Простолюдинка и принцесса

      Трудно было описать моё состояние после того, как мы с моим безымянным другом попали к старушке Анис. Единственное, что я могла сказать в полной уверенностью — так это то, что я была жива. Но если рассматривать моё состояние подробнее, более детально…       Мне было вполне хорошо.       Мне было неплохо.       Короче — мне было вообще никак. Наверное, примерно так должны себя чувствовать зомби, поднятые некромантами из могил, гробниц и прочих… ёмкостей вместилищ их праха и помещений, где они и должны были покоиться с миром. Разница, наверное, заключалась только в том, что поднятая нежить хотя бы может атаковать кого-то по приказу хозяина, — а я была в том состоянии, когда по приказу хозяина, вернее, «моей хозяйки Анис», могла бы разве что засмотреть врага до дыр. Сил не было, — да и вообще ничего другого тоже.       Тем не менее, я не чувствовала боли, и у меня ничего не болело, благодаря какому-то медицинскому препарату, нанесённому мне на свежий и почему-то быстро меняющий цвет ожог. Это было после того, как карга* увидела мою броню или одежду, порванную на груди так, что, наверное, можно было подумать, будто мне повстречался страстный и влюблённый в меня саблезуб, в порыве страсти напрочь забывший о том, что у людей, вообще-то, есть и тонкая одежда, и нежная кожа, остро реагирующая на любые повреждения. А потому ему придётся всё время вести себя как можно более сдержанно и осторожно, — если он не хочет вместо возлюбленной, Амалии-Марии, простолюдинки и принцессы, получить самую что ни на есть банальную и простую тушу убитого животного.       Короче, я вела себя, как большой овощ или растение ростом примерно с человека (не думаю, чтобы Амалия при жизни была настоящим гномом, хотя в первый вечер и ночь, проведённые в хижине старухи-отшельницы, я вообще мало о чём думала, и не только о своём новом росте) и обладающим позвоночником.       Мне это помогало садиться, когда Анис усаживала меня на стул или на кровать, и не падать, как упал бы любой другой растительный «веник» примерно в том же состоянии, в каком находился на тот момент мой мозг. Когда она не обращалась ко мне, — вернее, не обращалась со мной, — я занималась тем, что просто сидела без дела и мне казалось, что я могла просидеть так целую вечность, отвлекаясь разве что на то, чтобы моргать и дышать. Но для этого, если не ошибаюсь, особенно здорового мозга и сильно развитого интеллекта не требовалось.       Первый этаж неожиданно большой хижины, гораздо больше, чем он был в игре и заставленный всякими баночками и склянками с неизвестным составом и такого же непонятного происхождения, несколько узких односпальных кроватей, которые я потом, придя в себя, окрестила «девичьими», туалетная комната с довольно удобным металлическим рукомойником, потемневшим и треснувшим от времени, находились за деревянной перегородкой на первом этаже. В туалете было маленькое слюдяное окошко, выходящее на красивый скайримский лес предполагаемых окрестностей Ривервуда. Вот только сам Ривервуд видно оттуда не было — зато потом, когда я уже пришла в себя (не совсем понятно, после чего именно: после травмы Амалии Мид, моего попаданчества в её тело, стычки с некромантами — или после зелий старухи, которая та сама вливала мне в рот, не говоря, ни что это, ни для чего именно, ни из чего сделано), я увидела, что оттуда превосходно видно кладбище.       Да-да, самое настоящее кладбище, с надгробьями и могильными плитами, среди которых были как уже старые и полуистёршиеся от времени, так и подозрительно свежие. Всё бы ничего, — кладбище и кладбище, во все времена люди рождаются, растут, живут и умирают, и Скайрим в этом плане тоже не должен был быть исключением, но. Меня как-то напряг тот факт, что кладбище было не в Ривервуде и даже не неподалёку от городка-лесопилки, а непосредственно около дома старухи. Можно сказать, прямо под её окнами.       Это было уже утром, когда я почувствовала себя так, что… да просто уже почувствовала себя, и по сравнению с прошлым вечером это уже было великим достижением, и я даже сама, без посторонней помощи, добралась до «уборной», откуда потом, сделав все свои дела, я выглянула в окно… И удивилась тому, что «наша» старушка, оказывается, то ли смотритель кладбища, то ли у неё дом как хижина могильщика… и поняла две простые, но важные вещи.       Первое — в игре такого и близко не было, старуха просто жила по другую сторону от реки, протекающей через Ривервуд, и вроде как сама по себе, — но никаких кладбищ за её домом (большим, между прочим) и близко не было.       Второе — лучше мне было сделать вид, что я никакого её кладбища не видела, в окно не выглядывала… да и вообще я очень плохо вижу. Как знать, может, «новоприобретённые» проблемы со зрением могли мне сохранить здоровье, — а то и жизнь. Что лазать в подвал было смертельно опасно, я знала уже по игровому опыту; теперь же, когда я была не в игре, а значит, в случае чего вернуться назад не получилось бы, каждый день был, как последний приходилось жить так, как жили и все окружающие меня люди и не только люди, нормальные или нет.       «Старуха сказала тебе не лазать в подвал, а то можешь шею свернуть? — спросил меня внутренний голос, временно пришедший в себя после зелий, а потому решивший похвастаться передо мной своим умом и сообразительностью. Птица Говорун, поселившаяся у меня в голове, не иначе — Может, и кладбище под окнами тоже лучше не видеть, а то мало ли что с тобой может случиться. Ну, не знаю… что-то такое, после чего ты сама останешься на этом кладбище и не будешь задавать старухе никаких вопросов. Ни умных, ни глупых, ни уместных, ни неуместных — вообще никаких. Ну, иначе просто поскользнёшься на вымытом полу и ударишься головой об окованный край сундука, или простудишься так сильно, что старушка не успеет тебя спасти, или грибочков соберёшь, пожаришь и поешь, и ядовитые достанутся только тебе, а старухе повезёт и с её стороны сковородки будут лежать только нормальные грибочки, съедобные.»       Почему-то при мысли о грибах я вспомнила про своего друга. Ведь если я чем-то… спровоцирую Анис и она решит навредить мне — по поводу её «мадеры с травами» я не была до конца уверена, и каждый раз, как только я пыталась разобраться в ситуации, мой мозг словно отключался сам, напрочь отказываясь соображать, она может сделать что-то плохое и с ним тоже. Нет, она не будет убивать его, зачем ей это?       «А кладбище-то у неё за домом и так большое… — услужливо подсказав внутренний голос — Ой, да заткнись! — оборвала я его — И без тебя тошно. Чем каркать, лучше придумай, что нам делать.»       Я соврала.       Соврала собственному внутреннему голосу, сказав ему, что мне тошно, потому что с тех пор, как мы с данмером находились на попечении старушки-травницы Анис, мне тошно не было, как не было страшно, больно, непонятно, шилопопо… Да и вообще было скорее уж никак.       Я или чувствовала себя зомби, — если, конечно, зомби как-то могут чувствовать себя, — или находилась в странном ощущении покоя, словно в вакууме. В пустоте и то было бы как-то лучше; краем сознания я понимала это, но и это тоже мне было как-то безразлично. Думаю, если бы Анис дала мне лопату в руки и отправила за свой дом, в лес, с приказом выкопать две могилы, — я бы всё сразу поняла, для кого, но спокойно вырыла бы, не нервничая, не дёргаясь — и не задавая вопросов. И не беда, что это простое действие заняло бы у меня несколько дней: не думаю, чтобы Анис куда-то сильно спешила.       Вечером, когда мы с эльфом почтили старуху Анис своим появлением, она, кряхтя и бурча себе что-то под нос, сходила в какую-то маленькую тёмную комнатку и вытащила оттуда приспособление, напоминающее чем-то ширму. Не буду долго рассказывать, какой именно она была, — скажу только, что она очень напоминала те умильно-унылые штуковины, элементы домашнего интерьера, присутствующие во всех «бедных» домах Чемпиона Сиродила, которые мы приобретали, играя в «Oblivion». Только у старушки Анис эта «бандура» была массивнее и казалось гораздо тяжелее на вид, что однако не мешало ей нести «элемент уюта» без того труда, с каким оно должно было даться обычной старой и немощной женщине. Или здесь, в Скайриме, все старушки такие крепкие и суровые?       Принеся ширму, старушка без труда поставила её перед кроватью, на которой по-прежнему лежал без движения мой новый друг из Хелгена. На мой вопрос, для чего она это делает, она сначала непонимающе воззрилась на меня, будто не поняв смысла вопроса, а потом вкратце объяснила, как для особенно глупой девицы, ещё не понимающей такой простой вещи, как «приватность».        — Пока он не придёт в себя и не сможет вставать, я буду ухаживать за ним сама, девка. — подутожила она, как опытная, но уставшая храмовая целительница, которую отвлекает по пустякам особо бестолковый ученик — Что ж ты думаешь, хорошо вот так лежать, когда вся изба открыта и девка молодая смотреть будет? Ну, де-е-евка… — протянула она с непонятной интонацией. — Тебя, что, никогда не лечили, что ли? Или ты просто вот так лежала перед всеми, не прикрытая ничем? Вот ведь, девка…        — Да нет, лечили, конечно, и не только от похмелья, — подумала я, но, разумеется, вслух не сказала, — вот только лежачей больной я не была никогда.       Потом, оставшись без внимания Анис, я занялась доступным мне, простым и интересным делом — стала прислушиваться к ощущениям моего тела в том месте, где я непонятно каким образом получила ожог, который старуха потом намазала какой-то тёмной отвратительной гадостью, воняющей гнилью и свежим удобренным чернозёмом, хотя вряд ли старуха мне обожжённую грудь землёй намазала, прежде чем туго замотать самодельными средневековыми бинтами.       Странно, — но ожог на груди не болел, да и сама грудь почему-то перестала чувствоваться. Мне всегда раньше казалось, что ожоги должны болеть очень сильно и очень долго, — а причину потери чувствительности мой мозг пытался объяснить набором медицинских терминов из моего мира. Некроз, заражение крови, гангрена… Странно, но почему я тогда ещё жива? И неужели же старушка такая богатырша, что смогла затянуть всё просто до некроза? Да нет, глупости какие, зачем ей убивать меня таким хлопотным и изощрённым способом, когда она просто может дать мне «правильное» и «нужное» зелье…       Закончив возиться за ширмой, старуха метнулась к одному из шкафчиков, позвенела там склянками, затем вернулась ко мне с деревянной плошкой и снова дала мне её выпить. В этот раз зелье было уже не таким гадким на вкус и меньше напоминало испорченную мадеру — или мне это просто показалось?        — На, запей. — сказала старая, протягивая мне кружку воды. Я почему-то так удивилась, что сначала не сразу поняла, что это.        — Что это? — спросила я, разглядывая жидкость без вкуса, без цвета и запаха пока не появился Юппи, в которой плескались и дрожали отблески свечей, словно тонущие мотыльки — Вода?        — Ну да. — совершенно спокойно и уверенно ответила Анис, словно не поддерживая простой разговор о кружке воды, а демонстрируя чудеса выдержки и хладнокровия — А то всасываться будет плохо. И остаток будет.       И замолчала, считая разговор оконченным, но продолжа буравить меня маленькими пронзительными глазами из-под нависших бровей. Я хотела было что-то спросить, сказать, хотя бы заинтересоваться, чем и от чего меня лечат… но всё внезапно стало мне безразлично, словно кто-то отключил мою волю. Я послушно выпила всю кружку воды и с благодарностью отдала кружку Анис. Пусть знает, ведьма, что травит вежливую и воспитанную девушку! Про то, что если это не шутки, то ключевым словом может оказаться «травит», я уже не думала. Эта мысль просто промелькнула у меня в голове, не вызвав никаких эмоций, словно пролетевшая птица за окном в лесу или шумящий в кронах деревьев ветер.       Не успела.       Кажется, я начинала засыпать с открытыми глазами, и мой мозг, и без того работающий как-то вполсилы, начал постепенно переходить в спящий режим. Я становилась зрителем всего того, что происходило на первом этаже лесного дома Анис, безразличным ко всему и равнодушным. Но в этот раз что-то мешало мне «отключиться», как это происходило каждый раз после приёма «мадеры», настоенной на травах. Мой мозг, очевидно, решил, что хорошенького понемножку, и что ему вообще пора бы если не разобраться в известных детских вопросах «Что такое хорошо — и что такое плохо?», то хотя бы проснуться.       «Говори давай. — шепнул внутренний голос. То ли на него больше не действовало таинственное зелье, то ли он нашёл способ пробиться к моему затухающему и тупеющему сознанию. — Хоть что-нибудь. Говори про свою одежду, про сгоревший медальон… Ты ведь девочка! А девочки все одинаковы; могут быть, или хотя бы просто казаться.»        — Бабушка… — прошептала я, когда старушка вернулась из-за ширмы, закончив вечерний уход за моим другом. Громко, старательно и по слогам.       Как немой.       Немой, учащийся говорить.       Умирающий немой, торопящийся сказать хоть что-то по слогам.       Нужно рассказать ей, про то, что с нами случилось в лесу, пока мы шли из Хелгена, это воспоминание то ли сидело во мне занозой, то ли наоборот, поддерживало меня на плаву и среди более или менее адекватных живых.        — Ну, и чего тебе? — спросила старая, относя таз с водой за деревянную стену и, судя по звуку, выливая его. Если она чему-то и удивилась, то не подала виду, — или это просто я уже не различала такие нюансы.        — Когда мы с моим другом шли по лесу, на нас напали… — вроде бы получалось, но я не знала, как это выглядит и слышится со стороны. Может, я сейчас просто думаю это, а на самом деле просто шевелю губами?       Анис поставила таз на дощатый пол и подошла ко мне. Кажется, она и правда слышит меня!       «Так, продолжаем.» — скомандовала я сама себе, борясь со стремительно затапливающим меня безразличием и равнодушием.        — На нас напали… какие-то бандиты. — продолжила я. Сначала я хотела сказать «некроманты», но тут же подумала, что ничего не знаю о старухе, как и её отношения к некромантам и иже с ними — И у меня здесь… на груди… что-то взорвалось, и… их что-то убило.       Слова давались мне всё труднее и труднее, мне казалось, что я говорю, как поднятый зомби, который повторяет пару-тройку слов, доступных ему при жизни. Как-то раз, давным-давно… а что это было, и где? Нет, не помню… Я сидела перед чем-то маленьким, круглым, или квадратным, как стекло, и видела через него, как поднятый труп заунывно повторял «освободи меня…» — и раскачивался из стороны в сторону.       Старушка приблизилась ко мне так, что мне казалось, будто я тону в её пронзительных чёрных глазах, напоминающих ночь за окном. Нет, не так: ураган в тёмной беззвёздной ночи, когда в округе нет ни одной живой души.        — Я… помню… она светилась… — с трудом выговорила я, борясь с каким-то странным онемением — или оцепенением? — охватившим всё моё тело — А потом она светиться перестала. Моя одежда… не светится…       Удивительно, — но Анис разобрала мою бессвязную речь зомби. Мне показалось — или она и правда поняла то, что я пыталась ей рассказать, и даже догадалась, что это был за феномен такой?        — Тебе повезло, девка. — сказала Анис, глядя в мои стремительно пустеющие, словно кукольные глаза — Кто-то дал тебе очень хороший амулет, который должен был защищать тебя. И он и защитил, — но такого рода вещи могут спасти своего владельца только один раз. А потом они погибают, чтобы не погиб тот, кто их носит. И на твоей одежде… — ведьма помяла в крючковатых пальцах, напоминающих птичьи лапы, подол моего странного наряда, не похожего ни на что, что я видела когда-то в игре — Были наложены защитные чары, жаль только, одноразовые. Они защищают в основном от магических атак. Если бы, допустим, на вас там напал медведь, эти чары были бы бесполезны: за всю свою долгую жизнь я ни разу не слышала, чтобы медвежики колдовать умели. — и она рассмеялась скрипучим старческим смехом, словно вспомнила какую-то весёлую, но только ей понятную шутку.       Старуха хотела ещё что-то сказать, но увидела, что у меня теперь не только кукольные глаза, но и всё остальное тоже и, выругавшись себе под крючковатый нос, подхватила меня подмышки и потащила куда-то в сторону. Тело, хоть и не особенно слушалось меня, по причине ушедшего в отпуск мозга, всё равно сохраняло чувствительность, а мозг, очевидно, сидя в шезлонге и наслаждаясь отпуском от всех дел, констатировал все мои перемещения, как вольные, так и невольные. Так…я сейчас полусидела-полулежала на какой-то скамье, или лавке… чем-то на полати похоже… или не похоже?       Сегодня Фредас, новые Луны. — сказала Анис, словно разговаривая сама с собой. Или за время одиночества она и правда научилась сама с собой разговаривать? — Скоро он уже придёт. Ничего, пусть приходит. Ничего он не получит. Подумал — и то ладно. Потерпит, молодой ещё. Я тоже когда-то молодой была, если бы кто знал, чего и сколько всего мимо меня проплыло, м-м-м-м… Как рыба по течению в море Призраков.       Во дворе зашумело, и в этом шуме я различила топот и фыркание нескольких коней. К этому шуму, вполне естественному для сельской местности, к тому же в Средневековье, примешивался стук колёс. Там, что, кто-то ещё и в повозке приехал? Может, в карете, если они здесь существуют, и проедут по местным дорогам, а что, если это за мной?       Потолок надо мной крутанулся, словно в танце, и развернулся так, словно хотел, чтобы я лучше могла разглядывать его, любуясь потемневшими от времени прочным балкам и брёвнам, поддерживающими высокий свод. Где-то я уже видела похожий потолок, но вот где? На корабль похоже… тонущий корабль, который лёг на дно океана… там тишина, там так тихо и спокойно…       Дверь отворилась без стука, — но с силой ударив о косяк.        — Ко-рабль… — прошептала я.       Возможно, надо было сесть, — но чтобы выпрямиться или просто подумать об этом, не было ни желаний, ни мыслей, ни сил.        — А, проходи, гость дорогой, раз пожаловал. — произнёс насмешливый голос старухи. Интересно, она со всеми разговаривает так насмешливо-презрительно или только с теми, кто приходит к ней в гости, а не вваливается мешком перемёрзшей картошки, как мы вчера? Или уже не вчера, а уже гораздо раньше? — Тебе девка нужна, так?       Послышались торопливые шаги, — словно кому-то не терпелось увидеть что-то. Что-то, за чем этот неизвестный, собственно, и пришёл. Послышался явственный аромат свежих листочков, омытых дождём; на минуту мне показалось, что открылось окно и я сейчас оказалась в весеннем лесу после ливня, но нотки сладкого хлеба с корицей, казавшиеся в таком великолепии более чем неуместными, подсказали мне, что это были чьи-то духи. Я не видела того, кто щедро побрызгался, или просто полился этими духами, поэтому у меня было ощущение, будто аромат гуляющего по лесу сладкоежки ходил по дому Анис сам по себе. Даже не так: сладкоежка поел свой полдник и ушёл, — а запах остался. Или это был фавн? Они вроде как сладкое любят.       Я почувствовала, что на меня смотрят. Взгляд был неприятным, пронизывающим — и каким-то придирчивым, словно кто-то не интересовался мной, как женщиной, а расматривал какие-то мои… скрытые потенциалы. Прелести — скрытые или не очень — его мало интересовали; казалось, этот невидимый незнакомец — единственное, что я видела, завалившись на скамейку, это был потолок, сделанный из корпуса корабля, — не раздевает меня взглядом, а скорее прощупывает или разделывает, как тушу убитого зверя. Или это просто мне так казалось.        — Что… что это? — спросил молодой мужской голос, полный какой-то странной брезгливости. Странно, от меня вроде бы ничем не пахло, ведь старуха каждый вечер помогала мне мыться, потому что у меня странным образом было очень мало сил. — Что это? Я тебя спрашиваю!       Мужчина. Молодой. Не привыкший терпеть возражения или просто слышать их. Привыкший гневаться, злиться и требовать чуть ли не раньше, чем ходить и разговаривать. Я вывернулсь на бок, словно рыба, засыпающая на берегу, и посмотрела на него таким же ничего не выражающим и тусклым рыбьим взглядом. Лицо молодого и даже чем-то красивого мужчины показалось мне полностью незнакомым. Когда-то я его уже видела… или никогда не видела?        — А что это такое, на твой взгляд, а? — спросила старуха, не теряя самообладания. Казалось, оно у неё просто было стальными канатами привинчено, и не было ничего такого, что могло бы выбить у неё почву из-под ног.        — Это… вот это — Хельги? — спросил мужчина, тыча в меня пальцем.        — Нет, это я — Хельги. А вот она — старушка Анис, безобидная травница — язвительно ответила старая. — Хочешь — забирай её и уходи. Но не удивляйся, что от неё теперь никакого толка не будет. И не будет вообще уже никогда. Я свою часть уговора выполнила, девка пришла ко мне сама, а вот какой она будет — за это я не отвечаю.        — Ах, ты… — красивое и надменное лицо исказилось от ярости, делая мужчину похожим на злого порочного ребёнка — Да ты… ты знаешь, кто ты после этого?! Ты знаешь, что я с тобой сделаю?!       И что же? — поинтересовалась старуха, прищурившись — Я не из знати, если ты забыл, у меня ни чин, ни деньги не заберёшь, потому как у меня их и так нет. Моя земля — вон она! — старуха показала в сторону окна. Мужчина проследил взглядом за её рукой, похожей на лапу ворожеи. Совершенно случайно в той стороне за окном находилось кладбище. Небо очистилось, взошли две Луны, и от их света в окна падали тени от кладбищенских надгробий.        — Я… ты… — заикаясь, пробормотал красавчик — Тебя будут искать. Тебя обязательно будут искать и найдут!        — Молодой — а глупый. — подвела итог Анис — Искать можно того, кто прячется. А я, что, прячусь, по-твоему? Или твоя разлюбезная матушка не знала, где я живу, не к ночи будь она помянута? Или твоя такая же любезная сестрёнка, у которой рожа всегда такая, будто она дерьма понюхала, не знала, к кому обратиться со своми ядами, такими же никчёмными и бестолковыми, как и она сама?        — Ты… тебе это так с рук не сойдёт! — возмущённо выкрикнул молодой хлюст и, подхватив полы богатого наряда, отвратительно воняющего сладкими духами, выбежал наружу.       Послышались голоса, застучали колёса и лошадиные копыта, и всё стихло.       Закрыв за гостем дверь, Анис легко, как пушинку, подхватила меня на руки и отнесла на кровать. После чего она задумчиво, словно глядя мимо меня, постояла некоторое время, после чего укрыла меня тяжёлым тёплым одеялом и вышла из комнаты. По поводу того, свидетелем чего я только что стала, она не считала нужным говорить ничего.       Деревянные ступени дрожали и надрывно стонали, когда старуха спускалась в подвал. Она даже не стала зажигать свечу, — за долгие годы, проведённые в этом огромном доме, она уже давно помнила, что и где находилось. Сейчас она молчала, погружённая в свои мысли, и ей не хотелось разговаривать даже с самой собой. Зажгла тонкую и полуистаявшую свечу, стоявшую около каменной стены подвала, закоптившейся от времени, и только громкий стук пестика о ступку, которым она толкла ингредиенты для будущих зелий, выдавали её накопившееся и невыплеснутое раздражение и досаду. Ничего, и не то ещё случалось, бывало и хуже.       Наконец зелья были сварены и готовы; Анис внимательно посмотрела сквозь полупрозрачные колбы на свет свечи. Ничего не хотелось… вообще ничего, — и только присутствие двоих «гостей» на первом этаже напоминало ей лучше любых слов, что ей нужно быть сильной, пусть даже и не для самой себя.       Когда ведьма поднялась в дом, незнакомая девушка, пришедшая к ней несколько дней назад ночью, уже спала. Её дыхание было медленным, еле заметным, но ровным. Длинные чёрные волнистые волосы лежали на подушке, как ночное озеро. Тонкие черты лица, гладкая кожа и ухоженные руки — всё выдавало в ней особу из богатой, знатной семьи. Правда, что-то подсказывало старухе, что с юной незнакомкой в последнее время происходило много чего такого, что с особами из богатых семей не происходит никогда, даже с самыми безрассудными. Она пробовала сопоставить различные факты, которые её опытный цепкий взгляд подметил почти сразу же, как только незнакомка ввалилась в её дом вместе со своим спутником, — но у неё не получалось ничего.       По одежде получалось, что это была особа из богатой, знатной семьи; к тому же тот факт, что на её рваной и глязной одежде были остаточные проявления охранного зачарования, говорили о том, что в её семье были сильные маги, — или же у них было достаточно денег для того, чтобы этим самым магам заплатить. Но избалованная и взбалмошная доченька богатых родителей никогда не оказалась в таком виде и таком состоянии, самое большее, что с ней могло бы случиться — она порвала бы свой наряд о ветки остролиста.       И её спутник… с каторжанином она решила сбежать, что ли? Прямо из тюрьмы, куда его отправили её родители, не согласные с выбором дочери? За всю свою долгую жизнь Анис если не повидала всё, то хотя бы слышала обо всём или почти всём, что могло случиться. В том числе и о том, что вообще было невозможно.       И — наверное, самое главное — за все эти годы никто, или почти никто не приходил к ней случайно. Дом Анис находился далеко от главной дороги, надёжно укрытый в лесу, и те, кто её знал, предпочитали рассказывать про неё всякие небылицы и пугать её именем непослушных детей. Выходит, девка или слышала про неё, но почему-то не боялась, возможно, решив, что в неё в жизни были вещи гораздо более ужасные, чем старуха, репутация которой была чуть лучше, чем у какого-нибудь принца даэдра, — или просто вышла к её хижине случайно. Интересно, как такое вообще могло случиться? Ничего, потом она сама её обо всём расспросит, у них впереди было ещё много времени.       А хорошо всё-таки, что она, Анис, обладала не только хорошим слухом, но и старческой бессонницей, а перед этим только-только похоронила настоящую Хельги. Девка — не эта, а та, другая, — пришла к ней безо всяких сюрпризов и неожиданностей, но тот факт, что она была беременна и в результате непонятно чего потеряла ребёнка, и теперь просто истекала кровью, сильно раздосадовал Анис и осложнил ей жизнь, а жизнь Хельги сильно укоротил.       Анис выхаживала её, как могла, — но сделать невозможное оказалось не в её силах. Возможная ученица, обладавшая магической силой и недюжинным талантом, умерла у неё на руках, не рассказав ни от кого она ждала ребёнка, ни почему она теперь умирает, унеся с собой эти тайны в могилу. Старуха тогда так выспрашивала у неё эти, на самом деле, совершенно не имеющие какого-то значения вещи, словно они могли помочь ей спасти умирающую девушку, почти полностью забыв своё привычное и естественное любопытство.       «Вроде бы лепится, — а вроде и нелепица». — сказала бы Анис, если бы была знакома с этим выражением из другого мира, находящемся не в Нирне.       Но пока у неё было впреди много времени, чтобы догадаться до этого выражения самой, — так сказать, для своих личных нужд заново изобрести велосипед, даже не подозревая, что такое устройство уже давно существует. А какая, в самом деле, разница, если нам что-то позарез нужно — и мы ломаем голову и путём проб и ошибок пытаемся добиться чего-то, чем кто-то, более удачливый, продвинутый и счастливый уже давным-давно пользуется и никакого чуда в этом не видит.       «Пускай я не смогла спасти Хельги, зато смогу спасти этих двоих.» — сказала Анис самой себе.       Юная незнакомка лежала в том же положении, в каком её оставила Анис, а её странный приятель уже наполовину пришёл в себя и, судя по всему, находился в возбуждённом состоянии. Он пытался сесть, но после большой потери крови и сил он не мог сделать почти ничего. Чтобы странный пациент не смог никак навредить самому себе или попытаться защищаться от старухи, у которой в последнее время было слишком много дел и хлопот, Анис со вздохом крепко привязала его руки к перекладинам кровати, на которой он лежал, тем не менее проверив, что тот не сможет освободиться, но при этом ему не было больно. Легко утешать кого-то, когда ты сам не нуждаешься ни в утешении, ни в помощи, — и если ты сам умел делать это раньше.       Волновало ли ведьму, одиноко живущую в глуши состояние её невольного пленника — неизвестно; проверив ещё раз зелье, которое она приготовила для него и посмотрев ещё раз сквозь склянку на свет, она убедилась, что не ошиблась и всё сделала правильно. Да и о чём сейчас с ним говорить, если он всё равно не в состоянии слушать её, — да и после этого зелья он всё равно снова уснёт?        — Ну, вот и всё. — сказала Анис удовлетворённо своим обычным скрипучим голосом, глядя на своего таинственного пациента, которого она заставила перед этим выпить всю склянку и который теперь осматривал блуждающим взглядом и её саму, и маленькое помещение, получившееся после установки переносной ширмы — Сейчас ты уснёшь, а потом тебе станет гораздо лучше. Скоро ты будешь полностью здоров, обещаю.       Судя по потому, как расширились глаза больного, казавшиеся огромными и бездонными на осунувшемся лице, вряд ли он ей поверил. Пытаясь хоть как-то поддержать его, старуха положила ему руки на плечи и держала до тех пор, пока его тело не обмякло.       Сама про себя Анис думала, что она не умеет быть доброй, или хотя бы просто казаться ей.       Но при этом она верила в то, что в случае необходимости она могла поступать так, как поступают добрые люди, — подозревая, однако, что для изнеженных и капризных эльфов и людей этого, как ни крути, было явно недостаточно.