Простолюдинка и принцесса

      «Не знаю, как — но не так!» — вот как, наверное, можно было охарактеризовать то, что происходило и потом, и в первые минуты после того, как я откопала в памяти Амалии диагностирующие чары, и когда наконец применила их, ругая и саму себя, и собственное исполнение.       Чувствовалось, что я многого не знаю, многого не умею, а помочь и поправить меня будет некому, — а потому косячить Мария-Амалия будет не по-детски. Зато — критиковать никто не будет: потому что некому.       «Ну, и что теперь делать? — одёрнула я саму себя — Просто бросить всё и объяснить это тем, что другие справились бы лучше меня? Да, ну, и где они, эти самые другие?»       И когда я поняла, какого именно рода травмы обнаружились у моего друга, мне тоже стало как-то тоскливо, тревожно и жутко, но все эти ощущения словно падали куда-то в глубокую яму на ворох сухих листьев. Так что все эмоции в принципе можно было перетерпеть и выдержать, как бы тяжело всё это ни казалось.       И когда я подлечила Фарвила по-быстрому, — хотя, на самом деле, моё «по-быстрому» было совсем не такое уж и плохое. Короче, «не так» вскоре было абсолютно всё, но это восприятие было чисто моё субъективное.       На фоне этого самого «не так» воспоминания Амалии, проходящие где-то на заднем плане, как-то не особенно мешали, хоть и ощущались, как… вши.       Нестрашно, несмертельно, — но чужеродно, и фиг отобьёшься, или справишься запросто.       Или — как комар, звенящий над ухом. Зудит и зудит, тревожит и тревожит, пусть даже и не укусит — и уж точно, не съест.       «Когда вы придёте в госпиталь в следующий раз, прекрасная незнакомка?» — спрашивает молодой мужской голос.       К сожалению, я не увидела говорившего, — очевидно, в тот момент Амалия смотрела куда-то в другую сторону. Судя по тому, что я видела, — белые и розовые округлые пятна, напоминающие блюдца, — она должна была смешивать мази или другие лекарства. Вряд ли дочка императора сама обед на кухне готовила! И с ней кокетничал повар, ага. Больше просто некому.       «Пока не знаю, наверное, завтра утром. — ответил молодой приятный девичий голос. Мой новый голос — Моя диагностика показала, что у вас нет ничего страшного, просто сильное растяжение, но следящие чары пока останутся. Они вам всё равно не мешают. А лечение вам уже помогло, теперь надо дождаться, когда регенерация сама исправит всё остальное.»       «В любом случае, я на всё готов, только чтобы быть рядом с вами. Если нужно, я просто буду при дворце как один из слуг.»       «Я… я не скажу, что я против, просто мне не хотелось бы давать вам надежду. Тем более, что я не уверена, что мой отец согласится.»       Нет, ну, вот, коза! Или… или нет?..       «Значит, я буду доказывать вам свою любовь каждый день, и до тех пор, пока вы мне не поверите и не полюбите меня…»       Нет, ну, какой наглец? А что, если он всё-таки решил дождаться Амалию, и я с ним потом как-нибудь встречусь? Нирн-то маленький, как ни крути! И выяснится это, по закону подлости, в самый неудобный момент. Вот и докажи потом этому неизвестному воздыхателю Амалии, что она теперь — я, и я его знать не знаю, да и вообще, у меня другой, а его возлюбленная погибла. Просто я как бы в неё превратилась, то есть, попала. Не поверит — и я его пойму: пойди потом докажи ему, что это — правда, а не попытка изощрённо дать ему от ворот поворот.       Однако, от этого видения были и хорошие моменты, — так я если и не научилась целительству на уровне мастера, то хотя бы узнала то, что всегда знала Амалия, а мне это сейчас было нужно просто позарез. Оно, конечно, очень сильно помогало и помогло, но…       С одной стороны — я не была всемогущим целителем, вернее, им не была Амалия, хотя, надо сказать, уровень у неё и правда был совсем не плох.       С другой — как ни крути, я не была и одним из богов местного пантеона, чтобы сделать что-то по старинке, типа, наложить руки и сказать «Встань и иди». Да и, если уж на то пошло, я бы с удовольствием наложила руки совсем на другое, — а именно, на ключи от квартиры, где деньги лежат от дома, где мы наконец сможем отдохнуть спокойно и побыть в безопасности хотя бы… всю оставшуюся жизнь.       Потому что опасности — это всё-таки не моё… Хоть и, наверное, получается, что, хоть и они — не моё, но зато я — их.       Да и геройство со сражениями — очень хорошая вещь, пока ты видишь её с другой стороны экрана и у тебя на все случаи жизни есть быстрое сохранение, быстрая загрузка, а также консольные команды для лучшего и более удобного читерства.       А если происходящее время от времени сильно не нравилось мне, до какой же степени оно не нравилось Фарвилу? И ничего, он никогда не говорил, как ему тяжело, да и вообще не говорил ничего такого совсем уж «негеройского», хоть героем себя не чувствовал. Ну, там, реплики всякие вроде роде «победа за тобой, я сдаюсь!», он точно никогда не произносил. Потому что и такие спутники в Скайриме тоже существовали… правда, не факт, что в реальном мире они тоже есть.       «Папашу» же… А вот с Эмбри хотелось сделать за всё-про всё самую что ни на есть малость: разве что просто за горло подержать, только и всего. Конечно, последнее время выдалось довольно-таки жарким, и произошло много всего самого разнообразного, — но вот почему-то именно против Эмбри я и имела самый острый и хорошо наточенный зуб. Хотя, он мне ни в вечной любви не клялся, ни присягу верности или чего бы то ни было ещё не давал, и не казался мне никогда таким прям уж безупречным…       Но — гляди ж ты! — если всё остальное я или могла подзабыть, или отпустить, как учат психологи, правда, отпустить скорее уж, как козу на длинной привязи, то против Эмбри я имела даже не зуб, а целую челюсть.       Две челюсти.       Волчьи.       И — плевать, что у него самого время от времени бывали точно такие же.       И как бы я ни старалась не думать, относиться к нему, как к одному из мимо проходящих гадов, именно на него у меня почему-то была обида. Детская. Безутешная. Огромная. Я понимала, что чувствую себя, как ребёнок, как маленькая девочка, которая на пару минут решила, что её забыли на вокзале, потому что родители просто отошли в кафешку за покупками, или какая-то другая дурь вроде этой, — и от этого злилась ещё больше. Только вдобавок ещё и на себя.       И на Эмбри. И на себя. Интересно, кто же это из нас двоих, — я или Амалия, — были такими трепетными и нежными девицами? Мария вроде как никогда такой не была… Или мне просто факт моей смерти настолько не пошёл на пользу?       А всё-таки, почему на меня так сильно подействовала неожиданная «папашина» выходка? Может, это из-за того, что он произнёс слово, оказавшееся в этом мире волшебным, и именно для меня? Слово «дочка»? Или слово «отец»? Или оба этих слова? Может, мне просто на самом деле в мою бытность Машуткой не хватало нормального отца, — да и любой сгодился бы, хоть воскресный, только его давным-давно уже не было никакого, и никто другой не занял его место. А потом я выросла, и было уже не время для пап, что воскресных, что будних.       Или же — факт прошлого пленения и случайной гибели что-то разладил в стройном и идеальном, как у манекенщицы, теле Амалии, или она с момента пленения в Чёрном Броде и до последующей случайной гибели увидела что-то такое, что если не впечатлило её, то полностью разрушило её картину мира, в которой, наверное, всё пошло осколками. И после чего для неё жизнь никогда не была бы прежней, что бы ещё ни случилось и что бы ей ни говорили. Я тогда была ещё на своём месте и, сама того не зная, доживала последние часы в теле Маши, мне-то откуда знать, что там происходило, что произошло — и какой был характер у Амалии?       Что ж. Если это и правда так, оставалось только надеяться, что теперь она оказалась там, где ей определённо понравится больше, чем здесь, и что Клавикус Вайл не обманул, и что мы с ней погибли не зря. А всё-таки, мы погибли просто потому, что каждый из нас в принципе в любой момент может погибнуть или умереть, вот мы и погибли, — или так криво исполнилась мечта Амалии о «другой жизни»?       Почему-то вспомнилась какая-то детская передача, в которой мужик сказал джинну, что он хотел бы стать мандарином, и превратился в итоге в… цитрусовое. На короткое время, правда, — но то ли джинн и правда не знал, что мандарин — это ещё и чиновник в древнем Китае, то ли решил попросту приколоться…       Но факт остался фактом: бойтесь своей мечты — она может так сбыться, что вам уже ничего после этого не будет нужно.       Продолжая размышлять обо всём, что свалилось на меня в последнее время и разговаривать вполголоса с «хорошим человеком», вернее, хорошим волком, я сходила наверх, заперла дверь на щеколду, чтобы никто не смог войти, как к себе домой, даже сам хозяин, и собрала разбросанные вещи, которые пригодятся нам и сейчас, и сегодня, и завтра, и… Да и вообще, просто нужно — и всё тут! В игре вон, Довакин вообще тащил всё, что плохо лежит, плохо растёт и слабо приколочено.       — Так, что это тут у нас? — вполголоса спросила я у «хорошего волка», открывая сундук и вытаскивая чистую одежду и что-то, напоминающее бинты — Ах, да, это… А это — именно то, на что оно и похоже, Машка, не тупи! Думай лучше давай, что ты ещё хотела сделать перед тем, как отсюда уйти!       С одной стороны, я боялась и переживала за своего друга, по-прежнему лежавшего на ступеньках, — к моему стыду я должна отметить, что в разгромленном нашими с Эмбри совместными усилиями доме это было ещё самое чистое и подходящее место. К тому же, это только в некоторых сериалах пострадавших трясут, как бутылку с загустевшим кефиром, картинно заламывая руки и запрокидывая голову, как для полоскания горла, сидя перед камерой. А ещё — с любой травмой героя взваливают поперёк седла и везут фиг знает куда, под молчаливое неодобрение лошади, чьего мнения ни сценаристы, ни режиссёры не спрашивали.       В жизни, как оказалось, всё не такое красивое, как в фильмах и книгах. Здесь и кровь не нарисованная, и раны болят сильнее и дольше, и грязь грязнее, и день короче.       И прекрасная дама при случае должна уметь быть и благородной, как рыцарь, особенно если на ней держится если не мир, то хотя бы пара-тройка важных дел, а то и чья-то жизнь. А если жизнь близкого или просто доверившегося ей — то и тем более.       Кажется, сейчас вообще уже ночь. Кстати, надо бы там всё-таки пошевеливаться, если я не хочу заночевать здесь, на осколках, обломках, ошмётках и обмылках былого сражения, былой грызни и былой сомнительной славы. Кстати, — не было никакой гарантии, что Эмбри, наевшись по дороге мухоморов, не вернётся к себе, по месту прописки. То есть — к нам. И получится — картина «Не ждали», написанная кровью, художник приложил лапу и скрылся в лесу, а потому и неизвестен. Вернее, так-то известен… вот только мёртвые уже не говорят.       И ещё меньше было шансов на то, что теперь я точно смогу отправить его Эмбри на тот свет к «отцу нашему» Хирсину. Потому что, даже будучи оборотнем, я чувствовала себя не в той форме, чтобы снова устроить ему олимпийский забег по всему дому, включая потолок. А мне ещё и моего друга спасать, и безымянного пленника выводить, надеюсь, он хотя бы человеческую речь понимает и мне не придётся его из подвала сладким рулетом выманивать.       С другой стороны — я почему-то подумала о том, как за всё время путешествия с Фарвилом привыкла к тому, что он занимается нашим устройством что на новом месте, что на старом, да и вообще, — всем тем, чем должна заниматься, по сценарию, прекрасная девица. Там, где мы с ним оказывались, как-то незаметно и самым что ни на есть волшебным образом становилось чисто, уютно и если не хорошо, то терпимей, чем до этого, а мне всегда было, к кому прижаться или за кого спрятаться, и пусть я даже ни разу не воспользовалась этими опциями, они у меня всё равно были.       Ну, надо сказать, раньше я не была особенно зацикленна на наведении ежеминутного уюта, решив, что его достаточно навести только один раз, — а здесь, без постоянного места жительства и крыши над головой, об уюте думалось в последнюю очередь. Однако же, при этом я воспринимала тот факт, что Фарвил занимался этим самым незаметным наведением уюта вместо меня, как нечто само собой разумеющееся. Как и все другие проявления заботы. Есть — и есть, а человек — это вообще такое животное, которое редко когда задаётся вопросами «а почему всё так хорошо?», — но зато всегда спрашивает себя и других «а почему всё так плохо?» Даже если этот человек и время от времени отращивает хвост.       Поэтому теперь, когда мой друг по-прежнему был без сознания, я как никогда остро почувствовала, что я теперь совсем одна. И всё, что мне предстоит сделать, делать буду только я: потому что, даже несмотря на способ лечения, откопанный в памяти Амалии и тут же применённый на практике, за одну ночь такие травмы у него не пройдут.       За сутки — тоже. Это только в игре наш персонаж мог литрами хлебать зелья магии и лечения и одновременно идти на врага, то ли не чувствуя боли, то ли не реагируя на неё, то ли и то, и другое одновременно, как слабоумный берсерк, отлетая, огребая — и всё равно не сомневаясь в своей победе. В жизни такое, к сожалению, не получится, даже здесь. Даже в мире средневековья, драконов и магии.       Я осмотрела фронт работ — и нахмурилась.       Так, на того чувака, который всё ещё оставался в подвале, надёжи ещё меньше, чем на ёжа, скорее уж, как на целого дикобраза. Здесь надо будет хорошенько повозиться, чтобы заняться его реабилитацией, — а ничего, что я понятия не имею, что и как мне надо будет делать? Да и потом, где в Скайриме находятся кабинеты практикующих психиатров и психологов? Подскажите мне, пожалуйста! Адресок скиньте, а?       Я вздохнула и начала действовать. В смысле, теперь уже физически, — потому что лечение магией, мне кажется, относилось к какому-то другому виду труда. Учитывая, как неприятно сжималось что-то в голове и в глазах, нервы гудели, как провода во время сильного ветра, а в глаза, казалось, кто-то песок насыпал, — лечение магией должно было быть умственным трудом.       — Так, прежде всего надо проверить, правильна ли моя догадка. — сказала я самой себе и пошла проверять её. — Мне кажется, здесь есть выход с заднего двора, и там не только «уголок» и «вонна» с душевой, какава с чаем отсутствуют, но и выход к сараям. Удобно было бы, если я всё правильно поняла, за то время, пока мы здесь жили с Мареном. А как давно оно уже, кажется, было!       А что? Для селян это должно быть очень даже удобно: чтобы нагрузить что-то в телегу или разгрузить, запрячь лошадь, а потом выехать на улицу, — не через главную же дверь это всё делать! И неудобно, и можно ворота своротить, свои или чужие, и сад, бывший у всех жителей перед домом, пострадает, — и просто, на улице будет толкотня и грязь. Особенно в дождливую погоду, когда и без того размытая дорога будет изрыта конскими копытами и искатана гружёными телегами, да и к тому же, — от этого никуда не деться, — грязь будет перемежаться «конскими яблоками».       Здесь же, в маленькой лесной деревне, как я уже заметила, было очень чисто и по-своему красиво, даже при отсутствии мусороуборочных машин, урн на каждом шагу и асфальта. Может, и правда, чисто не там, где убирают, а там, где не мусорят и пользуются бытовой магией?       Когда я увидела, что на заднем дворе около поленницы дров и правда есть вход в сараи, а также конюшню, я должна была обрадоваться, — но вместо этого почему-то почувствовала только странную усталость. Будто я не короткую дорогу и на свободу, и вообще из Ривервуда нашла, а лишнюю работу, которую мне прямо сейчас придётся переделать в одиночку. Усталость была не физическая — вервольф и не такое сможет, и даже не запыхается, — это была психологическая усталость, а ещё, чувство одиночества и растерянности.       Хорошо хоть, запрячь лошадь я смогла без проблем… почти. За время жизни в деревне я узнала, как ухаживать за лошадьми, вот, правда, тогда я не была вервольфом, а потому у меня не было, должно быть, специфического запаха. Или его у меня и сейчас не было, а стражники в игровом мире просто реагировали на «запах» по скрипту?       Но, так или иначе, мне удалось договориться с лошадью, и взамен на яблоко, кусок хлеба и почему-то найденную в кармане конфету-тянучку лошадь непонятной, но вроде как, гнедой масти милостиво согласилась не только не обращать внимания на мой «волчий» запах, но и запрячься, и не возникать, когда я загружала в телегу всё то, что мне сейчас совершенно не хотелось нести самой, по причине отсутствия лишних рук, времени и сил.       — Так, Звёдочка, я сейчас запрягу тебя вот в эту телегу, — говорила я лошади, — а потом ты повезёшь нас… не знаю, куда. — на этих словах лошадь, переименованная мной в Звёздочку из-за пятна на лбу, напоминающего звезду, заинтересованно посмотрела на меня, но ничего не сказала.       Должно быть, так смотрит таксист на подгулявшего клиента в предновогоднюю ночь, когда тот просто просит его покатать по городу.       — В общем, мы поедем к нам домой. — добавила я, на случай, если лошадь, будучи самых честных правил, не захочет далеко уходить от места, где прожила всю свою жизнь, а то и просто родилась и выросла.       Кто их знает, этих лошадей, и любят ли они покидать родные места — или, наоборот, всегда готовы к разного рода приключениям?       — Я не умею обращаться с лошадьми, — добавила я, — поэтому надеюсь, что ты, в общем, будешь вести себя по-человечески.       Лошадь насмешливо смотрела на меня, пока я, исчерпав все аргументы, теперь тыкала ей в морду полураздавленным томатом. Затем она встряхнула гривой, причём мне на минуту показалось, что лошадь явно хотела сделать фейспалм, и тихо, насмешливо заржала.       — Ну, вот и договорились! — радостно воскликнула я, уходя обратно в дом.       Лошадь посмотрела мне вслед. На её морде явственно читалось: «Да что с дураками спорить, это ведь себе дороже выйдет!»       Как и казалось, собраться в путь, когда надо было бы, по-хорошему, отдохнуть после боя, а помогать мне было некому, было тяжело. Мне всё время казалось, что я что-то забуду, поэтому на всякий случай забрала вообще всё, что только могло представлять собой хоть какую-то ценность, предварительно отряхнув от пыли и осколков. Наши с Мареном рюкзаки, в которых, помимо всего прочего, лежали два дневника, я положила в первую очередь; одежду и перевязочный материал, а также сохранившиеся продукты, я положила в последнюю очередь.       Лошадь стояла всё там же и, переминаясь с ноги на ногу, внимательно и всё так же насмешливо слежила за моими манипуляциями. И почему мне казалось, что из нас двоих здесь сейчас умней всех была именно она, а не я?       — Мы поедем к нам домой, это недалеко от Вайтрана, — объяснила я на всякий случай, — но довольно-таки далеко от Ривервуда. Но для такой умной, сильной и смелой лошади, как ты, это вообще не расстояние! — грубо польстила я лошадке, вовремя подавив в себе желание показать ей карту, а потом тыкать пальцем в отметку на ней.       Надо бы нам всё-таки отправиться в тот дом, который я получила по наследству, и о котором говорилось в письме, доставленном мне гонцом. Боже, каким же далёким мне уже кажется это время!..       Лошадь промолчала, только посмотрела долгим взглядом, — так, что мне на минуту показалось, что она умела разговаривать, только не хотела со мной говорить. А то мало ли чего.       В темноте, которая была какой-то слишком тёмной даже для меня, вервольфа, я осторожно прошлась по разгромленному дому Эмбри, осторожно отметая в сторону то, что окончательно вышло из употребления или было измазано кровью. Всё остальное уже было давно собрано; и почему-то мне сейчас игровые особенности стали казаться особо жуткими, обретая новый, более зловещий смысл. А что вы думали? Игровой рейтинг-то — не «не старше восемнадцати», а какой разработчик захочет пугать свою аудиторию видом художественно разлитых, раскиданных, развешанных и разбросанных крови, кишок, внутренностей, а также битой посуды и прочих черепков, усеивающих пол дома или какой-нибудь пещеры?       В реале же, — мне пришлось повозиться с такой грязью и увидеть такое количество крови, уже свернувшейся, засыхающей и издающей тот самый специфичный запах, который перенесёт не каждая трепетная и чувствительная натура.       Ну, или не только трепетная и чувствительная, но и вообще любая: а возиться в крови и устрашающего вида ошмётках, выбирая перевязочный материал в сундуке, в темноте, где различит что-то разве что каджит — верфольфы, оказывается, в темноте видят хуже, — такого «мяса» не выдержит ни одна игра. Более того — это будет попросту… неинтересно.       Я же, отлично помня, что мы находимся не в игре, а в реальном мире, не задумывалась ни над «интересно-неинтересно», ни над чем бы то ни было ещё. Казалось, я просто перешла на автопилот, и теперь всё делала автоматически, даже не задумываясь и просто выполняя свою программу. В какой-то момент мелькнула мысль, что так, наверное, себя чувствуют двемерские пауки в подземельях, или центурионы, но тут же исчезла, не найдя никакой поддержки.       «Да и не тяну я на целого центуриона. Скорее уж, на мелкого паука, так-то. Потому что я устала, и мне хочется, чтобы этот кошмар, эта долгая ночь наконец закончились.»       «А если будешь так телиться — ты не только закончишь ночь здесь, ты её здесь и проведёшь! — укоризненно подсказал внутренний голос — Теперь ты здесь за главного. И если раньше вы были вдвоём, то теперь вы втроём, и всё зависит только от тебя.»       Я посмотрела в большую бадью с водой, в которой уже отражались первые звёзды, и вздохнула. Что-то мне не хотелось быть единственным, кто отвечает за всё… И просто одинокой — тоже. А что поделать?       По-быстрому ополоснувшись, — знаю, что в героических книгах и фильмах герои никогда так не делают, но они и каким-то мистическим образом всегда остаются чистыми, и у них даже маникюр не портится и макияж не смывается, — я подогрела по-быстрому воды и спустилась за Фарвилом, проверила его состояние и снова подлечила его магией, после чего осторожно дала ему выпить зелье лечения. Ну, никак не могу привыкнуть, что здесь они не помогают в ту же секунду, как их выпьешь; но вот как и почему оно всё работает — надо будет потом разобраться.       За лечением и, собственно, смыванием крови и грязи я так увлеклась, что мне пришлось почти полностью переодеть всё ещё бессознательного Фарвила самой. На какой-то короткий момент у меня мелькнула мысль, как я потом буду объяснять ему этот, скажем так, деликатный момент из его биографии, но потом сначала подумала, что раз мы с ним всё равно теперь жених и невеста, а значит, нам нечего друг друга стесняться, тем более, что он тоже, скорее всего, тоже мог увидеть что-нибудь в тот момент, когда я снова превращалась из волка в человека. Ну, или не мог.       Потом — что когда ухаживаешь за раненым, о таких вещах не задумываешься, потому что это просто помощь и забота, как и любая другая. А потом уже просто махнула рукой, решив, что всё можно будет объяснить очень простым способом. Не мудрствуя и не ища красивых слов и выражений, а также не думая о ложной стыдливости.       Да и в настоящий момент самым главным было не то, кто и что мог увидеть или что подсмотреть, а то, как вернуть ему здоровье и одновременно с этим убраться из этого негостеприимного места как можно скорее. Жизнь и здоровье — они как-то поважнее стыдливости и целомудрия будут, хотя, что-то мне подсказывает, что Марен по этому поводу поспорил бы. Не со мной или с кем-то другим, а с самим собой. Как-то мне раньше не встречались такие стыдливые и целомудренные мужчины, но это не означало, что таких просто не могло быть. Это просто мой Петруха не относился ни к тем и ни к этим… да и Машенька, скорее всего, была ему под стать.       После переодевания во всё чистое и сухое, я осторожно подняла своего друга и осторожно, стараясь не сделать ему ещё больнее, перенесла его в повозку, после чего со всей старательностью уложила поудобней. Активировав сканирующие чары — спасибо Амалии и её своевременно вернвшимся воспоминаниям — я обнаружила, что ему уже определённо лучше и, скорее всего, в ближайшее время он уже придёт в себя.       Походу отметила про себя некоторую странность, — что, с одной стороны, я теперь, выходит, владела целительством и каким-то образом знала соответствующие заклинания… Но с другой — я совершенно не чувствовала себя врачом, да и, скорее всего, всё равно не была им.       Ну, не вижу я как-то сходства между теми, кто шесть лет записывает лекции нечитаемым почерком, глядя на скелет из анатомички, и кем-то, кто читает заклинания по книге, а потом отрабатывает пассы! Оставалось только надеяться, что от моего неверия ничего плохого произойти не могло. Да и, вообще-то, магия — хоть это и звучит волшебно, но это всё-таки не вера малыша в Деда Мороза. Это, как говорится, две большие разницы.       Мне казалось, что я провозилась уже целую вечность, хотя, на самом деле, все мои ремонтно-восстановительные работы, нацеленную на нашу смену дислокации, скорее всего, заняли даже меньше часа. А ещё говорят, что когда ты занят делом, время быстро идёт! Очевидно, на Нирн такие вещи не распространялись.              Собрав всё более или менее нужное, раскидав недораскиданное, а также доломав ещё недоломанное, — короче, закончив свою миссию с блеском, — я спустилась в подвал за «прекрасным незнакомцем», который мало того, что совершенно не казался мне прекрасным, так ещё и какой-то непонятной расовой принадлежности был.       Единственное, что мне было ясно, — так это то, что он определённо не был ни аргонианином, ни каджитом. Потому что, какая бы тяжёлая жизнь у нас ни была, наличие хвоста, шерсти или чешуи не сможет скрыть ничто и никто.       Приглашение недавнего пленника «папаши» с нами осложнилось только тем фактом, что он, как оказалось, был прикован длинными цепями к стене; смысл и назначение сего… перформанса для меня, если честно, оставался неизвестным. Неужели Эмбри решил подстраховаться на случай, если его пленник сбежит? Да, но как он мог бы в случае чего выбить тяжёлую деревянную дверь с навесным замком? Или Эмбри, будучи здоровым и крепким, сильным мужчиной, боялся, что тот нападёт на него, как только он откроет дверь?       Не знаю, и знать не хочу, решила я для самой себя и, вздохнув, крепко ухватилась за ржавые звенья и коротко рванула их на себя. Секунда — и обе цепи висели у меня в руках, а из стены вылетели какие-то металлические скобы, проржавевшие от времени, и прелый древесный мусор. Интересно, сколько времени неизвестный просидел здесь? Неужели несколько лет? Надо будет потом спросить… Но вот когда и как — к сожалению, на этот вопрос я ответа не знала.       — Мы сейчас уходим отсюда и я забираю тебя с собой. — сказала я как можно спокойней.       Не знаю, чего я ждала, — какой-то реакции, хоть какой-то, но незнакомец не отреагировал. Тогда я просто взяла его за руку и, потянув, повела за собой по замусоренной лестнице к «чёрному ходу», около которого нас с философским видом опытного таксиста ждала лошадь. Сначала я пробовала говорить ему, что именно я сейчас делаю, но потом почувствовала себя глупо и прекратила. Потому что у меня было такое чувство, будто я разговариваю со сломанной куклой, и выражение лица у освобождённого пленника примерно такое же было.       По пути нашла и освободила козу Гледу Вторую, которая сначала удивлённо осматривалась вокруг, а потом заблеяла и сунула морду в стог свежего сена. А что? Фигня, происходящая вокруг — это фигня, а обед, как и вообще любой перекус — по расписанию. Создавалось впечатление, что у этой козы была исключительно крепкая психика и выгодное отношение к окружающей её действительности.       После того, как мы наконец погрузились, я открыла ворота, мягко скрипнувшие и нехотя открывшиеся, словно не признающие чужую руку, и вывела лошадь под уздцы. Лошадь посмотрела на меня с неожиданным уважением, словно я чем-то заслужила её авторитет, и пошла к выходу. Я вздохнула с облегчением. И почему мне казалось, что она не захочет выходить со двора? Кажется, с этим никаких вопросов не возникнет.       Ночной Ривервуд чем-то неуловимо отличался от дневного — и очень сильно от того, который я видела в игре. Было тихо, и деревня была погружена в темноту; Массер и Секунда спрятались за тучи. На мельнице шумела вода и из леса доносились ночные звуки; где-то неподалёку закричала ночная птица. Звёздочка послушно трусила, стуча подковами по каменистой дороге, туда, куда я её направила, словно её каждую ночь запрягали в телегу и отправляли непойми куда всякие незнакомцы.       Я прикрыла глаза и задумалась, сжимая в одной руке поводья, а в другой — сырую картофелину. Вообще-то, я хотела взять в качестве фонемы человеческо-лошадиного разговорного языка морковку… или лошади и сырую картошку тоже едят? Или нет? Надо было бы в таком случае хотя бы яблоко, но яблоки лежали в какой-то сумке, прямо как у дачницы, собравшейся на летний сезон за город, и перерывать всё только для возможных уговоров одной-единственной лошади мне как-то не хотелось.       Неожиданно я ощутила чьё-то присутствие, причём не только незнакомый запах, но и шорох. Как бы тихо не передвигался тот, кто шёл параллельно дороге, но острый волчий слух и не менее острое обоняние подсказали мне, что там кто-то есть. Я поняла, что мы здесь не одни, но не сразу напряглась, потому что мало ли, кто и зачем может здесь идти! А дорога, в конце-концов, как говорится, не купленная. Да и потом, без конца соскакивать на землю, а потом рыскать по кустам с криками «Стой! Кто идёт?» — это же кроликам на смех. Ну, не думала же я, что здесь мир полностью необитаем?       Кажется, Звёздочка отреагировала раньше меня, ноя для себя объяснила это тем фактом, что она была впереди и у неё был лучший обзор, — но, как бы там ни было, дальнейшее происходило почти одновременно.       Лошадь резко встала и ударила копытом по земле. Вслед за этим раздалось гневное ржание, которое можно было перевести как «Ты, что, совсем уже страх потерял?!»       Затем на дорогу из леса выкатилась какая-то тощая фигура в уже хорошо знакомой чёрной мантии с «принтом»; незнакомец пафосно закричал что-то про то, что ему повинуются все стихии и что всё падёт от его рук.       Я опешила, — а память услужливо подкинула мне следующее воспоминание: ночь, холод и снег, и мы с Мареном, чьего имени я тогда ещё не знала, уходим из горящего Хелгена окольными дорогами, вернее, от тропинки по лесному бездорожью. Отблески огромного костра, в который превратился сожжённый драконом город, жар и вонь горелого и крови, и группа некромантов, идущих к догорающему городу в поисках свежих трупов.       Тогда меня спас Фарвил, — и амулет принцессы Амалии, буквально разорвавшийся у меня на груди и уничтоживший нескольких врагов.       Сейчас же я была совсем одна и помогать мне не станет уже никто.