в бензине есть облака.

Тихий гул, сопровождающий пассажиров и водителя во время поездок на машине, становится привычным фоновым шумом. Глеб сидит, скрючившись на сидении в непонятной, но очень удобной по его мнению позе, и смотрит на мелькающий за окном пейзаж. Он уже успел поднадоесть, но смотрит все равно пустым взглядом, пока зрительный нерв импульсы передает, а сонные извилины получаемую информацию не перерабатывают. Как только солнце вновь выползает из-за пушистого облака, так похожего на муравья, Глеб тут же шипит раздраженным котом, ведь, конечно, лучи золотистые светят ему прямо в глаза, норовя расплавить шоколад и выжечь сетчатку. С вымученным стоном он поворачивает слегка онемевшее и порядком охуевшее от такого небрежного отношения тело в другую сторону и замирает. Жёлтый шар освещает лучами частично и Серафима за рулём. Глеб натурально залипает на такой картине. На шелковистых под солнцем локонах, на подрагивающих ресницах, которые обрамляют взгляд теплых серо-голубых глаз, что Глеб сравнивает с горным ручейком и скалами, на прямом носу и губах, что окрашиваются улыбкой — Серафим такой жадный и влюбленный взгляд сходу ощущает. — Красиво? — едва кивнув, спрашивает. Глеб вопрос переваривает долгие сорок секунд. Потом дёргается и переводит взгляд сквозь лобовое, ища это самое «красиво». Не находит. Серафим смеётся. Глеб недоумение быстро проглатывает, когда от такого яркого и родного хохота в груди, на одном из ребер раскрывается новый кокон. И сердце стучит чуть быстрее, едва заметно. Серафим замолкает, чуть прикусив нижнюю губу, но уголками продолжает улыбаться. Глеб эти смешинки хочет сцеловать, хочет это улыбку опробовать на вкус, удостоверившись, что она такая же, как всегда, и абсолютно другая, неповторимая. Как каждая его улыбка. Такие мысли где-то вдалеке, очень давно казались глупыми и слишком цветочными, девчачьими и сопливыми. Сейчас они просто были: теплом у сердечных клапанов, любовью по венам и чем-то ещё в мозгах. Наверное. Глеб встряхивает кудряшки абсолютно бесполезно и смотрит. Серафим эти взгляды выдерживает достойно, но улыбка так и норовит соскочить с напряжённых мышц и поселится на мягких губах. Он смотрит на Глеба краем глаза, изредка — скорее на дорогу — бросая быстрые прямые взгляды — как фотоаппаратом на пленку запечатлеть на хрусталик и любоваться. Серафим руку на бедро своего парня кладет и сжимает ощутимо. Глеб из своих мыслей вновь вываливается неваляшкой и улыбается смущённо-радостно. Глеб на его ладони кончиком пальца вырисовывает что-то, а Серафим держит руль второй рукой и взгляд перед собой. Ладошка Глеба его ладошку накрывает, пальцами между пальцев устраиваясь. Кудряшка довольно расслабляется и прикрывает глаза. Уснуть больше не выходит, но лёгкое покачивание и тепло родной руки разносят по телу комфортную слабость, и Глеб зевает во весь рот, довольно щурясь. — Сим, я тебя лю-а-а-блю. Серафим, выпучив глаза, едва не давит на тормоза со всей силы, пытаясь сдержать уже булькающий в глотке смех. Глеб, тут же осознав свою оплошность, тоже давит смех и делает «абсолютно серьезное лицо», дабы успокоить парня. Становится лишь хуже. Десять минус спустя они стоят, протирая жопами капот машины, и курят. Глеб щелкает пальцами, что-то мыча о том, что он не специально вообще его смешил, а Серафим молча сует ему в рот сигарету, которая рефлекторно оказывается зажатой между губ, и опаляет кончик язычком из зажигалки. Курят не спеша, растягивают удовольствие и время — интимного единения и отдыха. Ветер цепляется за ткань одежды, путается в кудрявых волосах и свистит что-то незамысловатое и счастливое. Глеб тянется за следующей, но получает по рукам и ждет, обиженно нахохлившись, пока Серафим закончит. Тот крайний раз глубоко затягивается, выученным движением отбрасывает окурок и Глеба к машине прижимает. Дым сигарет расцветает горьковато на их губах, Глеб втягивает и улыбается, углубляя жадный поцелуй. Серафим его привычно подминает, крепко обхватывает за талию одной и ведёт по бедру второй рукой, призывно давит, заставляя поднять, и прижимает к своему бедру. Глеб припухшие губы покусывает, вновь расположившись на сиденье с ногами, и теперь уже его ладошка заползает Серафиму между бедер, ведёт ненавязчиво и замирает на внутренней части, не сжимая. Тот невозмутимо ведёт машину дальше. Километры пролетают мимо, облака рассекают голубой потолок Земли, а солнце так же приветливо улыбается. Но Глеба сильнее согревает то, что Серафим руку его в свою берет и лёгким поцелуем оставляет губы на бледной коже. Глеб в ответ тянется сквозь сантиметры между ними, легко кусает в оголенное — жарко же — плечо и целует щетинистую щеку. Серафим просит попить, его кудряшка вытаскивает откуда-то бутылку с квасом, дразнит, но пить даёт какую-то сладкую газировку со вкусом то ли колы, то ли шишек. Глеб задорно смеётся на скривившееся лицо парня и подаёт ему воды с газом, сам прихлебывая свой квас. Глеб вытаскивает из бардачка пакет с конфетами, что специально для него там хранит Серафим, тщательно роется, засовывая в пакет нос, и вытаскивает себе леденец. Через пятнадцать минут леденец надоедает, и, абсолютно не отвлекая от дороги Серафима, Глеб сует сладость ему в рот. Тот бурчит что-то неясное и несильно щипает парня в ляжку. Глеб рассказывает глупые анекдоты, хихикая с них больше сам, а потом дуется, что Серафим не ценит его попытки скрасить путь. А затем слегка алеет скулами, когда Серафим отвечает, что его присутствие уже делает мир ярче, и смущённо молчит, ткнув взгляд в лобовое. Уже столько времени вместе, а комплименты переваривать так и не научился полностью. Быть может все ещё в душе маленький Глеб не верит этим словам, но Серафим однажды его в этом убедит на все сто пятьдесят два. Заскучав, Глеб включает одну из песен Юры Ангела и начинает голосить, устраивает своему парню концерт. Серафим делает вид, что впечатлен, а потом в сотый раз останавливает машину, отключает нахуй музыку и Глеба долго и жадно целует, лишая напрочь всего кислорода. И азота, и всего того, что в воздухе так плавает. Срабатывает, и следующие полчаса Глеб сидит почти молча, радостный, как кот со сметаной. Потом правда вспоминает какую-то историю с тем самым Юрой, и начинает взахлёб рассказывать. Его, конечно, совсем не интересует то, что Серафим во время этой ситуации так-то был рядом, и он в подробностях все описывает, пародируя даже выражения лиц. Серафим правдоподобность оценивает, а затем замечает, что Глеб снова молчит. А у кудряшки резко кончается запас болтливости, и он лужей расползается по сидению, молча жуёт край футболки и отдыхает. Теперь уже Серафим негромко рассказывает обо всем на свете, начиная от рандомных фактов о Великой Китайской, заканчивая тем, какие новые сплетни услышал в их общей «тусовке». Перетерев все кости и внутренности, он бросает тихое «в пизду» и останавливается у заправки, на молчаливый взгляд Глеба отвечая лаконичным: «жрать хочу». Глеб свою тушку из машины выталкивает и ползет следом. Запах еды из близлежащей кафешки будит голод и в нем. Он ползет туда а-ля зомби на мозги, недовольно потирая затёкшие конечности и поясницу. Они заносят этот запах в машину, окутывая ее ощущением «сытости», и Глеб довольно молчит, объевшись. Он ёрзает, наклоняется и прислоняет голову к плечу Серафима, абсолютно игнорируя не самую удобную позу. Зато Серафим близко. Тот на парня своего не смотрит, но касание получается слишком родным. Дорога кажется бесконечной вселенной, но ради таких моментов Серафим готов проехать по ней дважды.