#СЕТЬ

#Дмитрий       Я сидел и был, мягко говоря, в шоке от происходящего. Она меня не узнала. Это осознание едко копошилось под кожей и заставляло злиться. А еще злило то, что сегодня утром я столкнулся в автобусе именно с ней, но не понял этого. Вероятность совпадения, конечно, была мала, но я искренне надеялся, что мой член так остро отреагировал на «просто девушку с такой же татуировкой». Либо это неудачная шутка Всевышнего, либо долбанное стечение обстоятельств, в которое особенно хотелось верить.       Маленькая сука. Мало того, что она начала распускать свои руки, так еще и швырнула пару купюр на стол. Откуда, интересно знать, такая щедрость? Меня будто всего оплевали, убеждая в несостоятельности и неспособности оплатить счет. В школьные годы это действительно было сложно сделать по понятным причинам, но я подрабатывал после занятий, чтобы у меня была возможность сводить эту дрянь в кино и произвести на нее впечатление.       В ней почти ничего не изменилось. Все такая же тонкая мелкая пигалица ростом с табуретку. Я успел разглядеть всклокоченное гнездо на ее голове и пухлые губы, которые в школьные годы точно были тоньше. Неужели уколы? Хотя, я был бы не удивлен, зная о том, чем она раньше занималась. Или все еще занимается? Она была растрепанной, ни грамма косметики на маленьком лице, подчеркнутое выразительной зрелостью взрослой женщины, и ее безумно большие глаза, пылающие яростью. Почему она была разгневана? Впрочем, это было совсем не важно. Это было мне неинтересно.       Она меня не узнала. Это забавляло, но в то же время невыносимо раздражало. Я помнил все, знал ее сучью натуру, знал очень хорошо. В тот момент во мне родилась четкая уверенность в том, что я готов унизить и сломать ее, как однажды она без всякого сожаления сделала это со мной.

***

#Дмитрий. 12 лет назад. В этом дне не было ничего особенного. Он начался, как это и бывало ранее, с моего опоздания. Отец за пропущенное занятие никогда не наказывал, но вот учителя частенько вызывали того в школу. Они выполняли свою работу, но и отец батрачил в своей автомастерской не покладая рук, именно поэтому никогда не приходил на вызовы и родительские собрания, отмахиваясь от преподавателей как от назойливых мух. Он верил, что его сын был достаточно взрослым, чтобы решить свои проблемы самостоятельно.       Маши почему-то тоже не было на первом уроке, и я начал слегка нервничать — та не отвечала на сообщения и звонки со вчерашнего дня. Тогда я особо не переживал, думая, что та вполне могла быть занята. Мать у нее была строгой и таскала ее по репетиторам в надежде, что та сдаст «на отлично» выпускные экзамены и сможет поступить в юридический университет. Но она была умна и без дополнительных занятий — была лучшей в классе и хороша в литературе и истории.       Я был без ума от ее живого характера и любознательной натуры. Я был без ума от того, как она смеялась над моими глупыми шутками и как наблюдала за мной, когда я играл в «Тим Фортресс» — в те редкие моменты нам удавалось побыть наедине у меня дома. Естественно, я не упускал момента обниматься с ней и любоваться тем, как ее ресницы трепетали, когда я целовал ее. Я был неопытным пацаном и целовался с открытыми глазами — мне так было интересно наблюдать за ней в эти моменты.       Первый поцелуй. Это было очень неловко. Когда я решился впервые ее поцеловать — я был слишком настойчив, слышал, как одноклассницы говорили о том, что им нравится, когда парни о поцелуе не спрашивали, когда без спроса брали то, что хотят. Подумав, что это неплохая идея, и не рассчитав силы, я ударился зубами о ее зубы. Что ж, это был и мой первый поцелуй. К счастью, она надо мной не смеялась и, выждав мгновение, сама потянулась к моим губам, будто стирая между нами образовавшееся смущение. Тогда мне думалось, что это событие отпечатается в моей памяти навсегда.       Она была до боли красивой. Нет, это была не та красота, какой ее все представляли. Она была угловатой и невероятно хрупкой, казалось, ее можно было сломать одним неправильным движением. Ее неоформившаяся фигура подростка резко контрастировала с длинными черными волосами и огромными орехово-зелеными глазами на маленьком бледном лице с редкими веснушками. Я постоянно смотрел в ее глаза. К одиннадцатому классу она оставалась все такой же тонкой, невыносимо миниатюрной, и всегда старалась скрыть это под мешковатой одеждой. Казалось, она стеснялась своего телосложения. Я был огромным в сравнении с ней, и от этого она виделась мне еще более нежной. Обнимая, я мог полностью закрыть ее собой, и за счет этого чувствовал себя горой, стеной, опорой и всем тем, чем так любили называть девушки своего молодого человека. Я чувствовал себя нужным и важным. В те моменты я действительно считал себя взрослым мужчиной.       Она была моей первой любовью. Господи, она была прекрасна. Я был уверен, что влюбился. Еще тогда, когда четырнадцатилетним юнцом учил ее ездить на старой с облупленной краской дедовской «Яве», когда она с криками и заливистым смехом ехала по деревенской грунтовой пыльной дороге и, пережав задний тормоз, улетела в кусты. Мы с пацанами тогда знатно перетрусили, но та только вскочила, подняв руки вверх, прокричала — «Я жива!», и разразилась еще более громким хохотом, будто бы не она только что содрала острые коленки и ладони в кровь. Тот миг мне казался вечностью — я будто бы смотрел на нее впервые. Она была как тот боевой енот Ракета — маленькая, но решительная и безмерно сильная.       Мои чувства усиливало и то, что я был у нее первый. Она об этом не говорила, но я точно знал это — чувствовал. И однажды, когда я все-таки решился об этом спросить, она сумела только отвернуться и еле заметно кивнуть головой.       Я был школьником и, конечно, юношеский спермотоксикоз бил в голову автоматной очередью. Ну, или не в голову… Наши редкие посиделки заканчивались невинным петтингом, но я никогда не переступал ту самую запретную грань — боялся ее испугать и элементарно навредить. Впрочем, ее чистота и невинность отшибали полностью мой разум — одного поцелуя было достаточно, чтобы понять, что в штанах становилось предательски тесно.       Однажды мне удалось коснуться ее груди через ткань тонкой футболки, скрывающейся под плотной толстовкой оверсайз. Она не носила лифчик. Этот факт обдал волной возбуждения мой пах. Оказалось, что ее грудь была больше, чем я себе это представлял — она удобно ложилась в мою ладонь и была упруго тяжелой. В тот момент она рвано втянула воздух, приоткрыв раскрасневшиеся от часовых поцелуев губы, положила свою маленькую ладонь на мою ширинку, и только этого хватило, чтобы я унизительно кончил в штаны. Так стыдно мне еще не было, и я позорно сбежал в ванну, чтобы смыть с себя свой жалкий и мелочный поступок сосунка. О взаимной ее разрядке не могло идти и речи, я боялся облажаться еще раз.       Мы были детьми, но это не мешало нам нежно любить друг друга. Банально — хулиган-двоечник и мамина дочка-отличница. Наши отношения были одним большим «клише» как в глупых подростковых «романах для девочек», о которых мне рассказывала Маша, но мне так было плевать, тогда я думал, что жил только для того, чтобы встречаться с ней.       Мы держали наши встречи в тайне. Девочка боялась, что ее мамаша, узнав об этом, запрет дома и больше никогда не отпустит гулять, так как не стоит заморачивать голову глупой детской любовью — «приоритете учеба». Я же скрывал только потому, что боялся, что у меня ее отберут, хотя хотелось кричать во весь голос о том, что она со мной и принадлежит только мне.       Я не думал о том, что это может когда-либо закончиться.       — Слышали, Калинина-то быстро повзрослела. Не успели выпуститься, а она уже вовсю с мужиками зажигает! — на галерке кто-то громко гоготал, а у меня внутри все похолодело. Я вслушивался в колкие высказывания, начиная прокручивать в своей голове самые страшные варианты того, о чем бы мог говорить этот придурок.       — Зацени сиськи! — одобряющее улюлюканье.       — Будь у меня такие сиськи, я, наверное, был бы Супермен!       — Скорее, Супервумен! — высказалась кто-то из девочек, и дикий хохот одноклассников взорвал вокруг меня пространство. Я, не осознавая, что делаю, выхватил телефон у Самсонова и вгляделся в изображение в новеньком смартфоне, который передавался уже по второму кругу. На фото Маша топлес с закрытыми глазами, будто сладко спала, лежала в объятьях жирного мужика. Внутри все оборвалось, и я почувствовал, как меня начинает выворачивать в рвотном позыве.       Это какая-то ошибка: фотошоп, злая шутка, но точно не правда. Я не мог поверить своим глазам.       — Че, тоже захотел, Димон? И я бы с ней не прочь. Кто ж знал, что под балахонами она скрывала такие сиськи, — мой кулак машинально врезался в морду слабого на язык Самсонова, и он повалился на пол. Его физиономия отражала смесь непонимания и какой-то обиды. Мы с ним не были друзьями, но и врагами не были. Мы относились друг к другу ровно, если в данном случае это можно было так назвать. Поэтому его реакцию вполне можно было понять.       — Димон, ты че? — вокруг одноклассника начал собираться народ.       Даже Варда, мой лучший друг, смотрел с недоумением, но в его взгляде также четко читался интерес. Я ему ничего о ней не рассказывал, и порой меня одолевал стыд за то, что я не посвящал его в свои личные переживания. Я думал, что таким образом смогу уберечь отношения с Машей. Девчонки в классе часто говорили, что если мужчина действительно любит, то он не будет трепаться, вот это и засело у меня в голове. Мне часто приходилось подслушивать разговоры одноклассниц, чтобы понять, что девушкам нужно да как они устроены.       Я находился в прострации. В ушах громкими ударами долбило сердце. Сучка клялась мне в любви и говорила, что не готова, и я готов был ждать, а пока я ждал, она кувыркалась со старыми извращенцами. В голове мелькали картинки наших прогулок и совместных походов в кино — она всегда на людях держала меня за руку, никого не смущаясь. Еще один рвотный позыв узлом скрутился в районе солнечного сплетения. Я схватил рюкзак и вышел из класса.       Пока направлялся к выходу —доставал из карманов протертых джинс пачку «Мальборо». Мне необходимо было закурить — успокоить верно поехавшую крышу.       — Могилевский, курить только за территорией школы! — крикнул охранник из-за спины.       — Договор, дядь Вань.       Наверное, стоило поговорить с ней — дать объясниться, но мне не хотелось ни в чем разбираться, и я не собирался. Все и так было понятно — ничего нового я бы не услышал и не увидел, впрочем, на этот счет я сильно ошибался.       Столкнулся с ней на выходе из школы. Ее лицо было опухшим, а глаза красными, от того более яркими. Кажется, она плакала. Еще один порыв отвращения прострелил грудную клетку. Ненавижу.       — Дим, я… я могу все объяснить, — тонкий голосок точно вспахивал меня изнутри и не казался таким ангельским, каким был раньше.       — Не нужно объяснений, шлюха, — меня перекосило от осознания значения этого слова, которое непрошено вырвалось из моего рта, и что я произнес его в отношении человека, которого, клянусь Богом, никогда в жизни не подумал бы так называть. — Ты только одно мне скажи. Зачем ты мне пиздела? — честное слово, я готов был ее придушить, лишь бы не чувствовать той боли, которая прожигала меня ядом, как если бы кислота плавила полимеры. Мой мозг кипел, а ладони зудели в позыве что-нибудь уничтожить. Хотелось унять этот чертов зуд, но все, что я мог — это бессильно сжимать кулаки, врезаясь ногтями в ладони.       — Я… это не я, — она начала задыхаться от слез, которые текли из ее глаз. Вот и все объяснение. «Это не я».       — А кто, мать твою?! — я взревел от бессилия, не понимая, что я такого сделал, что со мной так поступила девочка, в которую я влюбился без памяти, чувства которой были взаимны. Или не были? Я уже не мог точно определить где была правда. Вокруг нас все было привычным: весеннее майское солнце золотыми зайчиками скакало по молодой листве деревьев, первоклассники, как и птицы, щебетали и перекрикивали друг друга, играя в незамысловатые игры. И только над нами воцарились черные тучи с яркими проблесками гремучих молний.       — Я люблю тебя… — что, черт возьми, она говорит? Почему она так просто произносила эти слова, будто бы они действительно для нее что-то значили? — Дим, мне нужно время, чтобы все рассказать, пожалуйста… дай мне время… — она вовсю рыдала, а меня как громом поразило. Эта дрянь просила дать ей время, снова дать время.       — Да пошла ты, сука. Никакого времени. Ты все просрала, — мне жизненно необходимо было убраться от нее подальше. Я не мог смотреть в ее глаза, я ей не верил, как бы ни пытался, я не мог ей верить. — Не пиши и не звони больше. Ты мне противна.       — Что? — тихо переспросила она.       — Я могу повторить, но не думаю, что нам это нужно. Ты ничего уже не исправишь. — Я услышал, как она глубоко вдохнула воздух в легкие, и в следующий миг мое лицо обдало жгучей болью от пощечины. Это совершенно не отрезвило и не принесло никакого спокойствия. Я начал ненавидеть ее еще больше, еще и за то, что не мог ответно физически сделать больно. Зубы скрипнули друг о друга.       — Знаешь, Могилевский, я ни капли не жалею, что отдалась мужчине, который знает, как вести себя с девушкой. Я рада, что лишилась девственности с мужчиной, который умеет доставлять удовольствие. — Из ее глаз перестали литься слезы, и она задрала подбородок. На долю секунды она как будто бы потухла и стала отрешенной. И эта стерва смеет распускать свои руки? Мне было этого достаточно. Она выбила из меня дух не только пощечиной, но и правдой, которую не стала скрывать. Этого хватило, чтобы выкинуть ее из своего сердца. Маленькая лживая стерва. Развернувшись на пятках, я двинулся в сторону остановки, наконец заполняя свои легкие едким дымом сигареты.