-то хер со шрамом. — Что он сделал? — Ничего. — Охуенное ничего, — Турбо сел перед ней на корточки так, что ее колени едва не коснулись его лица. Небрежным движением дернул подол в пятнах крови. — А это что, я тебя спрашиваю? Кровь поверженного врага? Сати подняла на него пустые глаза, и медленно, внятно артикулируя каждую букву, ответила: — Он не трахнул меня. Побрезговал. Месячные, — последнее слово она проговорила сквозь ладони, закрывающие лицо. Было нестерпимо, почти до физической боли стыдно. — Тебе хватит подробностей, Турбо? Она почувствовала, как кровь начала густеть и закипать, приливая к ушибленному лицу, ушам, груди. — Тебе хватит? Рассказать, может, как все было? Вдруг там тоже что-то не по правилам вашим уебанским, а? Расфокусированная от слез, она попыталась влепить Турбо пощечину — получилось плохо, ладошка бессильно мазнула по его скуле и упала, как сухой мотылек. Наверное, этот жест должен был его разозлить. Наверное? Он поймал ее взгляд и улыбнулся: открыто, всем своим лицом, как умеет только он. И вдруг уткнулся в ее колени своей улыбкой. — Бля, только не истери, — пробормотал он горячим дыханием прямо в ее кожу. — Все будет хорошо, — он поднял лицо и снова загляну ей прямо в душу, не выпуская из своих рук. Его глаза метались по ее лицу, фиксируя каждую царапинку, каждый синяк. — Не истерить? — Сати поморщилась. — Ты нормальный? Меня, если ты не понял... — Я уничтожу его, — перебил ее Турбо с таким счастливым прищуром, будто сообщил ей большую и радостную новость. Будто речь шла о пасхальных кличах, рождественских подарках и Олимпиаде в Москве. — Найду и уничтожу, — он похлопал ее по бедру, будто ободряя. — Приводи себя в порядок, ладно? После этих слов он почему-то не пошевелился. — Что у вас тут есть? Дай мне вату, бинты... и что-то переодеться, — Сати, откинувшись на спинку продавленного дивана, смотрела на Валеру у своих ног. Она — сверху, он — на полу. Красивый, опасный и радушный, как огромный бешеный доберман. От этого ракурса стало не по себе, неуместно потянуло внизу живота. Вдвойне неуместно — после пережитого сегодня. Показалось, будто спертый подвальный воздух утекал с каждой секундой, что она смотрела в серые глаза. Откуда-то из-за спины слышался ход часов. — У вас же есть, во что переодеться? — повторила девушка чуть тише. Турбо, наконец, выпустил ее колени из объятий — Сати против воли тронуло легкое разочарование. — Найдем. В темном углу среди груды хлама послышался шорох, что-то упало на пол, парень выругался и через несколько мгновений снова материализовался перед Сати. — Бинты, вата… Вот какая-то рвань, ею Ваха, правда, дорожит очень, — он протянул Сати спасительный набор. — Но пусть только попробует выебнуться… Представив недовольного Зиму, Сати невольно хихикнула. Турбо расценил мимолетную улыбку по-своему, замялся. — Мне выйти? Мысль о том, чтобы оказаться здесь одной, вызвала тревогу. Сати нелепо шмякнулась в реальность — в этой реальности она понимала, что подвал — не чужая точка. Но в этой реальности она не могла больше выкинуть из головы мысль, что это место принадлежит кучке жестоких мотальщиков, которые вполне могут прямо сейчас ломать кому-то зубы, а могут трахать чужую девчонку на своем асфальте. И этой девчонке может повезти гораздо меньше, чем ей самой. — Останься, — Сати показалось, что ее голос дрогнул. — Останься, повторила она еще раз, уже вернее. — Только отвернись. Он послушно рассматривал облупленную штукатурку на стене — если присмотреться внимательно, можно представить, что ее форма — это силуэт собаки с длинными ногами. А если включить фантазию — слон Сальвадора Дали из журнала, которым Лампу заставили подпереть шатающийся стол в углу. Короткий писк расстегивающейся молнии за спиной, шорох ткани — а вот сейчас фантазию лучше бы отключить совсем, если б не было так поздно. Раздевается. Турбо закрыл глаза и привычно нащупал свежую корочку на свезенной костяшке левой руки, подцепил ногтем. Отрезвляющая боль, родное чувство — яркое, однозначное, ясное. Если злишься, сейчас дашь боль другому. Если тебе больно — иди в отмах. Если тебе давно не было больно, значит, что-то идет не так. Бесчисленные рассечения, нарывы, корки, переломы, ушибы — кусок его жизни, много лет прораставший в нее корнями вширь и вглубь. Если долго не получал по морде, начинаешь скучать по этому чувству, а еще начинаешь снова инстинктивно дергаться от ударов. Он не может позволить себе роскошь дернуться даже одной мышцей лица. Он — старший. На старой ране выступила свежая кровь. Открыть глаза — нет, на стене все-таки не слон. А кто тогда? Боль — привычное и успокаивающее чувство в отличие от того, что растекается по телу сейчас, когда точно знаешь — позади тебя стоит девчонка. Совершенно голая — она уже сняла свое платье, но еще не надела футболку. Девчонка со своей тупой девчачьей хуйней, идущей комплектом — острыми коленками, щека еще помнит прикосновение к ним. С маленькой грудью, которую она пыталась спрятать под мокрой футболкой в первую их встречу. С огромными глазами, которые смотрят с таким состраданием на всех них — грязных, жестоких, подбитых и несущих ненависть без всякого контекста и повода. Красные пятная на ее платье — у нее эти дни, тоже девчачья хуйня. Черт, что они чувствуют, когда это происходит, куда прячут кровь? Почему он никогда даже не задумывался? Она попросила вату, чтобы приложить ее туда? Ублюдок, который напал — он успел к ней прикоснуться? Как он хотел ее взять — прижать в подворотне, толкнуться между ее тонких худых бедер? Турбо пялился на облупленную стену, не в силах сформулировать до конца ни одну из своих прыгающих мыслей, пытаясь не прислушиваться к тому, что происходит у него за спиной, понимая одно — он чувствует что-то странное. Металлическая молния потертых «Левайсов» натянулась до предела, врезалась в член. Это заставило признать возбуждение, поморщиться от него, как от позорно пропущенного удара. Конечно, раздетых девушек ему приходилось видеть не только в воображении и на потрескивающих стыдных кассетах. Но это было другое — инстинкт, нахальное желание присвоить, облегчить навязчивую нудьгу внизу живота. Он не помнил даже имен этих девок, но помнил, как ему нравилось — развернуть к себе спиной каждую из них, зафиксировать, намотав волосы на кулак, на несколько минут бессовестно забыться, с удовлетворением отметить — ей не нравится, но как же похуй. Кончить и вернуться к настоящим делам. Мужская хуйня со всеми этими стояками ничем не лучше женской. Прямо сейчас нужно заставить себя подумать о чем-то еще, но сознание рисовало раздетую Сати — чудовищно неуместную в их мрачноватом затхлом подвале со своей белой кожей, своими худыми лодыжками и своим треклятым сострадательным сердцем. Как сиамская кошка на подтаявшем черном снегу — ее не должно быть здесь такой. Ее почему-то хотелось обнять, ее хотелось — но не как других. Хотелось сделать ей приятно и посмотреть, как удовольствие отразиться на ее симпатичной мордашке. — Валер, — она коснулась его плеча. — Я все. Вздрогнул. Она стояла перед ним — в мятой выцветшей футболке Зимы, которая выглядела на ней как платье. Черт, самое красивое платье из тех, какие могли оказаться на ее костлявых плечах. Турбо сделал глубокий вдох чуть шумнее, чем хотелось бы. — Горе луковое, чуть не уснул, пока ждал, — нарочито лениво соврал он, наклоняясь к своим видавшим виды кроссовкам. Шнурки в порядке, но это наивное движение позволит выиграть несколько секунд, прикрыв эрекцию. — Идем, провожу? Пацаны скоро вернутся. Сати коротко кивнула. Шли молча. В безопасности, рядом с Турбо, замершая от ужаса психика оттаяла, всколыхнулась и заново накрыла волной удушающего стыда, вслед за которым потянулся бескрайний внутренний монолог. Дура—ну—какая—же—я—дура. Что потащилась на рынок. Что оделась в короткое. Что потеряла страх. Что не успела убежать. Что забыла, где живет и что пишут в газетах. Что потащилась к ребятам, а не домой. Сати не очень ясно соображала после удара в лицо, когда очнулась. Где-то на уровне подсознания лишь теплилась мысль, что очень хочется разыскать Адидаса. Вову, как главного защитника, как старшего брата, которого у нее никогда не было. Расплакаться у него в руках, не объясняя ничего, не отвечая на уебанские вопросы, потому что он не задает уебанских вопросов. Что произошло вместо этого? Вместо этого она с разбитой губой, в пятнах собственной менструальной крови, с расфокусированными заплаканными глазами утыкается в героя своих грез и попадает к нему на допрос. Что могло бы быть более отвратительным? Чтоб ее перед ним вырвало? Видимо, в этот момент она не смогла сдержать неестественный тоскливый всхлип, потому что Турбо покосился на нее с очень серьезным лицом. Мгновение — мягко ухватил за запястье, повернул к себе. — Ты чего? — спросил обеспокоенно. Захотелось пересказать все, о чем она думала последние несколько минут. Добавить, что их первую прогулку она видела не так. И что она вообще частенько видит их вместе не так — по утрам у себя в ванной, например. Что утешать девчонок он не умеет. Что позор застилает глаза. И здорово было бы назвать его кретином — просто так, чтоб он окончательно охуел. — Тупость это все какая-то, — вместо этого туманно, невпопад протянула Сати. — Тебе так не кажется? Турбо в изумлении поднял бровь. На ее месте любая бы ебнулась на отлично — бедная. — Не кажется, — на всякий случай ответил он, невольно вглядываясь в ушиб на ее губе. Впервые за долгое время внутри что-то дернулось незнакомым ощущением — отдалось чужой болью в районе кадыка. Чувство было противоестественным и пугающим, такого лучше не испытывать, когда делать больно другим — это твоя жизнь. В его голове сегодня тоже роились мысли, которые хотелось припечатать вердиктом «какая-то тупость», сложить на дальнюю полку и не вспоминать о них никогда. Сострадание. Возбуждение. Ярость. К счастью, Турбо знал прекрасный способ избавиться от любого рода терзаний — под ребрами зачесалось недоброе предвкушение. — А напомни, где это произошло? — как бы невзначай спросил он, уже стоя у подъезда Сати. — Ну, это… — Я шла с рынка к дому, переулок между кинотеатром и гастрономом, знаешь, — она говорила что-то еще, но это было уже не важно. Он поднял глаза выше ее макушки, бессознательно рассматривая подтеки краски на металлической двери. Прищурился. Кинотеатром... Кинопленка. — Мужик со шрамом, так? — Так, — Сати передернуло от воспоминаний и кристально чистого осознания, зачем именно Валера задает эти вопросы. — Почему ты спрашиваешь? Лукавила — она знала, почему. — Чтобы дарить неспокойным уебкам спокойный покой, — туманно отозвался тот. Нормально все будет. Он снова улыбнулся как тогда, в подвале – хищно, почти счастливо. А чего вообще она от него хотела.