Старые привычки, умирая, кричат

Женские руки с силой сдавили ножку бокала и несколько капель вина пролились на белоснежный ковер. Дрожь в руках было тяжело скрыть, но королева всячески пыталась не показывать свое волнение. Страха же она не чувствовала. Чего ей бояться…Матери? Огня? Смерти? Свою мать Висенья не боялась, а к огню и смерти она относилась как к чему-то большему, нежели просто к неизбежному. Она была рождена огнем, а смерть — то единственное, что гарантировано жизнью. Какая ей разница, умрет ли она сейчас или через сто лет, если жизнь ее все равно будет лишена смысла без дочери и мужа. Размышляла Висенья много, как и всегда. Размышления давали ей жизнь, давали силу. У нее могли забрать многое, но точно уж не её разум. Стук в дверь Висенья услышала не сразу, лишь после минутного повторения. Она поднялась с кресла, ставя бокал на стол. — Войдите. Висенья вскинула подбородок, увидев фигуру матери в проходе. — Королева, — Висенья склонила голову. — Я рада вас видеть. Между матерью и дочерью повисла тишина. Она убивала, она давила на уши, она заставляла царапать пальцами кожу…Господи, пусть будут крики, плачь, но не тишина. Висенья боялась этой тишины, но не переживала за то, что будет после. — Полагаю, я тоже должна обращаться к вам как полагается. Королева Висенья, — Рейнира поджала губы и Висенья лишь пожала плечами, складывая руки впереди себя. — Где Эйгон? Где твоя дочь? — Очевидно, что не здесь, — Висенья обвела глазами свои покои. — Ты не выполнила то, о чем мы просили тебя. — Вы не просили, а заставили меня. Мне было шестнадцать, я хотела жить дома, а не быть разменной монетой, — голос Висеньи был тверд, каждое слово заполняло пустоту и тишину свинцом. Плечи Рейниры опускались с каждым словом. Она была Королевой, но она была матерью прежде, чем корона легла на её голову. Её дочь, единственный и дорогой ребенок, стояла здесь, чужая и холодная. — У каждого из нас есть долг, ради которого стоит жить, бороться. — Я не была Вам должна. А раз мы будем рассуждать о долге, то тогда я должна мужу и дочери. Я должна защитить их и государство. Рейнира почувствовала, словно в нее кинули землей и возложили ее тело под землю, втаптывая. Перед ней стояла не дочь, но чужая Королева. Глубоко внутри Рейнира восхищало рвение дочери защищать семью, но разум твердил, что сейчас нельзя дать слабину, не тогда, когда цель настолько близка. — Что ж, — Рейнира кивнула, кидая последний взгляд на дочь. — Вы не покинете свои покои, пока мы не разрешим вам, Королева Висенья. *** Эйгон открыл глаза не сразу, лишь спустя несколько дней полнейшего бреда и горячки. Он кричал, огонь был в его грудь, каждая часть его тела разлагалась. Но все же, жизнь он любил больше, чем темноту и холод, а потому открыл сначала один глаз, затем второй. «Висенья», — было первое, что сказал молодой король, но это было произнесено так тихо, что никто и не услышал этого имени. Эйгон попытался поднять руку, чтобы найти руку жены, но не смог, разочаровано махнув по воздуху. Ее не было рядом, Эйгон чувствовал это. — Мой Король, неужели вы проснулись, — услышал он затем тягучий голос Лариса. Эйгон скривился, не желая видеть ни его, ни кого либо еще, если этот человек не был Висеньей. — Вы в полной безопасности, в своем родовом гнездышке. Чувствуете, Драконий Камень рад вас видеть. — Как… Эйгон резко был перебит. — Как вы здесь оказались? С помощью верных вам людей. К большому моему сожалению, ваша мать и сестра находяться в столице, а потому связь с ними утеряна. — Висенья? В голосе прозвучала надежда. — Не хочу вас расстраивать, мой Король, — однако звучал Ларис как человек, который только и ждал, когда бы принести не лучшую весточку. — Однако Королева оказалась ни кем иным, как гордостью своих родителей. Ваш брак изначально был инициирован Рейнирой, дабы Висенья взяла вас под свое крыло. Была любовь настоящей или нет, увы, мы уже никогда не узнаем, Королева находится так же в столице. Эйгон ничего не ответил, но мысль о предательстве легла тяжелейшим камнем на грудь Короля. Он хотел закричать, но голос исчез. Или заплакать, но глаза сушило…чего он только не хотел сделать, но сил не было совсем. Висенья все время играла. Играла им, народом. Она оказалась наисильнейшим игроком из всех и Эйгон не мог ей простить свою же слабость. Поверил, полюбил, но она…Но она никогда и не говорила ему о любви. Всегда молчала, лишь тихо делала то, что от нее требовалось. — Вашего сына приказал убить Отто. Он захотел убрать мальчика, чтобы вы и Висенья поверили в то, что виновата Рейнира. Таким образом, Висенья бы отвернулась от матери и забыла о первоначальной идеи вашего брака. Увы, вряд ли получилось успешно. Пусть Семеро будут поблажливы к нашему принцу, — Ларис склонил голову. А в Эйгоне в то время поселилось безумие. С той самой минуты, как он услышал о Висеньи, Эйгон метался в постели, звал матушку, плакал, молил почему-то Висенью о прощении и засыпал лишь тогда, когда лучи утреннего солнца касались целой части его лица. Безумие стало спутником Короля, он не мог есть, пить, говорить. Предательство Висеньи стягивало его горло огромный веревкой. — Висенья… — Эйгон взглянул на свою руку, на которой еще было их венчальное кольцо. Он вдруг почувствовал, как горит кожа под кольцом. — Сука. Ненавижу. *** — Принц Джейкерис Таргариен, — Висенья зажгла свечу, склонив голову. Её сын снился ей уже которую ночь и она постоянно просила у него прощение. Из комнаты ей было позволено выходить лишь в Септу и Висенья проводила здесь практически все время. Она стояла на коленях в обычном черном платье, молилась и казалось, что она сходила с ума, но в этих молитвах она держала свою любовь к семье. Имена Эйгона и Нейрис крутились в голове Королевы не постоянной основе и просила прощение она лишь у них. Висенья не обмолвилась за это время ни с матерью, ни с Деймоном. Она ела постную еду не выходя из комнаты, иногда читала какие-то книги, но мысли её всегда находились с мужем и дочерью. Пусть они чувствую, что она любит их, что она думает о них. — Прости меня, — вновь повторила тихо Висенья ни к кому конкретно не обращаясь. Вот и конец её жизни — просить прощение за все то, что она сделала. И более того, за то, чего она не сделала.