il mio eror

Парень с грохотом влетел в подсобку, падая на холодный пол. Дверь перед ним захлопнулась, и послышался глухой щелчок замка. Тодороки приблизился и опустился на корточки, смотря на отползающего от него блондина. Несколько метких ударов кулаком заставили ещё не до конца окрепшие сосуды лопнуть, окрашивая губы и подбородок в кровь. Кацуки размашисто махнул рукой, стирая рукавом немного алых следов.  — Рассказывай.  Бакуго усмехнулся, отползая дальше и упираясь спиной в стену. Кровавая перекошенная ухмылка, мелькнувшая на побитом лице, заставила Шото поморщиться от отвращения. Во рту пересохло, и Кацуки поймал себя на том, что не может сделать глубокий вдох. Тело словно застыло. Какие бы основные первобытные инстинкты ни сохранились в нём, всё его внимание сосредоточилось на приближающемся человеке с руками в карманах. Тело в этот момент не нуждалось ни в каких отвлекающих факторах вроде дыхания или размышлений. Каждая мышца и нервное окончание сразу же пришли в состояние повышенной готовности. Вся энергия, которую потребляло тело Кацуки, теперь полностью перенаправилась, переключившись на режим выживания.  — А ты заставь.  Тодороки встал, делая шаг ему навстречу. И без того розовую щеку обожгло вновь: ещё один удар, ещё и ещё. Не прекращающееся избиение. Попытки блокировать были тщетны: профессиональный герой умело обходил защиту, попадая точно в цель.  Удары слабы настолько, что ничего не смогут сломать, но приносят достаточно боли, попадая по одному и тому же месту.  Сплюнув сгусток алой крови, Кацуки попытался воспроизвести взрыв, чтобы отогнать от себя Шото, но прогерой легким движением руки заблокировал блондину возможность двигать кистями. Заломив запястья до хруста, Шото встал. Тело молча корчилсось от боли, но он слышал, как заклокотало в горле у Кацуки, как слюна омыла язык, окрашенный кровавой горечью.  — Я не оставлю этого просто так.  Потемневшие от злости глаза смотрели в прищуренные алые, в которых, как и всегда, было безразличие к другим. Его волновала лишь собственная жизнь. Шото несколько раз пнул лежащее на полу тело в живот и, толкнув ногой в плечо, заставил его перевернуться на спину. Вновь присев на корточки, он сжал золотистые пряди. Поднимая парня за волосы и, заставляя Кацуки морщиться от боли и шипеть, Тодороки несколько раз шлепнул его по щекам. Несильные шлепки привели парня а чувство.  — Выкуси! Выкрикнул Кацуки и сделал взрыв прямо перед лицом двуцветного. Все клетки организма мгновенно напряглись, и он попытался вырваться. Рванув вперед, ему удалось сделать несколько шагов, пока тяжелая ладонь не повалила его на пол: его ударили ногой в спину и вжали плечом в холодную плитку. Быстро перевернув его, Шото прижал блондина. Воздух с хрипом вышел из легких: он надавил ногой на грудную клетку, заставляя парня застонать и открыть рот в попытках сделать глоток воздуха. Дрожащие руки обхватили чужой ботинок, стараясь сдвинуть его хоть на миллиметр. Попытка использовать причуду обратилась тем, что его ладони мгновенно обдало холодом, словно сама преисподняя коснулась кожи своим ледяным дыханием.  Деваться некуда. Это не просто старый одноклассник, теперь это прогерой. Он старше, сильнее и имеет больше опыта за спиной.  «Мне не победить этого ублюдка» Блондин безмолвно хватал ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег.  Наконец, он замотал головой.  — Готов?  Блондин кивнул, стараясь сбросить чужой ботинок, и Шото ослабил давление, перемещая ногу чуть выше к горлу. Теперь она была расположена на солнечном сплетении, и при малейшем желании Тодороки для Кацуки все могло обернуться очень плачевно.  — Пусти, — прошептал блондин, пытаясь выскользнуть из под ноги Шото.  — Хорошо.  Он убрал ногу.  Секунда и Кацуки попытался вскочить, но быстро был остановлен. По щелчку пальцев на его запястьях образовалась глыба льда, покрывавшая кисти и доходящая до локтей. Достаточно твердая и тяжелая, а самое главное — холодная.  — У тебя десять минут, пока твои пальцы не потеряют чувствительность, а дальше начнётся необратимый процесс, — Скрестив руки на груди, сказал Тодороки и отошел к двери. — Поспеши, часики тикают.  Парень звонкого сглотнул слюну, садясь на полу чуть удобнее. Он начал рассказывать, стараясь говорить в быстром темпе, но всё же замедлялся, вспоминая моменты и задумываясь, говорить их или нет. Но под тяжелым взглядом разноцветных глаз, он все же продолжал монолог с самим собой.  Он мог говорить получше и побыстрее. Шото всё ещё мог уловить в его голосе щекотливый страх и ложь; из-за дрожи, поселившейся в глубине гортани блондина, некоторые слова звучали неразборчиво, а некоторые он вовсе проглатывал. Но Тодороки не заставлял повторяться, хотя иногда ему приходилось вычленять слова и повторять их у себя в голове.   ***   [«Как это было возможно — возжелать ‘его’? Какие бы это породило чувства? Он бы тихо произнес что-то с укором или кричал и плакал, взывая к пощаде? Изменились бы его глаза в тот самый момент, когда он проник бы в него?» — Когда Кацуки представлял себе подобные картины, всё его тело охватывал приятный теплый трепет… Где-то в животе узлом закручивалось волнение, и Бакуго всячески старался подавить его.  Ему нравился запах кожи, тугие завитки его зеленых волос, бледная кожа и веснушки на щеках; то как он фыркал и широко улыбался, когда смеялся, воображаемый вкус его губ… Кацуки словно любил его, но любил по-особенному… Так, как не мог полюбить никто другой… От мысли о том, что выпал шанс завладеть этим телом, у Кацуки даже мурашки пробежали по коже. Волосы на затылке встали дыбом. Он испустил прерывистый вздох, чувствуя, как по телу разливается приятная теплота. Больше всего ему нравилось прокручивать в голове картинки, ему доставляло удовольствие рисовать в голове исходы и возможные эпизоды, а один из них был самым частым: этот всепоглощающий запах страха; то, как кровь задерживалась на белых простынях, прежде чем начать постепенно впитываться, как будто постельное белье долго и неспешно пило её, словно хорошо выдержанное вино. Но реальность была другая. Абсолютно всё было иначе… Высокие ботинки мерно постукивали по холодным плитам академии. Сердце же его билось в куда более быстром темпе, словно играло на струнах, стараясь поспеть за ритмом Скерцо. Где-то в животе узлом закручивалось волнение, и он всячески пытался подавить его.  Он слышал звуки, исходящие от одежды парня, когда он размахивал руками, делая жалкие попытки отбиться от него. Рваное, тяжелое дыхание, но он не кричал. Даже ни разу не вскрикнул, лишь протяжно взвыл, когда чужая плоть врезалась в собственную. Рот его постоянно открывался, но из горла не вырвалось ни звука. Лишь позвякивал язычок замочка.  Позже он просил и умолял, но для Кацуки эти звуки были не громче шепота. «Мидория» —Произнес блондин, словно пробуя это слово на вкус. Он просто не сумел сдержать дешевый трепет, когда Изуку шептал его имя, умоляя прекратить.  Он надругался над ним. Не один и не два раза. Кацуки пользовался беззащитным человеком, удовлетворяя свои отвратительные желания. Он был вынужден молчать, играя каждый день свою роль. Со временем парниша смирился, принимая это как должное от того, кто всегда его недолюбливал, мол, решил издеваться по-другому, раз повзрослел.  Изуку стерпел, молча карабкаясь к своей мечте. Он даже был рад, что ‘становился ближе’ к своему другу детства, хоть тот, в свою очередь, был жесток к нему…] *** Это слово, это странное ярко-красное слово — изнасилование… Почему-то оно будто застряло на языке у Шото, когда он слушал Кацуки. Мозг никак не хотел избавиться от него. Его кулаки время от времени сжимались, а желание задушить блондина прямо сейчас в этой крохотной каморке взлетало до небес. Но он держался, сдерживал свою ярость, молча впитывая все слова, словно губка.  Наконец Тодороки закрыл глаза, открывая дверь и выпуская блондина из подсобки. Лёд медленно растаял под действием второй причуды, образовывая на полу огромную лужу. Кацуки, натянув влажные рукава рубашки на ладони, вытер слегка засохшую кровь с лица и шмыгнул носом. Шото не мог сказать и слова, позволяя Кацуки просто скользнуть мимо него.  «Я отпустил его…» В голове никак не укладывалось то, что только что поведал ему блондин. Внутри пылала ярость. Она — потоки лавы, а Шото — вулкан. Попытки сдержать то, что подступало к горлу с каждой секундой с новой силой, становились все труднее… В один момент ему сорвет крышу.  По прошествии минут сорока, Тодороки молча поднимался по лестнице, смотря сквозь ступени. В голове крутились одни и те же слова, одни и те же мысли. Пальцы с силой сжались, обхватывая стебли белых цветов. Всё больше и больше его поглощало собственное бессилие. Поднявшись на этаж, он вышел в коридор, но не успел он ступить и шага, как его толкнула медсестра. Она куда-то спешила, попутно прося разойтись и извиняясь за то, что кого-то задела. Все суетились. Что-то не так. Глаза инстинктивно начали искать нужную палату и нашли. Распахнутая белая дверь и врачи, забегающие туда...  По затылку словно пробежал электрический заряд. Сердце сжалось.  Ноги сами пошли туда.  — Нет… Нет… Букет упал на холодную плитку, рассыпаясь. Тело плавно скользило между суетящихся людей, а глаза видели лишь белую дверь. Шото быстро оказался в нескольких метрах от палаты, но его остановили. Рука опустилась на плечо, задерживая двуцветного и не давая ему заглянуть внутрь.  — Вам туда нельзя.  Полное игнорирование чужих слов. Мужчина лишь тряхнул плечом, высвобождаясь и продолжая идти к своей единственной цели.  Несколько врачей и медсестер выскочили из палаты, расталкивая всех вокруг и вывозя тело на коталке.  Гетерохромные глаза с ужасом распахнулись. Ничего не оставалось, кроме как отступить и пропустить толпу, что спешила спасти очередную жизнь, висящую на тончайшем волоске. Поблекшие зеленые кудри, закрытые глаза и смертельно бледное лицо, измазанное в крови… Тодороки почувствовал их: застывшую на лице боль, холод на кончиках пальцев и тяжесть, что пронизывала даже кости.  — Расходитесь, здесь нечего ловить! — Воскликнула одна из медсестер, разгоняя зевак по своим палатам.  Тодороки молча стоял, провожая глазами скрывающихся за углом врачей и каталку. Тошнота подступила к горлу, заставляя Шото зажать рот рукой в попытках сдержать её. Ком, состоявший из страха и опасений, стал в горле. Казалось, что сердце сейчас остановится: оно с болью ударялось о ребра,  словно пропуская удары. В него будто вцепились острыми когтями, сдавливая и выпуская из него всю алую жидкость, что раскаленно скользила по венам. Кровь громко стучала в ушах, подавляя весь шум и посторонние звуки, будь то голоса или писк приборов. Неспособный сделать вдох, Тодороки опустился на колени, хватаясь за пальто на груди. К нему тут же подлетел кто-то из мед персонала, стараясь поднять его и спросить, что произошло. Страх сковал все тело, касаясь своими холодными пальцами затылка, шеи и груди. Шото словно рыба, выброшенная на берег, открывал рот в надежде сделать вдох, но лёгкие словно были переполнены кровью. Жгучая боль, слабость и темнота, постепенно накатывающая и забирающая глаза. Накатили слёзы, всё вокруг померкло.  «Всё хорошо, не вини себя…»  Слова, произнесенные Мидорией тогда в палате, тихо прозвучали в голове, словно он их прошептал над ухом. Воздух со свистом влетел в лёгкие, проходя через сжатый хрящ, и Шото закашлялся. Он открывал рот, делая жадные короткие вдохи. Глаза вновь видели, мозг, к которому уже скользил кислород по венам, начал вновь функционировать без проблем. Казалось, холодные пальцы вновь касаются его макушки, поглаживавшими движениями зарываясь меж прядей. Мужчина, стоящий рядом, силой поднял его, усаживая на ближайшее сидение.  — Вам уже лучше?  Но двуцветный не слышал. Он молча вел растерянным и потерянным взглядом вокруг, всматриваясь в стоящих рядом зевак и врачей. Опустив глаза в пол, а затем на руки, он боковым зрением уловил нечто знакомое.  Да, они.  Белоснежные пионы. Их бутоны были широко раскрыты и помяты из-за падения, а некоторые лепестки были поодаль от букета, что одиноко лежал на холодной больничной плитке.  — Всё хорошо. Пошатываясь, Шото встал на ватных ногах. Не обращая внимания на предупреждение рядом сидящего врача, он направился к букету. Взяв помятые цветы, Тодороки с грустью глянул на них, оставляя их на медицинской тумбе.  «Кому-то они будут нужнее…» Он направился туда, куда увезли тело, теряющее жизненную силу с каждым мгновением. В глазах мелькала плитка, проходили мимо больные и врачи, облаченные в пугающие белые халаты.  Наконец он уперся в металлические двери. Запах спирта и других дезинфицирующий средств с болью въедались в ноздри и глаза, заставляя слизистые гореть огнём. Под самым потолком висел небольшой электронный экранчик, сигнализирующий о том, что за дверью в данный момент операция.  Сев на металлическую стульчик, стоящий возле стены, Шото принялся ждать. Это было сейчас единственным, что он мог сделать… ***  По прошествию нескольких часов пожилой врач нашел Шото в полусознательном состоянии, сидящего на стуле, и, напоив водой и всунув несколько таблеток, выставил его за двери больницы. Мужчина с угрозами отправил его домой выспаться, указывая пальцем на осунувшееся лицо и глубокие тёмные круги под глазами. Сначала Тодороки сопротивлялся, надеялся остаться под дверьми операционной, но в конечном итоге сдался. Несколько раз кивнув и поблагодарив, Шото направился туда, куда глаза смотрели.  Внутри было пусто.  Тодороки не ел уже почти сутки, но голода не ощущал, словно организм сам отказывался верить, а затем и полноценно работать.  На душе так же. Пустота. Мысли покинули голову, и он старался не думать ни о чем, прекрасно понимая, что единственная мыслью, что придет в голову, будет неизбежный исход.  Так Шото оказался в одном из баров. Ему приглянулась милая табличка по дороге домой и, обогнув несколько домов, он быстро отыскал нужную дверь. Небольшое подвальное помещение с милой атмосферой быстро растопило мужчину, а один-другой стакан с ядовитой выпивкой — душу. Когда перед ним было уже с десяток пустых рюмок, Тодороки потянулся за ещё одной, понимая, что его не укладывает. Внутри стало тепло, но это не то тепло, которое он хотел. Он хотел тепло прохладных рук, скользящих по его торсу, обнимающих его. Хотел тепло дыхания парня, лежащего подле него и сладко сопящего.  — Всё так плохо приятель? — Спросил бармен и поставил перед ним бутылку с пивом. — Если хочешь.  Шото глянул на бутылку пива перед собой. «Миллер». По запотевшим стеклянным бокам стекали прозрачные капли воды, оставляя за собой гладкие дорожки. Жутко хотелось немедленно осушить её, а потом ещё десять. Полирнуть водкой, вискарем — чем угодно, только чтобы умерить боль и заглушить навязчивые мысли. Подхватив бутылку, Тодороки поднес её к губам, когда вдруг его разум на секунду замер, забил тревожный звонок. Его посетила одна единственная мысль. Её хватило, чтобы двуцветный схватил пальто, выбегая из бара.  «Что-то не сходилось» Он рванул через весь город к одному единственному дому, по дороге к которому он ходил лишь единожды.  *** Солнце медленно садилось, закатываясь за плавную линию горизонта, скрытого крышами домов. Шото прибыл на место. Перед ним был дом, который в целом не изменился: лишь кое-где потрескалась краска, а где-то выцвела часть крыши. Отсутствие света в окнах давало знать: с большей вероятностью дома никого нет.  Немного умерив свой пыл, который ещё больше разжигал алкоголь, играющий в крови, Тодороки подошел к двери и громко постучал. Несколько минут никто не открывал, но вскоре послышался скрип и шорох за дверью. На пороге появился сонный Кацуки, раскрывший рот в сладком зевке.  — Чего тебе? Мы же всё… Не успел Бакуго закончить, как его повалили на пол и силой вдавили в пол. По его щеке прилетел достаточно сильный удар, на секунду дезориентировавший его. Во рту сразу осел неприятный металлический вкус, отдающий горечью и болью.  — Ты что-то скрыл. — Что у тебя… За манера прерывать людей, половинчатый ублюдок?!  Кацуки мотнул головой, сплёвывая на пол немного крови и ощущая едкий запах алкоголя. Не долго думая, он сжался и, ударив мужчину коленом в живот и сделав несколько взрывов, скинул с себя прогероя. Легко заблокировав удар ногой, Шото всё же пропустил взрыв, прозвучавший около лица. Кожу на щеке обожгло, словно по ней прошлись хорошей оплеухой; глаза начали слезиться из-за едкого дыма. Блондин воспользовался моментом и выскользнул из-под потерявшего концентрацию мужчины, отталкивая его от себя и направляясь в глубь дома. Его босые пятки застучали по деревянному полу, но вскоре их перебил шаркающий звук тяжелых шагов.  — Ты утаил от меня главное…  Тодороки потёр большим пальцем губу. Она горела огнём, словно он прокусил её. Мужчина неспешно пошел за исчезнувшим за поворотом Кацуки, разминая запястье до характерного хруста суставов.  — Скрыл от меня то, что окончательно сломало его… Сам сказал, что он смирился с твоими отвратительными действиями, но это не всё… Что ты сделал, ублюдок?  Кацуки вылетел на героя из-за угла, стараясь взять его в удушающий захват. Руки скользнули вокруг шеи, формируя плотное кольцо. Быстрая реакция Шото позволила спокойно перехватить чужие запястья, скидывая парня с себя на пол. Несколько взрывов, чтобы удержать равновесие и встать на ноги, прозвучали оглушительно громко, вызывая свист и звон в ушах. Как бы Кацуки не дергался, двуцветный не отпустил запястья. Он с силой потянул на себя парня, ударяя коленом перед собой. Блондин по инерции налетел на преграду животом, испуская болезненный стон. Перегруппировавшись, Бакуго попытался оттолкнуться от Шото, но лишь повредил собственную руку.  Его настиг кулак, заставляя на секунду потерять сознание.  «Словно кувалдой, а не кулаком..» Кацуки едва нашел силы, чтобы приподняться на локтях, лёжа на холодном полу. Сверху его придавили, скорее всего ногой. Тяжесть и бессилие. Его руки завели за спину до хруста в лопатках, выбивая из него крик.  — Ублюдок, пусти! — завопил блондин, начиная дергаться. — Я же всё тебе рассказал!  — Не всё… Тодороки сжал клок светлых волос, медленно поднимая за них всю голову. Послышался болезненный стон, а следом очередная попытка пинка. В этот момент блондин понял, что Шото не шутит. Он начал брыкаться, стараясь скинуть с себя тяжелого прогероя. В моменте у него получилось пошатнуть тяжелое тело, в крови которого была не одна порция виски. Ему удалось высвободить одну руку, приподнимаясь и опрокидывая с себя Тодороки с помощью взрывной волны.  Всё клетки в организме напряглись и были настроены на одно — побег. Пальцы на ногах, казалось, вжались в пол, позволяя блондину рывком почти взлететь, исчезая в одной из соседних комнат. Он старался глазами, пылающими в темноте красным, отыскать мобильник. Нужно было ограничить его от себя. Звонок в ассоциацию героев, чтобы они предотвратили нападение разъяренного пьяного героя, что пытается убить кого-то.  Тодороки медленно встал, пошатываясь. В этот раз ему не хотелось куда-то бежать и вновь упускать блондина.  Ему хотелось правды.  Он не решался пока выполнить просьбу Мидории, но хотел услышать сокрытую от него правду… *** Кацуки не смог отыскать своего телефона. «Скорее всего забыл его в гостиной и двумордый спёр его… Прошло уже полчаса, а его нигде нет…» Бакуго скрылся на втором этаже, выжидая его около лестницы. Единственный проход вверх — лестница, значит ему рано или поздно придется пройти по ней, тут он и нанесет ему удар, обезвреживая.  Солнце уже село и весь дом медленно погружался в кромешную темноту, лишь кое-где мелькает лунный свет, проходящий сквозь окна. Просидев ещё немного, Бакуго начал беспокоиться. «Слишком много времени прошло… Ушел?» Он не мог оставить этого просто так.  Блондин медленно начал спускать вниз по лестнице, медленно ставя босые ноги на каждую деревянную ступеньку с такой осторожностью, словно она сейчас рухнет под ним. Оглядываясь и стараясь уловить каждый шорох и мелькнувшую тень, парень минул половину.  Тишина. Словно весь дом замер.  Свет везде выключен. Уже старая ногу на последнюю ступеньку, Кацуки вдруг ощутил неприятный холодок, из-за которого по спине пробежали мурашки. Ледяной ветер коснулся щеки, и Бакуго заметил приоткрытое окно, выходящее на улицу. Высунув голову из проёма, он огляделся: на лестнице, в проходе и ближайшей комнате — никого.  Едва парень успел выпрямиться, как рука прихлопнула ему рот, отдернув голову назад. Какую-то секунду он не двигался. Дыхание остановилось. Инстинкт подсказывал перехватить запястье нападающего, толкнуть его спиной и развернуть на месте, заломив ему руку за спину, но Кацуки лишь замер, понимая, кто стоит позади него.  И тут блондин почувствовал спиной что-то острое. Кончик ножа. Стащил с кухонной столешницы, когда блуждал по дому?  «Ублюдок, грязные игры?!» Кацуки медленно перевел взгляд на окно. Там, в отражении стекла, маячил Шото, едва озаренный лунным светом. Его гетерохромные глаза блестели, наполненные до краев яростью, граничащей с ядом, что отравляет собственный разум и сердце. Холод, исходящий от них, заставлял табун мурашек бежать от пят до волос на затылке, прошибая, словно электрический заряд. Он стоял ровно за спиной блондина, но Кацуки по прежнему видел его лицо, с которого свалилась безэмоциональная маска. Маска, которую он носил всю жизнь, наконец дала трещину. Шото тоже уставился на отражение, встретившись с блондином взглядом.  Бакуго не осмеливался двинуться, понимая, что в любой момент он может стать куском мяса. Если бы двинулся, исход был бы один — Тодороки всадил бы нож в спину без лишних раздумий. Голова его продвинулась ближе и Кацуки ощутил чужое дыхание, от которого разило спиртом, у себя на ухе. — Даже не думай шевелиться. Я уже устал, — сказал Шото, немного нажимая на нож и чувствуя, как тело перед ним вздрогнуло. — Рано или поздно я тебя убью, единственный вопрос — это когда именно. Так что подумай хорошенько и расскажи мне всё то, что ты утаил от меня, крысёныш.  Тодороки чувствовал, как у блондина быстро бьется сердце, танцуя в самом настоящем ритме скерцо. Левой рукой крепко зажимая ему рот, он предплечьем надавливал ему на шею. Вот он, этот восхитительный пульс — живой и бьющий в знакомый барабан страха и адреналина.   «А его сердце может остановиться в любую секунду…» Он сжал рукоять ножа крепче, стараясь затушить вновь распаляющийся внутри огонь ярости.  — Говори.  Он ослабил захват, аккуратно убрал руку ото рта, оставляя предплечье на шее. Перестраховаться лишний раз было бы неплохо. Кацуки жадно вздохнул, наполняя лёгкие до предела. Его паника была почти удушающей. Ещё никогда он не боялся умереть дважды, ведь теперь он не сможет вернуться к драгоценной жизни. — Хорошо, — сказал блондин и закрыл глаза, ощущая спиной острый кончик ножа. — Ты же помнишь тот единственный день, когда он не пришел в академию? Всемогущий в тот день не находил себе места и нас отпустили раньше?  Ответа не последовало. Тодороки молча перебирал в голове воспоминания, стараясь отыскать нужный день. Алкоголь дурманил голову. Он словно склеивал мозги в одну кашу, из-за чего мысли путались и разобрать или вспомнить что-либо было тяжело. Но через считанные секунды всё же коротко кивнул.  — За день до этого, вечером, он был у меня, — произнося это, блондин слегка опустил голову, а голос его стал тише. — Он не хотел приходить, но я заставил его. А ты никогда не интересовался, где его предки, двумордый?  Кацуки засмеялся. Из-за чужой руки его смех походил на скрип старого дерева, вырывающийся откуда-то изнутри, из глубин.  — Ты был рядом с ним, ждал, словно шавка, но так и не спросил? Ты придурок! Самый величайший… — Он не желал рассказывать, — зашипел Тодороки, сжимая горло чуть сильнее и перекрывая кислород блондину. — А позже забыл, из-за тебя! В моменте его накрыло пугающее осознание. Он перестарался. Отпустив глотку, которую он сжимал голыми пальцами, Шото громко выдохнул. Кацуки сразу же закашлялся, жадно хватая воздух.  — В тот день скончалась его мать… А я, вместо того, чтобы поддержать, лишь издевался над ним. Но я сам не знал… Повисла тишина. Настолько тяжелая атмосфера собралась вокруг, и казалось, что воздух вокруг можно было резать на куски. Бакуго видел в отражении, как глаза двуцветного бегают из угла в угол. Он не понимал. Он не мог осмыслить то, что только что услышал. Блондин слышал, как работают шестеренки в его голове, как они крутятся и скрипят, замедленные действием спиртного.  — Ты имел его, пока его мать была при смерти?! — Завопил Шото.  Послышались капли и Кацуки инстинктивно опустил глаза на пол. На полу были тёмные капли непонятного цвета. До него быстро дошло по запаху, что это было: Тодороки сжёг рукоять ножа. Горячая ладонь воспылала, заставляя пластмассу плавиться и капать на пол, источая характерный запах.  — Ты ублюдок… — Я знаю, но и ты не лучше, — усмехнулся блондин, сжимая чужое запястье. — Ты даже не интересовался, ты даже не пытался! А ещё корчишь из себя милого и пушистого, ты отвратителен.  Бакуго залился громким смехом, а через считанные секунды послышался металлический звон. Нож громко отскочил от пола, отлетая куда-то в сторону.  Шото попятился, отпуская блондина. Его руки дрожали, а мысли не укладывались в голове.  «У него отняли всё, что было в его жизни, что являлось лучом света в его непроглядной тьме… И всё, чем он когда либо мог стать без неё… Вот почему его лицо не выражало ничего, кроме тупого смирения и ледяного спокойствия» Шото покинул дом, не проронив и слова. Плевать на Кацуки, на то, что он предпримет. Он не хотел ни видеть, ни слышать что либо, связанное с ним. Они несколько лет жили вместе, он спал в соседней комнате, но Тодороки так и не смог растопить его сердце, не смог узнать получше… Изуку словно оградится от него непроглядной ледяной стеной, которую он воздвигнул специально своими собственными силами… А заставил его это сделать Кацуки.  Гнев внутри пылал, плескался, словно раскаленная лава. Ему хотелось сжечь всё, включая этого самого придурка, что смотрел лишь на себя любимого. Даже после такого, Изуку улыбался и притворялся, что все хорошо… От одной только мысли всё внутри вопило и сжималось…  «Я понял, что первый раз в жизни влюбился. Влюбился в мужчину. «Внешний мир» осыпал меня всяческими благами, а это значит, что любые отношения мне были заказаны. На их развитие, на свидание не было просто времени: я всё время был занят тренировками. С Мидорией другое дело. Он повсюду сопровождала меня. Порой на совместных тренировках, иногда в мыслях и снах.  Но мог ли я на что-то надеяться? Влюбиться в парня… Но почему же тогда он позволял себя целовать? Почему не отвергал моих едва заметных и робких ухаживаний? Я боялся заходить слишком далеко, чтобы не причинить страданий ни ему, ни себе. А теперь я опоздал, уже слишком поздно…» *** На часах едва пробило пять утра.  Тодороки с первыми лучами восходящего солнца вскочил с постели, надеясь на скорую встречу. Оделся опрятно, не сказать, что на свадьбу, но и не на траурное событие. Как обычно: светло-серый свитер, черные брючные штаны и темное пальто. По утрам было холодно и зябко, но к обеду воздух нагревался, создавая приятную теплую погоду.  На кухне было пусто и тихо. Руки сами скользнули к аппарату, подставляя чашку под ароматный напиток темного цвета. Звук дробления кофейных зерен, звук капель коричневого напитка, постепенно наполняющих чашечку. Шото поймал себя на мысли о том, что ранним утром на кухне одиноко и холодно. Хотелось бы вновь увидеть растянутую майку, зеленые кудри… Просыпаться из-за работающий машины для кофе, а не по звонку будильника. Для Шото услышать звук дробления кофейных зерен в доме — ещё один повод ощутить его присутствие.  Не успела чашечка наполниться до краев, как зазвонил телефон. Мужчина неспешно взял его в руки. На экране горел знакомый номер, но с чего бы этому человеку звонить так рано?  — Слушаю, — нехотя сказал Шото, поднимая трубку.  В трубке раздалось бормотание из-за пропущенных рабочих дней.  — Здесь срочное дело. Ты нужен в течении получаса на рабочем месте, — зашипел голос в телефоне. — Судя по голосу, ты уже не спишь. Я жду тебя.  — Я не могу сегодня.  — Меня это не волнует. Ты и так уже два дня не появляешься на работе.  — Найди кого-нибудь вместо меня, это легко организовать.  — Там нужен именно ты, — тихо ответили в трубке.  — Я могу выкроить лишь два-два с половиной часа, войди в моё положение, — зашипел Тодороки, начиная потирать переносицу большим и указательным пальцами. — Устроит?  — Вполне.  *** Пахло кровью. Тодороки спешно стянул с себя костюм, бросая его на скамью. На скомканной одежде были видны алые пятна, растянувшиеся вдоль рукавов.  — Да ты сегодня сам не свой, — бросил Киришима, наваливаясь на Шото. — Даже по носу получил.  Двуцветный лишь сбросил с себя чужую руку, продолжая в спешке одеваться. Он глянул на часы. 10:03.  «Начало одиннадцатого, мать его…» Он собирался успеть в больницу пораньше, надеялся, что даже с этой чертовой работой успеет к девяти, но нет. Надеялся быть первым, кого увидит Изуку, когда откроет глаза. Увидит его, а не белые стены и пустую комнату. Теперь даже в душ не успеть. Шото вытер лицо полотенцем, стирая засохшую кровь. Глянув в зеркало, висящее позади, он даже слегка улыбнулся, представляя, что сказал бы Мидория..  — Куда спешишь? — отходя, спросил красноголовый.  — В больницу.  Киришиму встал в ступор от такого короткого и непонятного ответа. Он потрепал волосы, молча стоя рядом. Казалось, можно было услышать, как работают заржавевшие механизмы в его голове, и спустя пару секунд он выпалил: — Ты заболел?  Но ответ не прозвучал. Тодороки кинул на красноголового взгляд, наполненный неприязнью и злостью. Он натянул свитер и, схватив пальто, выскочил из раздевалки. Не прощаясь и не закрывая за собой дверь раздевалки, молча убежал.  — Нуу…  Красноголовый шумно вздохнул, закрывая распахнутую дверь.  Шото выскочил на улицу, ловя такси. В салоне он успел немного поправить растрепавшиеся волосы, поглядывая в зеркало заднего вида на своё измученное отражение. Ощущая небольшое жжение в носу и на щеке, двуцветный пытался не обращать внимание на небольшие ранки, которые разукрасили всё его лицо. И всё это из-за одного человека. Ассоциация вызвала его в начале шестого, чтобы в семь начать операцию, которую могли завершить и другие. Закончить без него. Его бросили в самое пекло наживкой, одного против толпы... Нос болезненно запульсировал, напоминая о том, что ему неплохо прилетело.  — Поспешите, пожалуйста. — Здесь пробка, я не могу её объехать.  Тодороки глянул на часы. 10:19. Что-то внутри плясало, не давало ровно сидеть. Нервы натянулись, словно струны, которые вот-вот лопнут от натяжения. Не выдержав, Шото положил на подлокотник несколько купюр и вылез из машины. Бежать по улице в туфлях и пальто тяжело, но не сегодня, не для него. Волосы на затылке встали дыбом, как будто к нему прикоснулись раскаленной лампой, тело словно прошибло электрическим зарядом; все клетки организма тянулись туда, ему нужно было видеть его. В бессознательном состоянии или целым и невредимым, но он должен был.  Небольшие каблуки отбивали быстрый темп шагов, едва ли не переходящих в бег. Стук эхом расходился по пустым коридорам, где блуждали единицы — закрытое отделение для тяжело больных и тех, кто находится в критическом состоянии.  Шото подлетел к ближайшей стойке, в надежде разузнать немного информации, включая номер палаты. Но никого не оказалось. Пусто. Тихо. Он ощутил покалывание в груди, предчувствие кричало, вопило, что есть мочи.  Он пробежал несколько этажей, заглядывая во все окна и палаты. Каждый раз, когда он смотрел сквозь стекло и видел другого человека, его сердце сжималось. Капля счастья, что это не он, но и страх, что его здесь нет.  Он поднялся до четвертого этажа, обойдя больше сотни палат. Гетерохромные глаза заметались по коридору в поисках живой души. И вот, ему наконец попался пожилой мужчина. Шатаясь, он шел навстречу и держался за стену. Его голова была забинтована, а на руке виднелся катетер.  — Прошу прощения, — подойдя ближе, сказал двуцветный и хотел было коснуться чужого плеча, но отдернул руку. — Вы не знаете, где медсестра? На него поднялись белые, как снег, глаза. Скорее всего они были светлые, а сейчас съедены белой пеленой. Он слеп. Пожилой мужчина покачал головой, указывая куда-то за спину. Шото обернулся, видя за собой бегущую к нему медсестру.  — С ним нельзя разговаривать! — прокричала девушка, подхватывая слепого за кончики пальцев, — пойдемте, всё хорошо.  — Постойте, позвольте спросить, — он схватил девушку за запястье, заставляя её остановиться. — К вам должен был попасть кудрявый парень в плохом состоянии…  — Вам к главному врачу, на этаж выше.  Девушка покосилась, уводя пожилого мужчину прочь. Она ещё что-то кинула ему в след, но Шото уже не слышал. Он направился к лестнице. Взлетев вверх и отыскав нужный кабинет, он не нашел там врача. Пустой кабинет в котором стоял на столе горячий кофе.  «Подожду здесь, бегать по этажам бесполезно…» Он сел на знакомый стул, осматривая кабинет. Небольшая комната, десятки, а может и сотни медицинских карт, что, словно книги, стоят в ряд на полках. Глаза спустились ниже, глядя на несколько тоненьких книжек, лежащих на столе. Поднявшись со своего места, он направился ближе к столу. Сделав шаг вперед, Шото заметил боковым зрением движение и, резко повернувшись, остановился на зеркале. Растрепанные волосы, бледное лицо с темными кругами и ссадинами, помятый свитер… Он выглядел отвратительно, словно только что его сбила машина. Двуцветный запустил пальцы в волосы, поправляя прическу; потрепал свитер и, наконец, подошел ближе к столу.   «Изуку Мидория» Слова, подведенные красной ручкой, бросились в глаза. Руки потянулись к папке, лежащей с самого верха, но пальцы тут же отдернулись назад, когда послышался звук позади. Дверь распахнулась и в кабинет вошел врач.  — Это вы, пройдемте со мной, — Врач кивнул в знак приветствия, показывая рукой на выход.  — Да, здравствуйте… Тодороки молча шел за мужчиной, облаченным в белый халат, поглядывая лишний раз по сторонам. Вид больных, лежащих за стеклянными окошками, будоражил, заставляя стыть в жилах кровь. Холодок то и дело пробегал по спине от вида кислородных масок, разноцветных проводов и огромных аппаратов, что поддерживали чью-то жизнь денно и нощно. Бледные лица и потерянные глаза, провожающие спину Шото.  Становилось не по себе.   — Что с ним? — тихо спросил Тодороки, снимая пальто и беря его под руку. — Как его самочувствие? Ему уже лучше?  Но ответа не последовало. Врач молча нырнул меж металлических дверей, придерживая одну, чтобы вошел двуцветный.  Он словно вошел в другое пространство: холодный разряженный воздух с болью засел в легких. Ощутив тяжесть, Шото еле слышно кашлянул, прогоняя ком, ставший в горле. Заметил это, врач слегка улыбнулся, показывая рукой на дверь в самом конце.  — Он там, но перед этим, — мужчина в возрасте остановился возле невзрачной двери, открывая и заглядывая за неё. — Возьмите это.  Он протянул ему белый халат и одноразовую маску. Быстро натянув её на себя, Тодороки быстрым шагом направился к ранее указанной двери.  Каждый новый шаг давался с трудом, но Шото шел. Он боялся того, что может там увидеть.  Тодороки резко замер. Глаза застилали слёзы тонкой пеленой. Он не знал, что на него нашло, но ему никогда не было так страшно, как сегодня. В момент, когда до заветного окошка оставался один шаг и поворот головы. Он не знал, что его там ждёт… Изуродованное тело, едва дышащий или почти здоровый парень? Ему хотелось завыть. Если сейчас он не заставит себя действовать, то больше никогда не сможет смотреть самому себе в глаза. Тело охватил животный страх, но он всё же сделал шаг. Один единственный, но такой тяжелый, словно на его ноги приковали к камню. Поворот головы… *** — Как вы могли это допустить? Чёрт, Как могли?! Шото схватил врача за грудки, подтягивая его на себя. Страх, подсознательно переходящий в агрессию, выплескивался наружу, сжирая сердце и душу изнутри. Ему хотелось сжечь эту чертову больницу, в которой не могут просто помочь. Даже немного замедлить — ничего не могут.  — Любые деньги! Я же говорил, что достану всё, что только понадобится! — на глазах выступили слёзы, а голос начал дрожать. — Почему ему не становится лучше? Почему… — Мы здесь бессильны. Я говорил вам ранее, всё, что вы можете, это быть рядом с ним. Мужчина положил ладонь на чужое запястье, чувствуя, как дрожат руки Шото. Двуцветный медленно отпустил врача, подходя ближе к окошку. Из-за пластмассового стекла на него смотрели мутные зеленовато-серые глаза. Они были словно просто открыты, но сам парень не видел. Он как будто спал с открытыми глазами. Многочисленные аппараты, помогающие его организму всё ещё существовать, отвратительно пищали и гудели, перебивая тишину и создавая собственную мелодию в палате.  — Я могу войти к нему?  — Исключено.  — Прошу, — голос стал настолько тихим, что едва был слышен. — Всего один раз, прошу вас…  — В данный момент аппараты поддерживают большинство жизненно важных органов, включая его сердце. Это исключено, — врач потёр усы и, взглянув на прогероя, которого пробивало мелкой дрожью, шепотом добавил: — Но мы можем сделать исключение…  Глаза Тодороки засияли. Он был готов на всё, только бы быть ближе к нему.  Помимо халата и маски, врач потребовал надеть перчатки и убрать волосы, чтобы не занести в стерильное помещение и не оставить там что либо.  Облаченный в белое, Тодороки шагнул в палату без окон. Его глаза сразу заметались по всевозможным экранам, считывающим данные с едва живого тела. Небольшой сенсорный прибор, показывающий ровное слабое сердцебиение, резко начал рябить. Пульс начал медленно подниматься с сорока пяти до шестидесяти, стоило Шото попасть на глаза Мидории.  — Изуку, я здесь… Он опустился на колени, становясь возле кровати, от которой пахло стерильностью. Дрожащие руки робко коснулись холодных тощих пальцев, аккуратно обхватывая ладонь. Он боялся сделать больно, боялся причинить вред. Коснулся, словно хрупкого растения, что вот-вот увянет, сбрасывая все листья и опуская голову.  — Прости меня, прости. Я не знал, но теперь уже поздно… Слова застряли в горле. Воздух уходил из легких, а тело начало пробивать мелкой дрожью. Руки начали дрожать настолько, что ему пришлось отпустить чужую ладонь, чтобы не навредить. Слеза побежала по щеке, оставляя за собой соленый след. Шото зажмурился, опуская голову чуть ниже кровати, но резко замер. Его лица коснулись холодные пальцы, нежно проводя по щеке и стирая скользящую вниз капельку. Гетерохромные глаза распахнулись. Раскрылись настолько широко, что могли запечатлеть каждую деталь на бледном лице.  — Шото… Хрип, сорвавшийся с сухих и потрескавшихся губ, казалось, эхом разошелся по комнате. Парень, лицо которого закрывала кислородная маска, слегка улыбнулся, прищуриваясь и замечая знакомый силуэт. Его пальцы легонько гладили горячую щёку, цепляя костяшкой одноразовую маску.  — Я здесь, я здесь, милый Изуку, — голос дрожал, переходя в едва уловимый шепот. Тодороки стянул с лица одноразовую маску, позволяя парню касаться своего лица без проблем, немного подаваясь вперед. — Я так волновался, когда тебя увезли… Думал, ты вновь уйдешь, и я останусь один…  Он боялся прикасаться к Изуку, что, словно цветок, увядает на глазах. Всё, что он мог, — податься головой вперед, позволяя коснуться себя. Шото молча смотрел в потускневшие глаза, стараясь прочесть в них хоть что-то, но свои собственные застилали слёзы.  — Я всё знал, — зеленоволосый закашлялся, со свистом втягивая воздух в лёгкие. — Не вини… Себя… Всего несколько минут, но в тот день он слышал всё.  Он слышал, как врач извинялся, стараясь успокоить взбесившегося Тодороки… Он слышал, как двуцветный кричал на медперсонал, за их халатность и бездействие, грозясь посадить всех и сжечь здесь всё к чертям. Но он мог лишь молча закурить, открывая форточку и надеясь, что аромат сигарет выветрится из палаты до прихода Шото…  Аппарат начал истерично пищать и в палату влетел врач. Пожилой мужчина спешно подошел к сенсорным экранам, сверяя показатели.  — Его пульс учащается, — сказал врач, переводя взгляд на прогероя, стоящего на коленях. — Нужно покинуть палату.  — Всего минуту, прошу вас, — Тодороки коснулся дрожащими пальцами руки Изуку, робко оставляя поцелуй на кончиках пальцев. — Я буду здесь, за дверью… Каждый раз, как ты будешь открывать глаза, я буду рядом… Я обещаю тебе… Он прильнул губами к холодной руке в последний раз, поднимаясь с колен. По щекам текли хрустальные капли, капая на пол, но никому до них не было дела. Гетерохромные глаза с сожалением и грустью смотрели на тонкие пальцы и похудевшие до невозможного руки, на впалые щеки и выпирающие скулы.  — Ты мой герой, — слова едва сорвались с губ Тодороки, — Но я не настолько сильный, как ты…  Он всхлипнул, отпуская чужую руку и выходя из палаты. Истеричный писк аппарата начал набирать темп, но Шото больше не мог находиться в палате. Выйдя из белой комнаты, он прошел несколько метров и сполз вниз по стене. Ладони закрыли лицо. Слезы хлынули из глаз. За все свои годы он так не плакал ни разу, не давал страданию вырваться наружу. Хранил эти эмоции, старался их сдержать, закапывая как можно глубже… А теперь внутри всё рухнуло, у него отняли одного за другим всех, кого он любил. Он не мог сдержать истерики, и слёзы катились по щекам, капая на больничную плитку. Шото держался до последнего, стараясь не завопить, не закричать, но не мог сдержать рваных всхлипов, что заполнили пустующий коридор и развеяли удушающую тишину.  Со временем аппарат перестал так звонко и бешено пищать, и из палаты вышел врач. Пожилой мужчина подошел к сидящему на полу Шото, похлопывая его по плечу.  — Я вколол ему препарат, чтобы он отдохнул, — мужчина потрепал героя за плечо, стараясь привлечь его внимание. — Вам бы тоже не помешала капля успокоительного, пойдёмте со мной.  *** После обеда Шото вернулся к палате. Он молча сидел на скамье, прислонившись затылком к стене и слушая стабильный писк прибора из палаты, что иногда рябил и слегка прыгал.  «Наверное, ему снится сон… Боже, пусть это будет что-то хорошее» — складывая руки в замок, мысленно просил Тодороки. Он каждые десять минут поднимался, заглядывал в окошко, касаясь его руками. Сам себя успокаивал, глядя на умиротворенно спящего парня, чей пульс едва ли поднимался до пятидесяти пяти.  К вечеру он был вынужден покинуть больницу.  Возвращаясь в пустую квартиру, в которой ещё витал родной запах, Шото страдал лишь больше. Не ужиная, он ложился в холодную постель, надеялся, что новый день наступит быстрее, но не мог сомкнуть глаз. Сердце болезненно сжималось, а мысли были спутаны в один большой комок. Надежды, что секунды перерастут в минуты и пролетят как можно быстрее, рассыпались прахом. Он ворочался в постели до самого утра, пока первые лучи не коснулись штор его спальни. Поднявшись, он вновь направился в больницу, по пути заходя в уже знакомый цветочный магазинчик.  К началу восьмого Шото уже был возле палаты. С грустной улыбкой заглянул в окошко, полюбовался на спящего Изуку, лицо которого стало немного лучше. Он положил букет больших белых пионов на соседнее место, садясь на скамью по центру и вновь облокачиваясь затылком о стену.  «Ты всегда смеялся громче всех, упорнее остальных делал вид, что у тебя всё в порядке. Хохотал, прощаясь с одноклассниками, хлопал их по спинам, а потом шел к дому, в котором не было отца. Обычно в таких историях единственным лучом света становиться мать. Но в твоём случае мрак был беспросветным… Вечно уставший, с холодными руками. Когда-то прекрасный юноша , теперь — слабый отзвук самого себя. Потухшие глаза, тусклые волосы с седой прядью... Но ты по-прежнему будешь моим милым и прекрасным героем…» Тодороки потёр переносицу пальцами — бессонная ночь давала о себе знать. Он прильнул к стене, закрывая глаза и просто слушая неизменный писк приборов, в очередной раз надеясь, что Изуку станет хоть немного лучше.  *** Шото распахнул глаза. В ушах звенел истеричный писк приборов. Он вскочил со своего места, заглядывая в прозрачное окошко. Один из сенсорных экранов мигал, показывая красным надпись и небольшие цифры. Рядом виднелось небольшая линия, что колыхалась и дергалась.  «Пульс зашкаливает…» — Врача! Срочно, врача! — Тодороки закричал, что есть мочи. Голос был настолько громким, что коридор словно ходил ходуном. — Прошу! Здесь плохо пациенту!  Глаза вновь метнулись за стекло. Ровная полоса. «Нет..» Сняв с себя пальто и кинув на скамью, Шото распахнул дверь в палату. Подлетев к бездыханному телу, он снял с него кислородную маску и принялся нажимать руками ему на грудь. Под пальцами чувствовались выпирающие ребра, под которыми лёгкие со свистом выпускали воздух.  — Изуку, нет, прошу, — Тодороки припал ртом к сухим безвольным губам, выдыхая изо всех сил и замечая, что грудь зеленоволосого вяло приподнимается и снова опадает. — Дыши! Пожалуйста, дыши! Борись! Барись! Ты мой герой, слышишь?! Ты обязан бороться! Сил не было никаких, но Шото не привык отступать. Лоб взмок, капли пота скатились с лица, капая на белоснежное одеяние парня. Тодороки яростно давил на грудь, продолжая взывать о помощи. Наконец в палату забежали медики, внося дефибриллятор. Шото оттолкнули от тела. Металлические приборы коснулись оголенной груди.  Один раз. Второй. Безжизненное тело подскакивало, словно тряпичная кукла.  Его сердце перестало биться, и запустить вновь его уже не смогут. Тело медленно остынет. Он был мёртв.  — Нет, подождите, — Ноги подкосились и Шото упал на колени, глядя, как врачи опускают руки. — Прошу, нет, ещё раз… Умоляю!  На ватных ногах он встал, бросаясь к одному из врачей и вырывая у него металлический аппарат. Едва ли он успел коснуться края белого халата, как его оттащили от тела. Врачи подхватили Тодороки под руки, силой вытягивая его из палаты. Он видел повернутую набок голову, видел распахнутые глаза и, как ему казалось, слезу, собравшуюся в самом уголке меж поредевших ресниц.  Он кричал, сопротивлялся. Умолял попробовать ещё раз, уверяя, что парень будет бороться, что всё получится и он очнется. Но врачи молча мотали головами, опуская руки…  Он плакал так громко и горько, словно потерял абсолютно всё… Казалось, вопль, наполненный неимоверной болью и сожалением, разносился по всем коридорам больницы, сотрясая белые стены. Он оплакивал единственного, кто для него что-то значил… Единственного, кто остался с ним. Спустя время с ним кто-то заговорил. Он слышал, но ответить не мог. Внутри все почернело, и было такое ощущение, что в затылок льют свинец и он медленно сковывает всё тело... Его сердце остановилось. Потерянный и холодный Изуку снова стал его милым и дорогим Изуку. Он останется в памяти, как человек с самой прекрасной улыбкой, как человек, что научил его самого радоваться мелочам и улыбаться… Пусть позже он стал холоден, да даже то, что он отдалился, не мешало Шото любить его. Плоть живет за счет плоти, за жизнь платишь жизнью. Он умер, а Тодороки продолжил жить. Так всегда случалось, с самого его детства.  Все, кто его окружал, уходили, а он оставался. Оставался один… *** Ладонь коснулась холодного камня. Пальцы прошлись по гладкой поверхности поглаживающими движениями, словно утешали то, что не может чувствовать. Он опустился на зеленую траву рядом, доставая из заднего кармана брюк пачку и зажигалку. Прикурил одну сигарету, пропустил в лёгкие хорошую затяжку и положил на край каменной плиты, оставляя её дымиться и спокойно тлеть. Достал другую, закурил сам, стараясь сдерживать выступившие на глазах слёзы.  — Знаешь, я скучаю…  Едва он смог выдавить из себя эти слова. Голос дрожал. Ком в горле не давал сделать даже вдох ядовитого дыма, сжимая лёгкие и ребра. Пальцы скользнули в карман, пряча там зажигалку и пачку сигарет, а вместо этого выудили оттуда небольшой конвертик, сделанный вручную. Бумажный сверток опустился в маленькую ячейку, где уже были десятки точно таких же, опущенных туда ранее.  — Ты знаешь, мне тяжело навещать тебя, — голос дрожал, но глоток ядовитого дыма помог, — я не настолько сильный, как ты… Он поднялся с места, отряхивая штаны от прилипших на них зеленых травинок. Сделал очередную затяжку, выпуская пышное кольцо дыма.  Он молча стоял ещё несколько минут, глядя куда-то вдаль и просто ожидая, пока сигарета перестанет тлеть. Наслаждаясь весенним ветерком, просто был рядом.  Окурок слегка дымился, пуская тонкую струйку дыма. Потянувшись, он через мгновение выбросит его в пепельницу, где лежит предыдущий, уже остывший. Как обычно проведет рукой по выгравированной надписи, оставит лёгкий поцелуй, больше похожий на едва ощутимое прикосновение губ к холодному камню, и покинет кладбище. 

Любимому Изуку от Шото»

Надпись на надгробии немного потерлась из-за частых касаний. «il mio eror». Французское ‘Мой герой’, выгравированное вручную. Он сам сидел, вырезая и вытачивая каждую букву собственными руками…