«Ты снимаешь вечернее платье,
стоя лицом к стене,
И я вижу свежие шрамы на гладкой,
как бархат, спине.
Мне хочется плакать от боли
или забыться во сне.
Где твои крылья которые
так нравились мне?
***
И если завтра начнется пожар,
и все здание будет в огне,
Мы погибнем без этих крыльев,
которые нравились мне.
Где твои крылья,
которые нравились мне?
Где твои крылья,
которые нравились мне?»
Наутилус Помпилиус — «Крылья»
Воцарилось молчание.
И в наступившей тишине стало слышно, как потрескивают поленья в остывающем очаге Эмбри, любезно приютившего нас не только на эту ночь, но и вообще на неопределённый срок.
— А что случилось дальше? — спросила я и, как мне показалось, довольно бесцеремонно прервав не только безрадостные воспоминания эльфа, но и саму ночную тишину.
Данмер бросил на меня испуганный взгляд и мне показалось, что на мгновение его лицо исказилось от отчаяния и ужаса. Интересно, что же он вспомнил такого ужасного? Ну, не убили же его там, раз сейчас он сидит напротив меня! Хотя, надежды на то, что потом его отпустили с извинениями и выплаченной компенсацией, размеры которой были установлены судом, у меня почему-то не было. Может, мне стоило мне пытаться поддержать или продолжить беседу, похлопав его по плечу и сказав «забьём стрелку козлам, мужик»? Или, того нелепее, потрепать его по щеке? Ага, ещё конфету дать, как ребёнку. Так по-дурацки себя даже Эмбри не ведёт, особенно в этой новой вселенной. Интересно, а какие здесь вообще могут быть конфеты?
***
«Ну, что ты за человек, Машка? — донёсся до меня, как сквозь толщу воды, голос Кати, моей сестры из той, другой, доскайримской жизни. Когда Скайрим был для меня только компьтерной игрой, пусть даже и самой любимой — Человек, в котором нет человечности, — это просто… даже не знаю, кто. Нежности в тебе нет, женской чуткости, женской мягкости…»
«Ну, раз так, — ответила я, — значит, я сейчас пойду на кухню и наше пиво одна выпью. И всю закуску одна съем. Я не человек, я лысая обезьяна. Хожу себе на задних лапах и размахиваю дубинкой. Мне можно.»
«Машка-какашка ты, вот ты кто. А ну стоямба! Я тебе сейчас выпью. Я тебе сейчас съем. Распустилась тут без меня, понимаешь.»
***
Воспоминание схлынуло, оставив после себя, как пляж после прибоя, усеянный морскими звёздами и двустворчатыми раковинами, тихую, глубокую, лёгкую и щемящую грусть.
Катька, сестрёнка… мой
мальчик Катя.
Не знаю, где ты сейчас, но я очень надеюсь, что с тобой ничего не случилось. — ни плохого и ни хорошего. Что ты осталась сама собой, моей вредной, противной, заносчивой, любимой младшей сестрёнкой. И ты не бродишь в Тамриэле в образе не знаю кого или в каком другом мире. Мы не NPC, этот мир для нас не родной и жить в нём могут разве что только, по сути, наши неубиваемые игровые аватары.
… Надеюсь, что та искренняя гамма чувств, которая отразилась на моём лице, была не только грустной и подходящей к ситуации, но и к моей, возможно, допущенной бестактности. Типа, я сочувствую тебе, мужик, аж слов не нахожу, давай рассказывай дальше, я вся внимание и вся сочувствие.
Подумала — и сама обалдела от такого заключения. Я, Маша, — и сочувствую?
Обычно я столько не пью, потом сушняк будет.
«Ну, так то — ты, а это — Амалия Мид. — промелькнула в моей голове мысль — И просто от того факта, что ты — попросту чужая душа в чужом теле, ты не заменила собой её».
Может, эта неизвестная Амалия Мид была (остаётся? есть?) доброй девушкой, которая умела сочувствовать, приходить на помощь и поддерживать. Только спасти Дага и Асу в Хелгене она не успела, но по уважительным причинам, — она была в плену и уже мертва.
И её связанный труп везла на место хелгенской казни лошадь генерала Туллия.
А учитывая то, что перед смертью двое мятежников думали не о родителях, не о своих семьях, не о доме, а о ней, дочери императора, — значит, она была настоящим человеком так же лихо, как я в своём мире и в другом теле ругалась, курила, пила, боролась за своё место под Солнцем с подросткового возраста и вышибала головой все закрытые двери так, что они начали слетать с петель от одного удара, — и череп стал крепче бронированного танка.
Да только ушли некоторые душевные качества, оставшись невостребованными, не выдержав контрастного соседства с тем, во что я превратилась. И закрылся родничок на неокрепшей голове юной Машутки, который, наверное, и привязывает нас ещё к добродушному ласковому детству, беззащитному, любящему и бестолковому.
Вот только беззащитной я уже давно не была.
Если бы я проснулась здесь в образе двемерского центуриона, я бы, наверное, лучше поняла, почему так.
Потому что Машенька выросла, как богатырь, за три дня, — но ничего благородного она не совершила. И качеств у неё не возникло, и доброта осталась в зачаточном состоянии. Маша просто выросла и озверела, только и всего. А кто злой — тот и сильный, вы, что, не знали этого?
Надеюсь, её… моё…
наше с Амалией лицо и правда выражало искреннюю гамму эмоций, подходящих к ситуации, потому что мой эльф… то есть, Фарвил, или Марен, почему-то именно так, внезапно успокоился. И только крупные капли пота, выступившие у него на лбу, и нервно подрагивающие тонкие пальцы явно нерабочих рук выдавали в нём недавнее волнение.
«Сроду в руках кирку не держал.» — мелькнула и пропала мысль.
«А зачем она вообще ему нужна?» — резонно ответила ей другая.
И обе мелькнули, плеснув золотистыми хвостами, и исчезли, как рыбки в пруду.
Довольно быстро он слегка повернул голову к огню, словно в горячей золе он видел подсказку ответа на мой вопрос, глубоко вздохнул и продолжил рассказ.
***
… Шли они довольно долго, и для Фарвила, оказавшегося в беспомощном состоянии и висящего на плече одного из своих похитителей, время тянулось мучительно долго. Сначала он пробовал освободиться, но очень быстро выбился из сил и впал в какое-то подобие забытия.
По дороге двое бандитов болтали о чём-то непонятном, и как похищенный ни прислушивался, он не смог понять ничего ни касаемо того, кто они и чего они от него хотят, ни какую судьбу они ему уготовили. В какой-то момент несчастный понял, что его ждёт смерть, и что он ничего не сможет сделать, чтобы спастись.
— Ох-хо-хо… — задумчиво протянул один из неизвестных. — Выпить бы сейчас холодного мёда… Близко, близко… Близко — сиродильский виски. Виски-то, может, и близко, да вот только конца и края пока не предвидится.
— Вот-вот, — со смешком ответил ему напарник — Виски, может, и близко, а так-то… Говорили нашей киске: не пей до конца всё виски. Никто никого не слушал, и получилось что? Да разве они, хоркерово дерьмо, послушают кого? И теперь чего, я вас спрашиваю?
— Ничего, девчонка всё исправит, я уверен. — ответил другой — Нехорошо, конечно, так с благородными обращаться, дескать, подбери да подотри за нами, придурками… Аж… непривычно как-то. Я ж кто? Мужик. Солдат. А она? Девчонка из хорошей семьи. Ручки белые, чистенькие, из богатеньких, и одета хорошо. Личико — хоть водой никогда не мой, чистенькая да светленькая, умница, слова лишнего не скажет… а как что сделает или просто посмотрит — так то ли злость, то ли оторопь берёт, и ничего ты всё равно ей не сделаешь. Даже в мыслях.
— И я тебе про то же самое. Волшебники — они такие. Меньше с ними связываешься — лучше будет. Уж больно они умные да кручёные, им и заклинания не нужны, чтобы добиться своего, да и чужого тоже.
После этого странного разговора разбойники замолчали и долгое время шли молча.
Фарвил, услышав этот разговор, решил, что у преступников есть некая таинственная знакомая девушка, которая обладает какой-то нереальной для меня но, вполне возможно, обычной для этого мира силой, и что от неё тоже ничего хорошего ждать не придётся. Ведь её даже эти двое подельников боятся.
И его теперь не спасёт никто.
Была семья — но как-то незаметно она от него отвернулась, даже не объяснив причин.
Были друзья — и они бросили его в беде.
И теперь его ждёт смерть от рук этих неизвестных, — и Азура знает, будет она лёгкой и быстрой или нет. А что, если он и правда совершил что-то такое, за что заслужил только страшные муки — временные или вечные?
За кражу и попытку торговли контрабандой вроде такую ужасную участь не дают. Или дают? Кто вообще сказал, что он прожил короткую, но достойную жизнь эльфа, который хоть и не добился ни почёта, ни признания, ни почестей, но хотя бы имел полное право на то, чтобы дышать? Он не оправдал ожиданий так любимой им Жизни.
И теперь его мечта сбылась, — Жизнь откинула в сторону свою манящую, цветную, переливающуюся всеми цветами ткань, повернулась и посмотрела ему в лицо.
И в её лице не было ни презрения, ни гнева, ни отрицания его, Фарвила, как своего творения, — ничего.
Просто равнодушие.
Для Жизни это была просто работа.
Приходить и уходить, награждая своим даром, а после снова отбирая его, — многодетная и плодородная Мать, которая с момента сотворения Мира научилась создавать одна своих многочисленных детей, но которая так и не научилась их любить.
Им всем была дарована жизнь, — и теперь им придётся мучаться и умирать. Без права спастись или хотя бы исправить свою ошибку.
Он, Фарвил, обманывал, воровал, нарушал закон и пытался заслужить любовь других, зная, что никто и никогда не будет любить его просто так, уже за то, что он просто есть. Но он никому не причинял зла, не мучал и не убивал. Он никогда не умел сражаться, и даже убить мелкое животное заклинанием пламени для него было серьёзным подвигом и проявлением мужества. Или навязываться тем, кому мы не нужны и кто всегда хорошо жил без нас — это и есть смертный грех и великое преступление?
Теперь несчастный дурень смог наконец увидеть лицо Жизни, — и ему чуть не стало плохо от осознанного и увиденного. А бандит, с лёгкостью удерживающий его на плече и, казалось, даже забывший о нём, словно он нёс просто какой-то тюк, показался чуть ли не хорошим другом. Потому что был человеком, хоть каким, но человеком, — и живым. Не стоило надеяться, впрочем, что потом его в конце-концов пощадят, — но мы все в любом случае смертны, а пока его ещё несут куда-то на казнь, жизнь продолжается.
Короткая и бессмысленная жизнь… А у всех ли живых существ жизнь имеет какой-то смысл и значение, да и просто является осмысленной?
Несчастный почувствовал, как сердце бьётся где-то в горле, а перед глазами мельтешат хлопотливые чёрные мушки. Длинные чёрные волосы свисали вниз и безжизненно колыхались на ветру. Тело, теряющее чувствительность от крепко затянутых верёвок и долгой неподвижности, словно обдало крутым кипятком. Много чего происходило с ним за последнее время… но почему-то именно вид его волос, растрёпанных и свисающих в таком непривычном для него положении, навели его на мысль, что…
И именно созерцание собственных волос навело его окончательно на эту мысль, что…
«
Эээтоооо — конееец… коооо-нееец…» — голосом призванного из склепа предка прошелестел внутренний голос.
И заглянули в обмершую душу мёртвые глаза призрака, и повеяло пустотой, запахом гнили и сладковатым тленом склепа.
Фарвил не будет покоиться в родовом склепе и не будет блуждать там столетиями, ожидая беспечных искателей приключений или наглых мародёров, пока те не откроют заржавевшую тяжёлую дверь.
Вполне возможно, скоро его вообще нигде не будет.
Несколько мгновений охваченный смертельным ужасом Марен пытался сделать судорожный вздох, словно забыв про кляп во рту, прежде чем погрузиться в состояние, напоминающее тяжёлый и беспробудный сон умирающего.
***
Эта часть истории, рассказанная каким-то бесцветным голосом, — словно поднятый из гроба, но не воскрешённый покойник стоит, вернее, сидит перед своим призывателем и безэмоционально и обстоятельно рассказывает во всех подробностях, как и при каких обстоятельствах он нашёл свою безвременную кончину, почему-то подействовала на меня удручающе. Показалось, что воздух в помещении сгустился и стал пахнуть сладковато-гнилым, камин, оставленный Эмбри на ночь, превратился в застывшую картонную декорацию, а я сама видела ожившего мертвеца, который просто хотел рассказать про то, кто и как его убил.
Страшно не было.
Было тоскливо — так, что в тот момент я поняла, что вряд ли я ещё когда-то смогу смеяться и что ещё очень нескоро улыбнусь.
И две девушки, две линии судьбы, две…
две покойницы? слушали, затаив дыхание, и рассказ эльфа, и ночную тишину. И только Эмбри, мирно похрапывающий в своей комнате, казался здесь единственным живым.
Что-то в глубине души удивилось с долей быстро тающего любопытства, в каком случае должна быть такая выдержка, похожая на отстранённость, — но потом подумала, что меня это, наверное, не очень-то и касается. А что, собственно, я хотела увидеть? Истерику с картинным заламыванием рук и падением в обморок, с нюхательными солями и…?
Или прославление своих воинских подвигов, когда герой, как богатырь из наших сказок, лежал-лежал на печи, а потом внезапно взял да и встал, и превратился в богатыря? В смысле, а потом Фарвилу надоело, он одним движением порвал верёвки и двумя ударами обяснил своим похитителям, насколько они были неправы. Кажется, Рагнара Рыжего за что-то подобное убили. Нет, не за подвиги, а за болтовню. Может, скайримский народ настолько суровый, что пустую болтовню не любит. Или же здесь делать можно, — а вот говорить об этом уже нет. Не знаю, никогда не пыталась разобраться в этом лучше, пока у меня
водка стынет квесты простаивают.
***
Фарвил пришёл в себя, когда его довольно-таки грубо и бесцеремонно бросили на землю, как мешок. Тело напомнило ему, что он всё-таки ещё жив, целой гаммой ощущений и чувств, болью от ушибов и тугих узлов.
Один из разбойников, вразвалку подойдя к лежащему на земле беспомощному пленнику, поднял его, как тюк с бельём, и освободил парой резких и точных движений. Упав повторно, Марен чуть не заплакал от жгучей боли: кровообращение начало быстро восстанавливаться.
Раньше с ним ничего такого не случалось.
Раньше с ним так никто не обращался.
Раньше никто не похищал его и не связывал.
Ему казалось, что у него болело абсолютно всё, в том числе и волосы, которыми раньше он так гордился и за которыми всегда ухаживал. Каким же чужим и далёким ему теперь казалось то время!
Собственно, во времена его домашней, одинокой, сытой, тепличной, фантастической и изнеженной юности никто не порицал его за такой интерес и внимание к собственной внешности. Хотя бы потому, что торговец из семьи, принадлежащей отдалённо к старинному дому Хлаалу, должен выглядеть прилично и ухоженно, это обязательно, — или даже роскошно и богато, что приветствуется.
К тому же, на самом деле риск встречи с разбойниками был минимален, — какой же уважающий себя торговец, пусть даже и практически без гроша в кармане, будет путешествовать один? Он всё-таки не какой-нибудь бродяга, который уже настолько одичал, что сам любого разбойника напугает. А статус обязывает ко многому, в том числе и к любви к себе и заботе о собственной безопасности и защите репутации. А двуногие и четвероногие лесные жители при случае церемониться не будут и повредят одним ударом всё, — и репутацию, и её злосчастного обладателя. Поэтому надо было быть очень осторожным.
… Я вспомнила своего персонажа-довакиншу, которая не спя по ночам, не присаживаясь и не отдыхая, чешет напролом через леса, за одни скайримские сутки преодолевая расстояние между соседними и не только провинциями в компании Лидии или Сераны — и мне показалось, что я просто вспоминаю какой-то сон. Странный, фантастический, яркий и нелепый. А по пути мы с ней убивали медведей, сшибали на землю драконов и обносили походу форты, населённые бандитами или магами. А потом, распределив между собой
честно награбленное поклажу, продолжали свой путь дальше, куда глаза глядят, очищая скайримские земли от всего живого. Неужели кто-то и правда мог подумать, что такое и впрямь могло быть возможно в реальной жизни?
Почему-то перед глазами встала Анис. Но она была уже неживая, убитая неизвестно кем, от кого остался только запах сладкого рулета и весенней травы. Интересно, а это вообще был мужчина — или женщина? Не представляю я себе мужика, тем более взрослого, от которого могло так сладко пахнуть. А такой аромат больше подошёл бы маленькому ребёнку, причём преимущественно девочке. Хотя… девочки бывают разные. Та же самая Бабетта, например. Интересно, а почему её вообще так назвали?
***
Раньше, во времена спокойного и сонного застоя, Фарвил без труда обнаруживал у себя способности ко всему, чем только может заниматься разумное существо; теперь же, валяясь на земле перед вооружёнными и недружелюбными бандитами, он понял, что на самом деле у него нет способностей ни к чему. В первую очередь к тому, чтобы просто сохранить свою свободу и достоинство и остаться в живых.
У каждого живого разумного существа должно быть что-то своё, в трудную минуту выполняющее роль крыльев, которе не дадут нам упасть в пропасть. Или в лаву. Или во что-то другое, что так же сильно нам не понравится и не пойдёт нам на пользу. Почему-то мне вспомнился кадр из фильма, когда Фродо и Сэма спасают гигантские орлы и относят подальше от текущей лавы. Интересно, а как происходит такое чудесное спасение в других вселенных? И происходит ли? Ну, что за мысли лезут в голову… А ночи-то здесь, похоже, короткие, похоже, это осталось от игровой механики — или мы изначально устроились для разговора уже глубокой ночью. Часов здесь, к сожалению, нет — и потом они вряд ли будут.
***
— А потом… А потом, моя госпожа… — прошептал мой приятель, словно готовясь сделать какое-то великое и ужасное признание, от которого зависела его жизнь или даже быстрая и безболезненная смерть, — один… один из этих людей назвал меня… ох, боги… он назвал меня… назвал довакином…
Вообще-то ещё тогда, в Хелгене, я знала, что ищу довакина, так что была морально и физически готова к тому, что скоро найду его. Правда, мне казалось, что он должен быть на главной площади, или как называется это место, — но потом всё случилось, как случилось, и я отправилась искать его в здании тюрьмы, значительно отличающегося от игрового варианта, и там и обнаружила. А остальное вы уже знаете. Вопрос — ну почему мой эльф, тьфу, Марен-Фарвил, так комплексовал из-за этого? Ему, что, так хотелось тогда Алдуина увидеть, а он вместо этого за решёткой сидел? Нет, это вряд ли. Ну, не похож этот парень ни на экстремала, ни на любителя острых ощущений. Мне кажется, единственное острое, что он мог бы любить — это приправы, если они в этом мире есть, да и то не факт. А здесь — целый дракон, да и к тому же бессмертный и неуязвимый. Ну, не по скрипту же тогда всё происходило, правда ведь?
— … И они… один из них сказал мне, что я чешуйчатая г-гаадина… — прерывающимся голосом прошептал Фарвил, прижимая руку ко рту.
Я зависла, как компьютер.
«Ну, нахамили тебе, мужик, что здесь страшного-то? Ну, ответил бы что-нибудь вроде «сам дурак», или просто отвернулся бы, делов-то! Или у тебя после такого обращения нервы расшалились? Чёрт его знает, что там произошло… может, он просто аргониан не любит? Нет, он сам не аргонианин, а данмер, и вряд ли у него аргониане в роду были. Или же в этом мире сравнение с аргонианами — страшное оскорбление? Нет, ну из-за чего здесь слёзы лить-то, мужик? — думала я, увидев, как мой приятель пытается незаметно для меня успокоиться и судорожно задерживает дыхание, протирая глаза, как спросонья. — Мда… похоже, ты всё-таки ещё маленький мальчик, без обид, пацан. Чёрт его знает, как на самом деле взрослеют эльфы, может, ты только выглядишь, как взрослый, а на самом деле ты ещё ребёнок?»
Мои размышления и эльфовы непонятные терзания прервал далёкий, но ясный крик петуха. Неужели ночь уже закончилась?
Хлопнула дверь и из своей комнаты вышел Эмбри.
В противовес своему игровому образу, он был свежим, выбритым и подтянутым. И алкоголем от него не пахло.
В дверь постучали.
Где-то в моём сознании промелькнул крылатый образ, в существование которого я никогда не верила, — и коротко, как сигнал об опасности, прозвучали слова моей любимой группы «Наутилус».
На пороге стояли шлемоголовые стражники.
— Ты обвиняешься в убийстве старой травницы по имени Анис! — гулко, как бой орсимерского барабана, прозвучал его голос — Знатный господин, которого ты пыталась убить, закрыв в подвале убитой женщины, видел тебя. Иди за нами в тюрьму или поплатишься жизнью!
«Интересно чукчи пляшут.» — вспугнутой курицей прозвучала мысль.
«Не мешай мне… уходить на дно…» — режущим уши звуком полоснули слова из песни Гопенко. Как некстати, как и весь этот бред. Интересно, кто там, где и когда мог меня увидеть? Можно подумать, я знаю, кто и как убил старуху, если когда я пришла, она уже была мёртвой? Выходит, убийца прятался где-то неподалёку — но зачем ему было обвинять меня в том, что он совершил сам?
Не понять мне преступную логику.
По моей логике выходило, что если ты смог кого-то убить, не оставив свидетелей, нужно было просто сваливать поскорее и куда подальше. Зачем пытаться обвинить в том, что ты совершил, кого-то ещё, если ни обвиняемых, ни подозреваемых нет?
Дело осложнялось тем, что я сама ещё никогда и никого не убивала. Игровой опыт не в счёт.
— Так, это что у тебя за дело к моей дочери, а? — возник у меня за спиной Эмбри. — Если у тебя есть к ней вопрос, сначала поговори со мной. После того, что этот твой господин с ней сделал, вы все будете иметь дело со мной!
Похоже, для меня настало время подвисать. Потому что я вообще не поняла, о чём шла речь — и что здесь вообще происходило. Эмбри, представившийся моим папашей, определённо что-то задумал, но вот что — и когда? И по его голосу было ясно слышно, что он не шутит.
— Он обесчестил мою невесту, а теперь хочет отправить её в тюрьму! — появился рядом с ним мой эльфийский оболтус.
Я так и села.
Вернее, села бы на пол, если бы двое новоиспечённых родственников не подхватили бы меня синхронно под руки.
— Блин, мужики, у вас, что, скрипты такие? — непроизвольно вырвалось у меня. — Беседка ничего такого не прописывала!
— Или он думает, что раз война, так теперь всё можно? — спросил у стражника «папаша». — Совсем девка повредилась умом после того, что он с ней сделал!
Теперь пришла очередь стражника офигевать от происходящего.
Краем глаза я заметила, что моего обвинителя рядом не было. Интересно, зачем ему вообще было бы оставаться здесь, если он сам грохнул втихаря старушку, причём его никто не увидел, включая её саму, а потом сваливать свою вину на посторонних? Тем более, на меня, учитывая тот факт, что мы с ним вообще никогда не встречались? Как много вопросов — и ни одного ответа. А вот по поводу того, что я — дочь Эмбри и что меня, оказывается, изнасиловали, причём Фарвил решил как-то и перед кем-то отстоять мою поруганную честь…
Ох, чувствую, пойдут клочки по закоулочкам.
Ох, пойдут.
Потому что так мерзко и неоднозначно я ещё не ощущала себя никогда.
