Пламенное небо

Если спросить Ямамото о том, что ближе и роднее всего её сердцу, то она, скорее всего, обязательно достанет припрятанный у этого самого сердца аккуратно сложенный сверток из очень редкой и баснословно дорогой тканевой непромокаемой бумаги, которую использовали только в Императорском дворце с целью запечатлеть на ней изыски художественного искусства. Когда-то еще будучи в сумраке и знакомясь с историей о принце Гэндзи, Сюэ Ян читал её на развернутых рулонах именно из такой ткани. Что ж, если Ямамото спросить, она обязательно вытащит аккуратно сложенный сверток, на поверхности которого будет изображен горячо любимый и обожаемый ею сын, чаще всего вспоминая о нем именно тогда, когда у неё заканчивались деньги, или когда она вовлекалась в особо громкий спор, где на её голову лилось столько ругани, что невольно она тянулась рукой к сердцу, где в укромном внутреннем кармашке находилось её сокровище. Что же касается того, что милее и ближе всех было её глазам, то здесь ей отвечать не приходилось, поскольку Ямамото была человеком дела, и всяким там разговорам предпочитала сразу переходить к делу. — Ты знаешь, что в Японии показать мизинец означает «любовник» или «любовница», — скорее как утверждение, нежели вопрос сказала Ямамото, задумчиво склонив голову. — Из-за чего я недоумеваю: этот юноша так расстроен, потому что знает об этом, или потому что не знает и всё еще наивно полагает, что мизинцы лишь для красной нити? Чушь. Для любви, которой он так желает, мизинец действительно важен лишь тогда, когда нужно растягивать… — Это потому, что он самый маленький? — тяжело дыша, спросила другая женщина. Ямамото, чья рука медленно и плавно выводила движения, скрестила ноги и начала помахивать ими в воздухе. Она лежала на животе и явно пребывала в раздумьях. — С другой стороны, о том, что это твой мужчина, говорит именно большой палец, направленный в его сторону, мизинец же обычно говорит о любовнице… О, я вспомнила! Если юноша направляет мизинец в сторону мужчины, это означает, что он его любовник, но сам он исполняет роль женщины в их отношениях. Большой же палец говорит о правящем члене. — То есть, если юноша показывает мизинец, значит он при всех признает в мужчине своего любовника, и к тому же дает понять, что сам юноша снизу?.. — женщине было очень трудно говорить, потому что для произнесения слов требовалось ровное спокойное дыхание, а его у неё сейчас не было. — Но разве это не принижает его достоинство? Ямамото хмыкнула, и с дразнящей полуулыбкой ускорила свои движения. — Даже государь забывает о достоинстве, когда оказывается на ложе не один, — её красные губы растянула широкая улыбка, а глаза сверкнули ярче. — Ну, и раз уж мы заговорили о прекрасном, знаешь ли ты, что веер — это не только милая безделица, оно еще и спасает от жары, хотя сейчас, кажется, она лишь провоцирует жар, не правда ли? Ну что за «неожиданный» парадокс… Веера Ямамото славились своей большой редкостью и мастерством. Были у неё и веера-кинжалы, веера со спрятанными в них иглами, тонкими лезвиями и даже пропитанные отравой. Но были у неё веера и для другой битвы, например как этот, исполненный из мягчайшего дерева, покрытый слоем черного лака на рукояти, которая к тому же была унизана черными жемчужинами. Их было много, они были закреплены по всей длине рукояти, и держать такой веер, само собой, было немного неудобно. Правда этот держать и не нужно было, ведь предназначался он совсем для другого. — А-ах… — когда украшенная жемчужинами рукоять проходила по влажному месту между ног женщины, она не могла сдержать дрожь. Внутри неё все сжималось, но сжимало пустоту, остро нуждаясь, чтобы эта пустота была чем-то заполнена. Сквозь нежную ткань её шёлкового белья проступали влажные пятна, и чем сильнее было трение, тем более влажно становилось. — Очень дорого мне обошлось встретить рассвет с тобой, — хитро прищурилась Ямамото. — А деньги, как ты понимаешь, мое самое больное место. — Это… — задыхаясь, простонала она, и сквозь туманную пелену в глазах рассмотрела на полу свой верхний халат и потянулась к нему рукой. — Я… я заплачу, только не уходите. — Что тебе нравится больше? — озорно улыбнулась Ямамото. — Мой веер, или же мои… Женщина издала разочарованный возглас сразу же, как только рукоять убрали от сокровенного местечка, и увидев, что Ямамото, присев на колени, согнулась как кошечка, при этом хитро прищуриваясь, женщина едва ли не заплакала от обиды, и не сдерживая гнев буквально набросилась на неё, в желании немедленно продолжить то, чем они занимались. Она была очень возбуждена и все еще не удовлетворена, поэтому накинувшись на Ямамото она принялась покрывать её несдержанными поцелуями и тереться о все доступные места на её теле, невзирая на то, что только Ямамото все еще была полностью (почти) одетой. — Пожалуйста… — шептала она, инстинктивно направляясь ниже. — Пожалуйста, я заплачу, я заплачу… — Но у меня еще есть долги, — жалостливо протянула Ямамото. — От воспоминаний о них мое настроение падает, а руки опускаются… — Я заплачу! — уже более громко крикнула она и раздвинула ей ноги. Понимая, что она хочет сделать, Ямамото быстро придержала её, коснувшись ладонью лба женщины и миролюбиво улыбнулась. — Киса, а ты ручки перед этим мыла? — певче спросила она. — Не подумай, что я тяну время, просто мы пришли с улицы, а если учитывать, где я тебя сняла…

***

Мурлыкая себе под нос, страшно довольная Ямамото поглаживала хорошо закрепленный на поясе увесистый мешочек. — Наш девиз непобедим, — напевая, улыбалась она, — возбудим и не дадим. Кошелечек прошуршим, а на утро и след простыл. Затем, проверив прическу, обернулась на весенний дом. — Ничего личного, красавица, — бровь Ямамото изящно изогнулась, что придало её лицу того тонкого очарования, в котором можно угадать нотки хитрости. — Но вопрос «Где деньги?!» оставит тебе обо мне куда больше ярких воспоминаний, учитывая, как сильно ты меня возненавидишь за эту крошечную кражу. Она была так довольна собой, что не шла, а чуть ли не танцевала танго, порой сопровождая повороты особым движением бедрами, так ей было хорошо. Жизнь борделей, как бы это странно ни звучало, очень часто бедна на яркие качественные удовольствия, если дело касается именно его обитателей, а потому куртизанки, привлеченные к такому с юности, даже повзрослев телом умом остаются почти что детьми, точнее взрослыми становятся лишь желания, но внутри это те самые наивные доверчивые дети, что за красивую улыбку в свою сторону да прогулку под луной, а если ко всему этому еще и прибавить слова любви расцветают точно весенние цветы и мгновенно благоухают любовью, которую жаждут с кем-то разделить. Но такие женщины, или как их называла Ямамото «куколки с макияжем», были скучны для неё, даже если они сами платили за её компанию. Ямамото была очень притягательным человеком, с дерзким, местами агрессивным взглядом и такими же действиями, если её хорошенько спровоцировать. Она не стеснялась ни в выражениях, ни в действиях, и часто бывало так, что будучи «дамой на вечер» для какой-нибудь куртизанки защищала несчастную девушку от прежнего приставучего кавалера, либо вступая с ним в драку, либо заправляясь с ним огненной водой до утра. Еще никому не удавалось выиграть у Ямамото сию «эпохальную» битву, — эту женщину просто невозможно было перепить! — Пятнадцать, шестнадцать… — прислонившись к колонне какого-то здания, Ямамото пересчитывала деньги. — О, тут даже золото есть. Недурно… — Эй, Ямамото! Женщина тут же вздрогнула и с испугу дернула ногой. Та, к её удивлению, отчего-то скользнула вперед, а вместе с ней и хлипкая доска под подошвой её обуви. Съехав с прежнего положения доска обнажила дыру в полу, черное пространство внутри которой не давало увидеть дна, и чуть не сев на шпагат Ямамото инстинктивно разомкнула пальцы, чтобы хоть за что-то ухватиться. Но ведь её пальцы держали кошелек, а что случается, когда пальцы размыкаются? У бесценного сокровища резко появляются крылья, вот только тянут они не вверх, а вниз. — Э? — когда кошелек упал в это чёрное нечто, лицо Ямамото приняло донельзя глупое выражение, а глаза широко распахнулись от удивления. Не мигая, она попробовала сжимать и разжимать пальцы, но ощущения не врали ей: кошелька больше не было в её руках. — Моя прелесть… — медленно проблеяла она и начала оседать на пол. Да, удача Ямамото была поистине редкой. Она потратила на проститутку свое последнее серебро, чтобы купить ей выпить и заставить довериться себе, чтобы потом ограбить. Ограбив, она благополучно ушла с чужими деньгами, но нежданно-негаданно появившись из ниоткуда, чёрная дыра скушала и её удачу, и её деньги. Воистину: потеряв свое она обретала чужое, но и это чужое недолго задерживалось у неё. — Ямамото, — потрогав её за плечо, женщина начала трясти её сильнее. — Ты чего это побледнела? Едва ли не плача, с лица Ямамото, казалось, сошла сама жизнь. — Д… деньги, — слабо проблеяла она. — М… мои деньги. Мы были вместе такие короткие минуты. — Так тебе деньги нужны? — обрадовалась та. — А я как раз к тебе за этим. Как насчет партии в маджонг? Всё еще глупо хлопая глазами, до сих пор пребывая в парализованном шоке от такой важной для неё утраты, Ямамото едва ли не уплывала телом вниз на своих резко ослабевших ногах. — Я бы с удовольствием, но видишь ли, а заодно и держись, потому что новость тебя расстроит, — она сделала полную грудь воздуха и тихо шепнула: — Денег нет. — Так это ничего, — отчего-то заулыбалась та. — Предложишь в качестве оплаты себя, делов то. — На какой основе? — кожей учуяв возможное западло, напряглась Ямамото. — Желательно бы, чтобы на постоянной, — задумчиво ответила та. — Но да не суть. Отработаешь недельку в моем борделе и всё. — Недельку? — выпучила глаза Ямамото. — Понимаешь, неделя — это слишком долго, мой хозяин может нагрянуть в любой миг. — Тогда как насчёт одного дня? — мгновенно перебил она. — Одного дня? — О, ты даже не представляешь, что это будет за день, — гаденько улыбнувшись, женщина обнажила пару серебряных зубов во рту. — Все твои таланты, конечно, не окупятся, не успеют просто, но хотя бы долги закроешь. — Ты знаешь, как-то не особо хочется. Давай сыграем по старинке, денежкой, а уж как долги вернуть я найду. — Ямамото, я уверена, боги соблаговолят тебе удачу. — Боги? — мгновенно скривилась та. — Два пошли они на корень жизни, у этих тварей даже нимбы ворованные! — Уж кто бы говорил, — прозвучав столь неожиданно, знакомый голос вынудил Ямамото мгновенно встрепенуться и дико завертеть головой, ища обладателя этого недовольного голоса. Жэчхи, который сидел на горизонтальной балке прямо над ней, изогнул бровь и криво улыбнулся уголком рта. «Сволочь, — мгновенно поняв смысл этой гаденькой улыбочки, подумала Ямамото. — Твоими руками эта паршивая доска лишила меня заработка?!» Увидев в её глазах неподдельный гнев, улыбка змея стала шире, и от этого зрелища женщина рядом с Ямамото попятилась, мгновенно дав деру от греха подальше. Сама же Ямамото, вдохнув поглубже, сверлила недовольным взглядом это до безобразие довольное лицо, пока светлая мысль, так неожиданно пришедшая ей в голову, не заставила уголки её губ приподняться в медленной довольной улыбке. — Пока твоё сердце там, где должно, неважно, что ты суёшь в свой рот, — с обворожительной улыбкой весело сказала Ямамото, тем самым намекая об отличительной черте возлюбленного существа Жэчхи. Но змей превратно понял её слова, не расслышав в них толику восхищения и даже обожания, взамен этого подумав, что Ямамото припоминает ему дела дней минувших. — С собой меня не равняй, — презрительно фыркнул он, — я вполне себе уважаемый человек, а ты только вчера с дерева слезла. Мой бизнес процветёт где бы я его не начал, и в отличии от тебя я деньги не краду, а зарабатываю… — Да-да… — вяло отмахнулась Ямамото. — Хватит уже за свой хэпинес. Невозможно было не заметить её дивное ударение на последнем слове, на что змей оскалился, но так и не нашел что сказать. Ямамото не была бы Ямамото, если бы даже в, казалось бы, проигрышной ситуации последнее слово не оставалось за ней, а поскольку ничего путного змей придумать не мог, то решил свести всё к тому, к чему они обычно приходили — к драке. — Что ты сказала?! — мгновенно соскочив на землю, Жэчхи принял угрожающую позицию. — Говорю, хорошо хоть в этом в свою мать не пошел, хотя… на какую половину своего пола тебя пускал Лунъю? Однако погоди, не отвечай, лучше мне не знать. Черт возьми, и тут выкрутился. — Не смей трогать мою мать! — прошипел Жэчхи. — Ну любила эта стерва хэпинес, — развела руками Ямамото, — почему твой несчастный отец невольно и поучаствовал в твоем зачатии, чего с этой тварью никак не хотел. — Может тогда ему следовало кастрировать себя? — издевательски протянул Жэчхи. — Хотя что там кастрировать в этой жалкой фасолине… — Слышишь ты, — гневно сузила веки Ямамото. — Ты мне за член даже не заикайся. Да ты хоть знаешь, что это был за член? Одной его длины хватит, чтобы вокруг твоей башки обернуться, но твоя мать сделала из него себе вертикальную качельку, вот почему ты вообще появился на этот свет. Удивительное дело: оргазм один, а залет на всю жизнь! Твой отец был самым несчастным человеком на свете, ведь сначала его поимела твоя мать, а потом ты плешь проедал, неблагодарный. — Ну, отчасти я согласен, — протянул змей. — Со вкусом у него было хуёво. Но к матери это не относится! — Хуёво говоришь? — криво усмехнулась Ямамото. — Зато засадить мог нихуёво. — Да уж, — Жэчхи скрестил руки на груди. — С таким самолюбием он спокойно мог сам себя трахнуть, как земляной червь. Глядишь, и катастрофы в виде моего рождения не случилось бы. Увидев, как легкая тень обиды легла на его глаза, Ямамото слегка размягчилась. Потянув к нему руку она было вознамерилась коснуться его головы, когда поняв, что она хочет сделать, Жэчхи звонко ударил её ладонью по руке. — Ай! — вскрикнула она. — Вот ведь вредный какой, даже погладить себя не даешь. — Сама себя гладь. — Ну, на это уходит какая-то часть моего времени, — задумчиво протянула Ямамото и вдруг сфокусировала взгляд своих блестящих глаз на Жэчхи. — Ну дай погладить. — Иди к черту. — Вот привереда, — надув губы, сказал она, и вдруг хитро прищурились. — Ну подумаешь, когда-то прищепкой случайно пипку тебе прищемила. Всю жизнь будешь мне это вспоминать? Едва услышав это, Жэчхи почти что парализовало, а глаза его от злости чуть не вылезли из орбит. Это была не единственная, но основная причина того, почему он никогда не давал ей себя трогать и вообще предпочитал не приближаться к этому существу. Как говорится, печальный опыт забывается непросто… Ямамото же, которая почти на уровне ультразвука прислушивалась к этому агрессивному, грозившемуся сойти кровавой пеной дыханию даже немного присела в коленях, ожидая резкой молниеносной атаки. Удивительно, но она прекрасно отдавала себе отчет в том, что делает и говорит, и очень хорошо знала к чему это может привести, но лучше уж ненавидящий её Жэчхи, нежели совсем не обращающий внимание и полнившийся безразличием змей. Когда речь заходит о важном для тебя существе, любые способы будут хороши, чтобы привлечь к себе немножко внимания и взаимодействовать, даже если это взаимодействие может понаставить тебе синяков. «Так, спокойно, — думала она. — Он уже давным-давно как оборотень, а не здоровенная зубастая хищная скотина, проблем быть не…» Не успев закончить свою мысль она резко упала на землю, так как мощная огненная волна, что кинулась на неё, грозилась испепелить её дотла. Сила огня была настолько велика, что задымился даже воздух, а когда огонь исчез, песок, которого он все же коснулся, был чуть-чуть расплавлен. Жэчхи, что не постеснялся выпустить огонь даже не руками, а ртом, лихо выдохнул сизоватое облако, и даже ноздри его дымились, что выглядело и красиво и устрашающе. — Жэчхи, — торопливо поднимаясь, Ямамото с ужасом посмотрела на песок, где от того, как она вспотела, остался легкий силуэт её тела. — Мне это надоело. С укором посмотрев на него она недовольно покачала головой, и, кажется, отвлекшись на это движение змей немного присмирел и даже снизошел до ответа. — Что надоело? — Моё разбитое сердце! Глаза Жэчхи снова завлекло темное пламя. — Заткнись! — раздраженно рыкнул он. — Если бы я не ушел, что бы меня тогда ждало, или ты не помнишь, как мы жили? Ты шлялась неизвестно где, а я должен был целыми днями сидеть дома и жирнеть на глазах, да? — Я очень рада, что ты все еще помнишь, как выглядела наша совместная жизнь, — улыбнулась Ямамото. — И я все еще в остром желании её вернуть. Змей презрительно фыркнул и отвернулся. Ямамото же напротив, с интересом посмотрела на него, слегка склонив голову. — Когда ты позволишь мне наконец увидеть их? — неожиданно произнесла она, из-за чего змей мгновенно напрягся. Снова сойдясь с ней взглядом, Жэчхи пытался понять, это она так шутит или попросту еще не наигралась, вовсю издеваясь на ним. — Лишь твоих сил не хватит, чтобы их защитить даже от них самих, — неожиданно очень серьезным тоном сказала она. — Твой старший сын погибает во тьме собственной сущности, и даже родной брат не способен его остановить. В мгновение ока прежнее веселье Ямамото сменилось на такую непривычную её лицу серьезность и даже угрюмость, чего нельзя было сказать о Жэчхи: его затравленный ненавидящий взгляд впился в её глаза, но это не заставило дрогнуть ни один мускул в теле Ямамото. Нисколько не шутя и будучи абсолютно серьёзной, она, распрямив плечи, больше не играла, и теперь перед Жэчхи возникло совсем другое существо, нежели то, которое он всего минуту назад со злостью отвергал от себя. — Он извратил Шуансю — технику двойного совершенствования, — подойдя к нему, довольно мрачно сказала Ямамото. — И полностью поглотился Кайбу, подразумевающую под собой насилие и подчинение, а если вкратце — изнасилование, порой даже до смерти, чтобы выпить последние капли энергии, в которых так же хранится немало силы, а поскольку перед смертью энергия создает свой самый сильный всплеск, то можешь представить, какое это удовольствие, поглощать её в момент смерти существа. Он погубит себя этим, сойдет с ума. Кайбу обеспечивает колоссальный заряд силы, но эта сила очень хищная и жестокая. Она разрывает тело носителя, требуя высвобождения за счет того же насилия, где много темной энергии. Он может погибнуть от искажения Ци, если доведет себя до того, что без подобного поглощения уже просто не сможет хоть как-либо питать свою духовную сущность. — Не мне ли знать об этом? — рыкнул Жэчхи. — Я и сам практиковал такое. — Да, практиковал, — кивнула Ямамото. — Но до того момента, пока тебя не свергли, из-за чего ты утратил свое драконье тело, но именно оно позволяло тебе держать контроль и даже устать от Кайбу, находя его энергию слишком грубой для твоего духовного тела. Какой позор, — неожиданно высокомерно протянула она, — так загубить то, что было дано тебе от рождения. Ту неимоверную власть и влияние, что передалась тебе вместе с кровью, ты умудрился так бездумно просрать, и между нами говоря, за то, что ты позволял себе творить в серединном мире, ты получил заслуженное наказание. Шумно выдохнув, Жэчхи сцепил зубы. Он родился драконом от дракона, и во многом его сущность превосходила других, особенно в силе. Опьяненный своей вседозволенностью и властью, Жэчхи был свергнут пантеоном японских божеств в Страну Жёлтых Вод, где будучи низвергнутым до положения змеи попал во власть другого, не менее сильного существа — богини Идзанами, что в особо изощренной манере сводила его с ума, нацелившись как на его тело, так и на душу… — Лао не похож на тебя, — неожиданно сказал она. — Скорее уж Шэн перенял от тебя многое из привычек и твоего внутреннего содержания. Лао же… очень похож на свою мать, но его сила превосходит силу обычного оборотня, потому что ты его отец. Придет время и ему придется столкнуться с полной трансформацией тела, а если он так и не будет готов это принять, не будет готов морально… эта сила погубит его. Он умрет в страшных мучениях, это будет колоссальное искажение Ци, как светлой, так и темной. Лао отрицает собственную природу, ненавидит её, потому что боится, из-за чего она берет над ним верх. Уже сейчас он сдался ей, сдался на милость её безумию, позволяя этим темным волнениям властвовать над телом и разумом. Ты совершаешь ошибку скрывая их от меня. Я могу помочь, Жэчхи… нет, только мне под силу вырвать его из объятий этого ада. Ямамото сделала движение рукой и её пальцы тут же сомкнулись на двух предметах, появившихся в её ладонях. — Передай это детям, — протянув ему мечи, сказала она. — Они были выкованы специально для них. Держа на вытянутых руках мечи она ждала, чтобы он их взял, но лицо Жэчхи становилось лишь мрачнее, а злость, клокотавшая в груди, яростно рвалась наружу. — Какая разница, что было между нами в прошлом и что до сих пор ты так обижен на меня, — предугадывая его мысли, сказала она. — Сейчас между нами не должно быть ничего кроме этих детей, и ты знаешь, что я не причиню им вреда. Будь Лунъю жив, он бы это подтвердил. Лишь услышав его имя, зрачки Жэчхи вытянулись и стали настолько тонкими, что казались даже тоньше иголки. Сделав поворот он нацелился на голову женщины, но та была сильнее и быстрее его: сцепившись в схватке они упали на землю, где Ямамото, прижав к ней Жэчхи, сперва влепила ему грубую пощечину, после чего, схватив пальцами за подбородок, заставила посмотреть себе в глаза. — Лживая собака… — прошипел Жэчхи. — Да что ты, — слегка склонив голову, протянула она. — Ну так не переходи этой собачке дорогу, и будь добр, держи разумную дистанцию между своими демонами и моими, потому что знай — мои все равно сильнее. Ты как-то расслабился, что ли, и наверное потому, что я позволяю тебе творить многое, за что ты уже мог бы быть убит, и говорить мне слова, которые я не всегда заслуживаю. Против меня ты абсолютное, если не сказать тотальное ничто, а знаешь почему? Потому что ты просрал все блага своей родословной, за что и был скинут в Страну Жёлтых Вод! — А почему я так страдал в Стране Жёлтых Вод ты не забыла?! — неожиданно громко вскричал Жэчхи. — И что ты, зная причину того, почему Идзанами так нацелилась на меня все равно не пришла, не спасла меня от этой твари, соитие с которой сводило меня с ума и съедало заживо! Услышав это пальцы Ямамото чуть разжались, но затем она с новой силой сжала их. «Я не знала, — с невероятной злостью подумала она. — Потому что если бы знала, никогда бы не позволила этому произойти!» Причину, о которой говорил Жэчхи, Ямамото узнала уже после того, как змея вытащили из Страны Жёлтых Вод супруги Бао Шань Саньжэнь и Сюань Юэ. — Я разве не отплатила тебе за это, когда ты, сгорев в воде, суициднувшись на волне похоти перерождался, а твой Лунъю, запертый в сумраке, умирал от страха, что его и его детей могут попросту сожрать! — крикнула Ямамото. — Разве я не искупила свою вину тем, что пришла ему на помощь, помогла разрешиться от бремени и вывела на поверхность, сопроводив его к Божественному пику! Взгляд Жэчхи замер на поблескивающих глазах Ямамото, брови его нахмурились. Читая неверие в его взгляде, Ямамото, восседая на нем убрала руки, и сдунув упавшую на лицо прядь отвела взгляд в сторону. — Да, — подтвердила она. — Причиной той невероятной удачи, которую ты всё это время искал, была я. На мгновение Жэчхи подумал, что мир вокруг него сошел с ума. Больше пятидесяти лет назад, когда столь трагическое стечение обстоятельств, как раскрытие тайны Саньжэнь и её уход из сумрака застали Лунъю именно тогда, когда он был в положении, и не дало Сюань Юэ в гневе убить своего друга. Вместо этого он ограничился тем, что сломал ему ногу и покинул оборотня где-то в сумраке, после чего ушел в пустыню. И Лунъю, понимая, насколько легкой добычей он является скрылся в глубинах Дьявольской Пустоши, всеми силами стремясь выносить свой плод невзирая на то, насколько тяжело ему это далось. Мало того, что его физическая сущность совмещала в себе два пола, так еще и будучи критически ослаблен своей беременностью он боялся, что в случае чего не сможет отбить возможную атаку, да даже не возможную, а вполне ожидаемую. Он был настолько легкой добычей, что даже души мертвецов могли задушить его во сне и выпить досуха плод в его теле, в попытке заменить душу ребенка своей… Когда «тот самый» час настал, Лунъю понял, что не справляется. Его живот был очень большим (на тот момент он не знал, что детей двое) и боль была такая, что как оборотень ни старался, а громогласных, буквально вопящих о помощи криков сдержать не мог. Ребёнок будто разрывал его изнутри в нежелании выйти наружу, и цеплялся как мог, причиняя оборотню неимоверную боль. Теряя сознание он даже не почувствовал, как к нему уже подбиралось то, что выжидало именно этого часа, часа самого сильного ослабления Лунъю… — Эй, мальчик! — голос, больше похожий на какое-то глубинное эхо, словно шёпот прозвучал в его голове. — Или девочка? Но ты больше похож на мальчика, поэтому, мальчик, поберегись! Звук, похожий на тот, когда разрывалась арбузная корка слегка привел его в чувство, и подняв глаза Лунъю увидел, как нечто громоздкое свалилось на землю и в нос тут же ударил отчетливый запах крови. — Рада встрече! — обхватив его лицо теплыми ладонями, неизвестное ему широко улыбающееся лицо тут же возникло перед глазами. — Ты меня не знаешь, но это не самое главное. Важнее то, что я знаю кто ты и что с тобой происходит. Так, подними немного ручки… да не мои, свои! Этот некто, от которого очень сильно пахло вином, помог Лунъю привстать, после чего оттащил его к двум гладким камням высотой примерно с половину роста оборотня, и поставив его между ними между ними перекинул через них руки Лунъю, тем самым обеспечив ему опору и удобное положение для родов. — Тужься тогда, когда почувствуешь внутри себя импульс, — приятный женский голос звучал очень уверенно. — Я не буду тебя подгонять, ты должен делать это тогда, когда почувствуешь в этом необходимость, иначе сильно навредишь себе. Как только почувствуешь, направляй всю силу в низ тела. Опоры не дадут тебе упасть, опирайся на них. Уж прости, но никакой другой подстилки кроме своего халата я дать тебе не могу, поэтому коленки немного поцарапаются о землю, но ты потерпи. Ведь эта боль ничто по сравнению с другой, верно? «Кто ты? — ослабевшим сознанием думал Лунъю, пытаясь разлепить сонные веки. Жутко хотелось спать, а еще лучше — умереть. — Кто ты?..» Боль, накатившая новой волной, вынудила оборотня закричать и изо всех сил вжаться в опоры. Те хорошо держали, и это положение лучше позволяло тужиться и выдавливать из себя плод, поскольку положение таза было вертикальным, потому что он стоял на коленях, а не лежал на земле, и рукам была обеспечена сильная опора, которая не дала бы ему упасть и помогала направлять большую силу в эти толчки. Лежи он на земле, положение его таза направлялось бы вверх, что принесло бы ему лишь еще больше боли. Всю тяжесть столь неправильного и издевательского для роженицы положения легко представить, достаточно лишь попытаться справить большую нужду лежа на спине, чтобы понять, насколько это неправильно, а от того и еще более болезненно. Однако из-за того, что Лунъю стоял на коленях, его ноги стали сильно дрожать, не выдерживая такого дикого напряжения. — Всё хорошо, всё хорошо, — вытирая лившийся ручьями пот с его лица, обладатель столь уверенного спокойного голоса казался Лунъю чудом возникшим из ниоткуда. — Давай, постарайся еще чуть-чуть. Я не уверена, но кажется «там» ты очень узкий и мне придется… придется… что-то с этим сделать. Лунъю не понял её, но зато ясно услышал звук извлеченного ножа, после чего почувствовал, как холодное лезвие коснулось его между ног и быстро рассекло кожу. Тут же новая волна вновь накрыла его, и изо всех сил тужась Лунъю почувствовал, как что-то выходит из его тела. — Давай! — возбуждённо крикнул голос. — Головка уже видна, осталось совсем немножко! Нисколько не дрожащие руки помогли обнажить самый верх головки, осторожно сдвигая с неё плоть другого тела, после чего, очень мягко помогая пальцами, прощупывали можно ли приложить малую толику силы, чтобы помочь вытащить плод. Нет, нельзя было, ведь была вероятность повредить столь хрупкие шейные позвонки ребенка. — Спаси меня! — сквозь слезы закричал Лунъю. — Я не могу, оно убивает меня! — Оно рождается, — с веселыми нотками снова прозвучал голос. — Но если ты не хотел этого, не надо было ноги раздвигать, а теперь терпи. — Я не раздвигал! — замотал головой Лунъю. — Это всё он! — Да без разницы, — легкая ухмылка коснулась других губ. — Зато теперь ты больше никогда не будешь одинок. От этих слов разум Лунъю прояснился на мгновение, и этого мгновения хватило, чтобы его туго сжатые мышцы неожиданно расслабились и плод буквально выпал из его тела прямо в удерживающие его руки. Взгляд Лунъю наконец-то прояснился, и он увидел, что перед ним сидит женщина в красном кимоно и с широкой улыбкой на лице. — Это мальчик, — радостно сказала она и довольно прищурилась. — Да! Таки не ударил в грязь лицом, хоть на что-то этот плакса оказался способен. Новый дракон родился, впервые за столько лет, и мне выпала честь помочь ему войти в наш мир. Но неожиданно смех её угас, когда повнимательней присмотревшись к ребёнку она внезапно склонила к нему свое лицо и нахмурилась. — Легкие еще не раскрылись, — мрачно сказала она. — Пуповину перерезать нельзя, иначе он задохнется. Она еще какое-то время будет постачать ему кислород, нужно срочно… Тут её речь оборвалась, поскольку Лунъю снова закричал и упал в агонию. Женщина, чьи руки держали ребёнка слегка вздрогнула на мгновение, и замерла. — Еще один? — пробормотала она и быстро сняв с себя второй слой одежды, в итоге оставшись в тонком полупрозрачном халате, аккуратно завернула в него ребенка. — О боги… детей двое, что ли? Лунъю её уже не слышал. Страх, парализовавший его, делал только хуже, он никак не мог вытолкать плод, который в отличие от первого уже сам просился наружу, но не мог пробиться сквозь этот туго сжатый узел будто окоченевших мышц. — Лунъю, мой дорогой, — прижавшись своим лбом к его лбу, женщина старалась привести его в чувство. — Пожалуйста, приди в себя. Ребёнок задохнется, ты слишком сильно сжимаешь его… Дрожа от страха, Лунъю как сумел снял свои руки из опор и практически упал в объятия этого живого, полнившегося теплом существа, и со все силой, на которую только и был способен, обнял его, намертво вцепившись своими руками. — Пожалуйста, не бросай меня! — с невероятным страхом кричал он. — Мне страшно, мне очень страшно. Пожалуйста, не бросай, пожалуйста… — Я не брошу тебя, — понимая, что из-за ребенка на своих руках обнять его в ответ не сможет, женщина лишь плотнее прижалась к Лунъю, чувствуя, как в мгновение ока стала мокрой от его пота. — Все хорошо, я здесь, я никуда не уйду. — Не бросай меня… — Если бы твой любовничек не сгорел, он бы тоже не бросил, — попыталась улыбнутся она. — В конце концов ты стал тем, ради кого он… Звук её голоса замер подобно натянутой стреле. Она хорошо почувствовала, как за её спиной скопилась энергия, что трансформировавшись приняла форму ужасающего кошмара, и этот кошмар сейчас был нацелен на них. Они ведь были в сумраке, где из лакомых кусочков только отходы Бестиария, а тут сразу четыре живых существа, двое из которых — новорожденные. — Милый, не открывай глаза, — прошептала она и тут же её ладонь почувствовала, как медленно начала протискиваться еще одна головка. — Просто делай то, что должен, и помоги малышу появиться на свет. Темный, конечно, мрачный, но все же свет. Глухой рык за спиной становился громче по мере того, как это существо приближалось. Женщина понимала, что оттолкнуть Лунъю не сможет, но в таком положении и атаку не отобьет. А тем временем плод до ужаса медленно выходил из тела оборотня, а выпустить из рук уже рожденного ребенка она просто не могла. «Ладно, — думала она. — В качестве сопротивления выставлю свою спину. Ну подумаешь, позвоночник откусит… хе-хе, новый вырастет…» Но этот мысленный смешок сопроводился каплей пота, скользнувшей по её виску. Н-да, перспектива, конечно, не ахти, но пальцы её уже плотно удерживали головку. Осталось выйти лишь остальной части тела, плечики и туловище пройдут гораздо легче… — Ааааа! — изо всех сил закричал Лунъю, и держащая ребенка Ямамото сцепила зубы и закрыв глаза вжалась лицом в его волосы. Отродье преисподней сорвалось с места и кинулось в их строну, сердце Ямамото мгновенно замерло в ожидании неминуемой боли… Но вдруг рык и скрежет просто исчезли, а вместо этих звуков послышался лишь всплеск какой-то вспышки, и что-то отдалённо напоминающее падение битых осколков. Слабый ветерок Страны Теней донес до её носа запах разлагающейся некроэнергии и тонкую отдушину цветов лаванды. Мгновенно обернувшись она увидела, что то «нечто», которое ранее было за её спиной исчезло, а вместо него на земле валяются обрывки мяса и мутные осколки, словно тварь заключили в зеркало и разбили его. Из-за того, что тело было объёмное, та пыль и грязь, что еще витали в воздухе чёрно-серыми клубами дали увидеть стоящую вдали неподвижную фигуру, в которой самым ярким были сверкающие глаза. Они сияли зеленым цветом. Ямамото напряглась, губы её сжались. Силы от этого существа исходило немерено, но что вгоняло в больший страх, так это взгляд, который смотрел не на неё, не на Лунъю, а на… ребенка, что находился между ними; в глазах этих читалась и скорбь, и ненависть, и отчаяние, он будто бы говорил: «Почему кто-то может держать его на руках, а я не могу? Почему кто-то может, а я нет…» Боги смерти были бесплодны и лишены возможности создавать жизнь, а конкретно этот бог какое-то время был в плену иллюзии насчет того, что, быть может, чудо случится и ему выпадет шанс свою печальную судьбу изменить. Но в этом была не столько его ошибка, сколько ошибка его супруги, что всеми силами стремилась дать этому богу даже то, что было невозможно. Она любила его слишком сильной любовью, и эта любовь ослепила её и сгубила его… Фигура не шевелилась, и постояв еще какое-то время развернулась, начав медленно удаляться от них. Только после этого, убедившись, что он не намерен нападать, Ямамото облегченно выдохнула, уже достаточно крепко держа на руках второго появившегося ребенка. Это был еще один мальчик. — Теперь ты понимаешь, кому обязан тем, что они выжили, — выдохнула Ямамото. Жэчхи ошеломленно смотрел на неё, не находя слов. — Но он никогда не говорил об этом… — только и пробормотал он. — Еще бы он сказал, — хмыкнула Ямамото. — В конце концов именно я настояла на этом. На самом деле у меня не было в планах выводить его на поверхность и довести к горе Саньжэнь. Я предлагала ему отдать этих детей мне, а самому вернуться к прежней жизни. Знаешь, он посмотрел на меня так, словно бы я попросила его отсечь себе пару конечностей. В итоге он отказался, и я так понимаю отказ его был основан на твоей абсолютно нелюбви ко мне. Он узнал меня, поэтому так же знал и то, как ты относишься ко мне, и это не очень хорошее отношение, сладкий мой. Мне даже представить сложно каким ядом истекал твой язык, когда ты рассказывал ему обо мне, но да не суть. Э? Жэчхи, ты меня слушаешь? Эй, падшая змея, приём! Пока она встряхивала его тело, разум Жэчхи невольно окунулся в такие воспоминания, глубину которых измерить было нельзя, ибо они находились в самой сердцевине и были защищены многослойностью его печали. «Быть может, он все еще там? — полнившиеся грустью глаза совсем не видели слегка встревоженное лицо Ямамото. — Мирно почивает среди света бумажных фонарей, иногда обращая взгляд на белый лунный свет, что пробивается сквозь резные рамы и падая на его одежду раскрашивает её теневыми узорами…» И Жэчхи вспоминал. Вспоминал тот миг, когда уже понимал, что не может отвести от Лунъю взгляд. Он вспоминал голос, такой надменный, местами низкий, местами тихий. Вспоминал он и взгляд, в котором впервые увидел, как отражается сам. В тот момент ему показалось, что да, это действительно впервые, но что было этим самым «впервые» змей на тот момент еще не знал. — Эй, ничтожество, — с легкой надменностью прозвучал голос. Он знал, что змей был свергнут за грехи, поэтому не так уж оскорбительно прозвучали его слова, учитывая, что это была правда. Ничтожен тот, кто по глупости и высокомерию своему не удержал ни положения своего, ни унаследованной власти. — Долго еще собираешься поедать меня глазами? Учти, я не спущу тебе с рук тот факт, что ты делаешь это глазами змеи. Жэчхи, что скрутившись кольцами отдыхал среди дыма курильниц, не отрывал своих глаз от поймавшего его взгляда Лунъю, который попивая чай то ли сердился на него, то ли смеялся над ним. Это был второй месяц пребывания змея здесь, после того как ему, спасенного Сюань Юэ и Бао Шань Саньжэнь разрешили остаться в сумраке, и змей остался, неотлучно находясь рядом с Лунъю. Он тогда еще плохо знал китайский, но так как учился очень быстро, так же быстро схватывал всё на лету. Он запоминал все слова, что вылетали из зачастую бранящегося рта Лунъю, и чем больше этих слов запоминал, тем больше убеждался, насколько же грязная и вульгарная речь красиво звучит из уст кота-оборотня. Казалось, по-другому он и не умел общаться, даже не знал, как немногим иначе чувства свои донести, поэтому сквернословил так же часто, как гадит домашняя птица. Да, сравнение не совсем изящное, но этот оборотень и правда был очень вульгарен, хотя внешность его наталкивала на совсем другую мысль. Сюань Юэ его сквернословие очень любил, потому что оборотень не умел лгать, как и скрывать свои чувства, а потому, чем грубее была его брань, тем сильнее он был задет или… взволнован чем-то. Сидя на скамеечке, Лунъю со смешинками в глазах рассматривал мирно почивающую змею, глаза которой сверкали как золотые слитки, и чем больше он говорил, тем ярче становилось их сияние. Бывало оборотни общались, но недолго, а бывало, что Жэчхи приходилось ходить по пятам за Лунъю, который гнал его от себя, но со временем змей понял, что тот привык к нему, и, кажется, отношение его стало гораздо мягче. Ну как мягче? Теперь его, во всяком случае, не били. Ну, меньше обычного. Больше всего Лунъю злился из-за их разницы в телосложении. Кот-оборотень был очень маленьким, утонченным и изящным, а Жэчхи был гораздо больше его, и выше. Когда они стояли рядом, Лунъю достигал ростом ему до плеч, и чтобы посмотреть друг другу в глаза оборотню приходилось поднимать голову, а Жэчхи наоборот, опускать. — Какая разница, что ты ниже, — улыбался змей. — Тот, кто склоняет перед тобой голову, все равно я. Эта фраза очень тронула упрямое и озлобленное сердце Лунъю, но виду он, конечно же, не подал. Как и не дал понять то, что стал часто смотреть змею в спину, когда тот уходил по своей воле, что бывало крайне редко, а не с криками и бранью, что посылал ему один вредный оборотень. — Я хочу нарисовать тебя, — однажды сказал змей, когда спустя еще какое-то время их общения Лунъю позволял Жэчхи видеть себя в облике кота. — Но не с полной трансформацией, а как бы в процессе. Ты позволишь мне? Впервые коту-оборотню делали такое предложение, и растерявшись он долго не соглашался, пока их отношения не углубились и тот всё же позволил змею запечатлеть себя в рисунке. Что это был за рисунок… Мастерству рисования Жэчхи не было равных, разве что Ямамото в силу большего опыта могла потеснить его, но буквально вложив всю душу в рисунок Лунъю, Жэчхи и сам впечатлился тем, насколько же великолепным он получился. Лунъю позволил запечатлеть себя в неполной трансформации, как змей и просил, и это заняло времени больше, чем они ожидали. Но когда змей закончил и с восхищением обозревал свое, пожалуй, самое великолепное творение, Лунъю, которому он сразу же показал рисунок, замер в безмолвии. Исполненный в сумрачных тонах он поражал своей точностью и изяществом. Жэчхи запечатлел оборотня в движении, и всё в нем, помимо лица, казалось каким-то дымчатым, форма не была заключена в четкую форму, но в этом хаосе было больше гармонии, чем во всей его жизни. Четкой формы не было, но именно в этом наблюдалось само содержимое, словно лишь прибегнув к хаосу можно было показать, насколько оборотень красив… Увидев себя таким кот-оборотень не поверил, что на рисунке именно он, и сразу же побежал к Сюань Юэ. Тот, однако, волнение его не разделил, и хорошо понимая, чьего авторства этот рисунок, сказал, что в жизни его друг куда симпатичней. Лунъю даже немного расстроился. Если в этом рисунке он был таким невероятным, что без сомнения было делом уже тогда заметной к нему любви Жэчхи, то насколько же красивым он был в жизни? До этого презрительно относясь к себе, Лунъю не мог поверить, что глаза змея видят его настолько красивым… Он не знал, что Жэчхи смотрел на него не глазами, а сердцем, потому что глаза его Лунъю пытался обмануть своим вечно отвратительным поведением, и змей, хорошо понимая, что это лишь ширма, давно перестал полагаться лишь на свои глаза. Он чувствовал его всем своим существом еще до того, как они стали едины. Лунъю был сильным оборотнем, он мог превращаться не только в кошку, но и в куда большего представителя семейства кошачьих, но такое превращение зависело от уровня опасности. Если все было хорошо, он часто принимал облик именно кота, в котором любил спать на плечах Сюань Юэ или просто сопровождать его куда-либо в таком обличии. От тепла, что Сюань Юэ ощущал на своих плечах, и от приятного уркающего мурчания он всегда успокаивался и был очень расслаблен, так что не возражал быть ложем для одного оборотня. Однако в последнее время он стал замечать, что его дорогой друг стал всё чаще пропадать из поля его зрения. Жэчхи же, который и был причиной этой пропажи, как мог старался перенять все свободное время оборотня на себя. Казалось, они стали хорошими друзьями, но это не объяснило бы того, что выходя на поверхность эти двое мирно почивали наедине друг с другом, укрывшись в тени широкой листвы среди залитой солнечным светом травы, такой мягкой и душистой, что впору было сообразить себе из неё ложе и уснуть так навеки, бесконечно предаваясь неописуемому блаженству. Лунъю засыпал на крепкой груди Жэчхи, что тогда еще был в своем полноценном теле, а сам змей то и дело наглаживал эту мягкую шкурку, слушая довольное мурчание и чувствуя, как кошачьи усы щекочут ему подбородок. Никогда и ни с кем он не чувствовал такого умиротворения, как никогда и не думал, что может желать для себя такого маленького счастья. Нет, что он вообще способен оценить всю силу этого, казалось бы, обычного счастья. Нет, что он вообще может быть счастливым и понимать, что действительно счастлив, ведь счастье вещь такая, что способна нагрянуть в неокрепший ум, а тот возьми и проигнорируй его. Что же тогда делать? Как быть, если к этому счастью ты еще не готов, а оно уже пришло? Но Жэчхи потерял всё, что имел, дошёл даже до того, что был близок к тому, чтобы потерять и собственную душу, пока Идзанами издевалась над ним в Стране Жёлтых Вод. И тут нежданно-негаданно в его жизни возникло существо хамоватой и сквернословной личности, в глазах которого Жэчхи поймал свое отражение. Мир вокруг него мгновенно переменился, словно недостающая деталь его существа наконец-то была вложена в пазл его жизни. Картина мгновенно обрела чёткость и целостность, даже запахи стали ярче, а вкус насыщенней. Такой маленький утонченный кот-оборотень и бывший дракон, ранее не знающий ничего кроме жажды власти и господства, покорения и сжигания собственной энергии ради получения низменного удовольствия земной жизни. Что между ними могло быть общего? Жэчхи не знал этого. Знал лишь то, что лишь одно присутствие в его жизни Лунъю делает эту самую жизнь осмысленной. Сердце змея, оскорбленное сердце существа так близко находящегося к полному безумию и желанию умереть замерло и вдруг забилось с новой, необузданной и неизвестной ему силой. Он полюбил, и этому чувству змей покорился без сопротивления… — Моё сокровище, — бывало, бормотал во сне змей, даже когда Лунъю был рядом. — Моё сокровище… Он не знал, что Лунъю не спал, и приняв человеческий облик слушает его слова. Сердце оборотня забилось быстрее, раны на душе стали уже. Ни от кого он никогда не слышал таких слов, что были сказаны с такой несравнимой нежностью. Жэчхи и в сознательном состоянии говорил ему как он красив, как красиво то, что оборотень называл «уродством». Когда Лунъю спрашивал, как и почему змей считает это красивым, Жэчхи улыбался и отвечал ему, что если это Лунъю, некрасиво просто не может быть. — Женщина ты или мужчина, — с улыбкой говорил он, — или совмещающий в себе и то и другое… какая разница, если при любом раскладе это все равно ты. Мне важнее, чтобы это был именно ты, а не мужчина или женщина конкретно. Даже не так: я жажду чтобы это был ты, потому что тогда место останется лишь для одной бесконечной красоты. Услышав его слова, сказанные настолько искренне, Лунъю со всех ног умчался прочь от змея и очень долго не давал тому себя увидеть. Он настолько смутился, что даже плакал, а плача не сдерживал эмоции. Не может такого быть, чтобы его, такого уродливого, осмеянного всеми кто-то так нежно полюбил… «Это невозможно, — упрямо думал он. — Он просто смеется надо мной с таким… таким честным и открытым лицом. Он просто лжец, меня невозможно полюбить…» Убежденный, или скорее замученный годами издевательств оборотень не верил Жэчхи и спрятался от него. Змея это очень разозлило и опечалило одновременно. Он понял, что Лунъю никогда ему не поверит. Без разницы, правда или ложь, Лунъю просто неспособен поверить в то, что его могут любить. Но Жэчхи уже не мог повернуть назад, и решив, что слова действительно ничего не значат решил доказать оборотню свою любовь иначе. Он не просто поймал его и соблазнил вступить с ним в связь, он прежде всего показал ему как сильно желает его, так сильно, как Жэчхи из Империи Восходящего Солнца может желать только Лунъю из Поднебесной. И змей доказывал ему свою любовь очень страстно, поскольку не только взял его как женщину, но и принял его в себя как мужчину, что уже подтверждало все сказанные им слова, напрямую доказывая их честность прямым делом. «Мы не враги, — мысленно передавая ему свои слова, пока они находились под водой, твердил он. — И не несовместимые. Мы — это мы, и пусть так будет всегда. Пусть всегда будем «мы». Я люблю тебя, и ничему в мире не под силу это изменить…» Это был огромный риск с его стороны, поставить на кон собственную жизнь, потому что он был японцем, и хотя будучи наследником Мистического Зверя обладал невероятным долголетием, а всё равно не мог знать, как на него отреагирует вражеский нижний мир, что мог поглотить его душу за счет того, что Жэчхи не принадлежал Поднебесной. Он бы никогда не рискнул так сильно, не сопоставив все возможные последствия, и сделав ставку именно на то, что был наследником того, кто его породил, решился испробовать свою удачу. Все Мистические Звери были рождены задолго до Тысячелетней войны, то есть место их рождения еще было Единой Империей и не было разделено на два государства. По логике вещей получалось так, что даже умри они на любой из сторон, та примет их за своих и не станет мстить или удерживать, что позволит им самим распоряжаться своей душой и по желанию переродиться или родиться вновь. Как сильно был потрясен Лунъю его жертвой, поскольку Жэчхи дошел до самой крайней меры. В принципе от одной лишь воды он не мог умереть, но совсем другое дело, если он полностью окружен ею, или захвачен ею в плен. Он вполне может стоять посреди реки, упираясь ногами в дно, но только в том случае, если хоть какая-то часть его тела остается снаружи. Здесь же он был полностью на дне, которое его и «спалило». Жэчхи знал, что не умрет окончательно, но переродится, а после ему нужно будет выждать целых сто лет, прежде чем он вернётся в свое изначальное тело. Помолодев, он стал более юным и нежным на вид, заранее радуясь этому, поскольку знал, как Лунъю бесился от их разницы в телосложении. С другой стороны, перемены коснулись не только его: как оказалось, сам Лунъю обрел свое полное взрослое тело лишь после того, как родились его дети, и став еще красивей почти свел змея с ума, когда тот, вернувшись, нашел его в преображенном облике. В зависимости от пола, у оборотней были свои условия взросления, но поскольку Лунъю был гермафродитом, и его репродуктивная система с огромным отрывом уходила в женское начало, то, чтобы полностью повзрослеть и обрести свое полноценное тело, ему нужно было родить детей. Никто не мог сказать, что же за нить так крепко привязала их друг к другу, потому что они были сильными противоположностями, и больше всего это угадывалось в их диаметральных друг другу личностях. Однако, как думал сам змей, годы бессмысленного существования вдали друг от друга сделали их «не самими собой», а просто тем, что делало это существование удобней всего. Однако и пустыня однажды встречается с дождем, и когда это случается, мистический оазис внутри её чертог уже не кажется чем-то нереальным. На иссушенное страданиями сердце змея упали оживившие его капли дождя, и с тех пор пустыня покрылась буйным цветением, красоту которого глаза Жэчхи могли объять, когда взгляд его касался маленького оборотня, подарившего ему целый мир… — Он действительно был прекрасен, — неторопливо шепнул ему знакомый голос. — И эта красота нашла свое продолжение в твоих сыновьях. К слову, почему ты не со своими детьми, а ошиваешься здесь? С глаз Жэчхи спала пелена минутного наваждения и он обнаружил себя, как и был, лежащим на земле, правда сейчас над ним уже не склонялось чье-то лицо. Но он точно чувствовал, что рядом с ним находится что-то теплое и живое. Это была Ямамото, для которой в порядке вещей было лечь посреди улицы, слегка раскинув руки и ноги, и совсем не чувствовать ни беспокойства, ни смущения, ни уж тем более, чем она точно не обладала, стыда. Когда Жэчхи потерялся в себе, она, видя это и понимая, что такой момент, быть может, уже никогда не наступит, улеглась с ним рядом и с улыбкой закрыла глаза. Это была действительно редкая возможность вот так спокойно и тихо, без ругани и побоев провести время вместе, пусть даже это были лишь короткие минуты. Греясь на солнышке она чувствовала, как их плечи соприкасаются, как естественный холод тела Жэчхи забирает её собственное тепло, оставляя после себя лишь зыбкую прохладу. Услышав её последний вопрос, Жэчхи очнулся даже быстрее, потому что куда более тяжелые воспоминания, связанные с причиной того, почему он здесь, ледяным лезвием полоснули по его сознанию. «Потому что в независимости от того, что делают мои дети, это не принесет тех разрушений, которые могут произойти из-за другого человека, одно существование которого в этом мире подобно спящей часовой бомбе. Я должен сделать всё, чтобы не допустить этот обратный отсчет…» Само собой, ответить он так не мог, поэтому как всегда недовольно процедил: — Дело у меня есть. — Какое? — Называется «не твое собачье дело», — уже более низко выплюнул он, и с укором повернув на неё свое лицо выпалил: — Ты с любым ляжешь посреди дороги, мерзавка! — Не с любым, — тут же ухмыльнулась Ямамото. — А с любой. Жэчхи зло сжал зубы. — И не подумаю, что ты на что-то способна ради меня. От такой наглости челюсть Ямамото сама по себе ушла вниз. — Исогахи! — нервно воскликнула она, задетая за живое такими жестокими словами. — Ну неужели приторговывая нефритовыми хуями в серединном и нижних мирах ты случайно и мозги свои продал! — Не смей называть меня этим унизительным именем! — в свою очередь закричав, Жэчхи среагировал быстрее, и раньше, чем успел бы получить по голове отбил руку Ямамото своей и резким движением забрался на неё. — Как же я ненавижу тебя и то, что связан с тобой так сильно! — Ты что, охуел от счастья нашей встречи? — издав нервный смешок, на лицо Ямамото снова легла опасная гневная тень. — Соображаешь, перед кем выебнуться решил? Да я с того света вернулась, чтобы прощения у тебя просить! Сколько еще ты намерен плакаться о том, за что я уже расплатилась с лихвой, и даже больше, продолжаю терпеть твоё нытье! Обхватив ладонями её запястья он прижал их к земле, и зло сузив веки громко и хрипло дышал ей в лицо. Они смотрели друг на друга гневными, перенасыщенными от эмоций взглядами, словно бы пытались сжечь друг друга насмерть этими молчаливыми гляделками. Отдышавшись, Ямамото первой расслабила свой взгляд, ибо уж очень непривычно ей было видеть его лицо так близко и так долго, в конце концов они не виделись очень много лет. Знакомый запах, пробравшись в её легкие, подобно бесплотной дымке окутал струны её души, не столько приведя их в движение, сколько послужив напоминанием событий дней минувших, и сквозь зыбкое марево воспоминаний пробились образы, слова, чувства и даже запахи. Морской берег и запах соли, громкие крики чаек, белесая дымка от кисэру и пламенный закат, который всегда провожала пара задумчивых взглядов, что так редко находили общий язык. Один взгляд всегда полнился сомнениями и затаенным гневом, другой же был наполнен недоверием, чувством вины, страхом и даже презрением… Не то от того, что Ямамото вдруг проявила непривычную покорность, не то от нервного напряжения, но зрачки Жэхчи стали чуть больше, черной луной расплывшись по его радужке. Выражение лица его стало мягче, взгляд томно замер на неожиданно всплывшем перед глазами лице, в котором он угадывал своего отца, но поскольку он смотрел на лицо совершенное иное, то их черты сплелись в одно целое, сделав так, словно двое стали единым. Понимая, что такого просто не может быть, Жэчхи, сразу же осознав, что это лишь наваждение позволил себе окунуться в легкие воспоминания, связанные с этим лицом. Змей был похож на своего родителя, многое в своей внешности он перенял от него, даже родинки над уголком рта и под нижним веком. Но особенное различие в эмоциях их лиц было в том, что зачастую черты лица отца Жэчхи смягчались лишь в моменты наивысшего удовольствия, то есть тогда, когда он, так скажем, практиковал двойное совершенствование, или за редким исключением просыпаясь в добром расположении духа. Во все остальное время, то есть когда осознанно бодрствовал, лицо этого мужчины хорошо показывало его огромное чувство собственного достоинства с налетом легкой гордыни и превосходства, присущее всем без исключения Мистическим Зверям и их наследникам, Небесным Зверям. Но этот дракон действительно был особенным, и поймав воспоминания о нем Жэчхи замер, пораженный этим нетленным величием, запечатлённым на льдистой радужке того, от кого змей был рожден… — Жэчхи… — медленно выдохнула Ямамото. — Если продолжишь так смотреть, я могу завестись. Тот мигом очнулся, зрачки его резко сузились. — Тебя же вроде не привлекают мужчины, — скривился тот. — И это я уже не говорю о том, не стыдно ли тебе говорить такое мне. — Как мне может быть стыдно за мою огромную любовь к тебе? — улыбнулась Ямамото. — Ты уродился… прости, переродился достаточно красивым. Давай отметим это, я угощаю. — Кстати! — мгновенно вскипел змей. — Теперь я понял, каким это таким невероятным образом у меня пропали деньги, если учитывать, что только ты знаешь где и как я предпочитаю их прятать! — Ну не сердись, — довольно прищурилась Ямамото, думая, насколько же наивным нужно быть, чтобы до сих пор придерживаться старых привычек. — Я же все вернула обратно. — Вернула? Пробухать всё в моем (почти) борделе? Нет, дорогая, так мы с тобой общий язык не найдем. Вернуть — это не значит провести деньги через кассу обратно в бордель через бесконечные попитушки. — Ну, девочки у тебя тоже недешевые. — Замолчи! У тебя от природы отсутствие стыда — это норма! Я в курсе, с кем ты любишь проводить свое интимное время, но скажи на милость, где это видано, чтобы пригласить двух мужчин в свою комнату, и пока они делают свои дела смотреть на всё это и бухать! — А ты что предлагаешь, присоединиться к ним? — искренне удивилась Ямамото. — Мне нужна янская Ци, и представь себе, иногда совокупление мужчин дает её очень сильный всплеск. Ты что мне прикажешь, обойти этот источник стороной? — Учитывая, из какого места бьет этот «источник», я бы близко к нему не стал. — Да перестань. Энергии людей очень смешаны, и не всегда незамутненную Инь или Ян можно найти только в женщинах, а с ними я провожу время исключительно для личного удовольствия, а не для поглощения. Ну, не всегда. Неожиданно Жэчхи задержал на ней довольно-таки спокойный взгляд, и слегка дернув бровью коварно улыбнулся. — А ты не боишься, — усмехнулся он, — что если то сумасшедшее создание из Страны Жёлтых Вод узнает, где и с кем ты греешь свои кости, то она тебе эти косточки повыдергивает одну за другой как из рыбьей тушки при разделке. Ямамото и сама улыбнулась, вот только это была довольно сдержанная и даже опасная улыбка. — Не смей применять такой тон и слова к моей женщине, — все еще сдавленно улыбаясь, относительно низко сказала она. — Никто не способен выдержать всю страсть и безумие Идзанами, я согласна с этим, но даже тебе я не позволю говорить о ней в таком тоне. Жэчхи презрительно скривился и недовольно цыкнув языком наконец-то слез с Ямамото, отряхивая свой халат. Он вообще не считал Идзанами за женщину, особенно после того, что она с ним сделала. — Я больше чем уверен, что она так издевалась надо мной потому, что в момент моего низвержения до положения змеи ты очень удачно куда-то исчезла, — зло выплюнул Жэчхи. — Ибо уж очень остервенело она накинулась на меня, а когда меня наконец-то оттуда спасли, кричала мне, что я предатель. Скажи мне, родная, а где же ты была всё то время? Тяжело привстав на локти, Ямамото не спешила вставать. Солнышко грело, птички пели, а земля была достаточно прогретой и сухой. Преодолев соблазн снова растянуться посреди дороги, Ямамото согнула ноги в коленях и глупо отвела глаза в сторону. Как она могла сказать Жэчхи о том, что до того заигралась, а если точнее — проигралась, что незадолго до того, что с ним случилось её и саму поймали, причем не кто-либо, а божки из японского пантеона бессмертных. — Итак, — постукивая пальцами по деревянной столешнице, мужчина, скромно именующий себя Бессмертным кредитором, с нескрываемым удовольствием обозревал слегка взлохмаченную фигуру в красном, которая недовольно надув губы предпочла делать вид, будто её вообще здесь нет. Судя по всему, поймать её стоило больших трудов, и наверняка не без боя. — Что насчет погашения долгов, Ямамото? Женщина прискорбно выдохнула, и запустив руки между разрезом халата погрузила ладони в карманы штанов и вывернула те наизнанку, показывая, что она бедна как самая последняя мышь. — Ничего? — дернув бровями, спросил мужчина. — Как видишь, — так же дернула бровью Ямамото. — И на пожрать не осталось. — Ты главное не печалься, — с улыбкой успокоил её он. — Там, куда ты отправишься, тебе как минимум не дадут голодать, да и руки твои холеные без дела не оставят. Очень хорошо понимая, о чем он говорит, глаза Ямамото мгновенно округлились. — К каторжным работам?! — воскликнула она. — Меня? Женщину? Убежденную буддистку? Мать туевой хучи детей! — Буддистку? — скривился мужчина. — Ты же нарушаешь основной буддистский закон. — Какой? — Не. Пи. Зди, — сделав издевательское лицо, медленно и по слогам протянул мужчина. — А раз пиздишь, то пизды и получишь, так тебе понятно? К слову, силы и влияния у этого бога было немерено, и по большей части благодаря тому, что в трёх мирах существовали такие личности, как Ямамото и ей подобные, то есть те, чей азартный интерес к различным денежным играм перерос в не совсем разумную зависимость, что и позволило когда-то неизвестному существу разрастись до уровня божества и держать под колпаком не только игральных наркоманов, которым всегда нужно было серебро, но и самих бессмертных. Однако услуги этого бога не ограничивались лишь звонкой монетой. То, что он мог предложить, имело куда большую значимость, чем обычные деньги, ведь к его услугам прибегали даже боги, но свою основную мощь он приобрел именно за счет материальных кредитов, что позднее позволило ему давать взаймы то, что порой меняло ход судьбоносных событий... — Какое неподобающее обращение с женщиной, которая вам задолжала какую-то несчастную сотню… — Тысяч, — поправил он её. — Общая сумма твоего долга составляет около ста тысяч, и это без учета твоих прежних долгов, записи о которых каким-то странным образом исчезли из архивов. Ямамото, ты же понимаешь, что речь идет не только о деньгах, верно? То, что ты брала взаймы чаще всего... — Ни слова, — внезапно остановила его женщина и её глаза сверкнули. Мужчина улыбнулся. — Действительно, долой слова, учитывая, что речь идет об крупнейшем долге янской Ци, которую ты словно умалишенная продолжала требовать для... Идзанами, я полагаю? Что, темная богиня разваливалась у тебя на глазах, и твое сердце не смогло этого вынести? Знаешь, однажды, когда она высосет тебя до дна, тебя и саму могут вынести вперед ногами из Страны Жёлтых Вод. Так вот, большая часть твоего долга измеряется именно взятой взаймы энергией. Ты же понимаешь, что это значит? О, Ямамото прекрасно это понимала. Чтобы выплатить нематериальный долг духовной составляющей ей придется буквально быть в плену рабских галер этого неумолимого бога долгие десятки, если не сотни лет. Долги энергетической составляющей выплатить было ох как непросто, и ужасно долго. — Слушай, по-братски прошу тебя, ну войди в мое положение, — косясь в сторону довольно серьезных мужчин, стоящих по бокам от неё, Ямамото сделала страдальческое лицо. — Если долг такой большой, то мне, извини, сколько придется на тебя батрачить? Двести, может, триста лет? Тут у кое-кого скоро день рождения, и если меня на нем не будет… — Пришлешь открытку. — Эй! — серьезно прикрикнула она. — Если, учитывая наши отношения, я не поздравлю её с днем рождения, то она поздравит меня с днем смерти! Вы что, хотите, чтобы меня заебали до смерти?! — Учитывая всю степень твоего врожденного бесстыдства, это должно стать для тебя лучшим финалом из всех возможных. — Не-не-не, ты что-то путаешь, — завозмущалась Ямамото. — Есть большая, вот просто огромная разница между тем, чтобы заебать кого-то до смерти, и быть заебанным к ней же! Я, вообще-то, жить пока планирую… — А пока планируешь, — улыбнулся Бессмертный кредитор, — будешь отрабатывать долги. Это ведь не сложно, верно? Мы тоже наслышаны о том, что ты почти прописана в Стране Жёлтых Вод, и даже больше, что прописка эта покоится в одной, не будем называть вслух, из частей тела Великой Богини. Сказать по правде, Ямамото, ты кажешься слегка сумасшедшей. Неужели в этих токсичных отношениях ты находишь себе выгоду? Услышав его слова, Ямамото слегка прищурилась, и со стороны это создавало ассоциацию того, словно бы хищник пригибается к земле в ожидании прыжка, но не ради развлечения, а чтобы вцепиться кому-нибудь в глотку. — Она великолепна, — слегка подняв вверх уголки губ, сказала Ямамото. — Какую еще выгоду можно поиметь? Бессмертный кредитор лишь хмыкнул на такое заявление и устало покачал головой, мысленно прикидывая сколько же нужно будет потратить сил, чтобы не дать Ямамото сбежать, а то, что пока она дышит этих попыток будет бесчисленное множество, он очень хорошо знал. — Значит так, даю тебе триста лет. — Триста лет каббалы?! — воскликнула Ямамото, и набрав полную грудь воздуха, обратив взор в самую глубину небес, изо всех сил закричала: — Сыно-о-о-ок, на помощь, грабят-насилуют-убивают! Сынок, конечно же, не пришел, из-за чего в итоге Ямамото всё же заставили отрабатывать все наиболее срочные долги, и так получилось, что пока она была вне игры, петля из собственных грехов успела плотно сомкнуться на шее одного дракона, которого в итоге и скинули в Страну Жёлтых Вод… 300 лет спустя. Если внешнее обустройство сумрака Поднебесной было похоже на пустыню, то японский подземный мир был похож на переплетение бесконечных дорог, мертвых источников и скопление пещер, в которых обитали жители этой довольно мрачной Страны. Красоты здесь было очень мало, если не сказать, что не было вообще, и в отличии от сумрака здесь не было городов, а из архитектуры лишь одна резиденция, именуемая Восточным дворцом, в котором обитало главное божество нижнего мира Японии. Все боги японского пантеона бессмертных знали, что если жизнь стала не мила, и ты хочешь мучительной смерти, проще всего её будет встретить именно в Стране Жёлтых Вод, где обитала скверна, сумасшествие и абсолютная беспорядочность во всем, а во главе всех этих недостатков стояла лишь одна женщина, прежде всего женщина, а не только богиня, потому что она была до безумия одинока, брошена собственным мужем и нелюбима остальными бессмертными. Её никогда не приглашали на торжества, из её владений никогда не вкушали пищу, а саму её страшно побаивались и молились никогда не быть пойманными в её силки. Идзанами прекрасно знала обо всех своих недостатках, и за годы одиночества придумала очень много уловок, чтобы забредшая на свою беду в её сети дичь брыкалась не слишком сильно, например, когда она принимала облик того, что человек или бог больше всего любил, что позволяло несчастным глупцам не умирать от страха перед её настоящим внешним видом. Идзанами никогда не отпускала, и если уж удалось поймать, она будет истязать до самого конца, пока не выпьет досуха всю энергию и не насладится полным поглощением. Она не преследовала цель убивать, просто не отпуская, живое существо, поглощаемое ею, в итоге ослабевало, а после ожидаемо умирало, и когда это происходило богиня искренне удивлялась, а после заходилась в отчаянных криках. Ей нужна была энергия Ян, которой она была абсолютно лишена, ведь здесь царила лишь Инь, и она была очень тяжелой, практически убийственной. — Ай, твою мать! — зацепившись ногой за чей-то костяк, Ямамото скривилась и зло сжала зубы. — Ну и хлама здесь. Неужели никто не может расчистить дорожки?! Да, я в курсе, что по ним только смерть ходит, но в данном отрезке времени по ним хожу я! Постоянно поправляя свою одежду и приглаживая непокорные пряди, что свободно рассыпались по её плечах и груди, Ямамото то и дело цеплялась бегающим взглядом за черные непроглядные пятна вдали, и, честно сказать, изрядно нервничала. Она спрыгнула в подземный мир сразу же, как только ей наконец-то удалось выплатить всё до последней духовной монеты, что, разумеется, касалось тех её долгов, которые были задокументированы, какова же была подлинная сумма всех её долгов оставалось непроглядной мглой. Ощущение создавалось такое, что она задолжала всем, кому только можно, даже тем богам, которые еще не родились. Вдруг её лица коснулся какой-то слабый ветер с довольно знакомым запахом мертвых цветов, и чувствуя, как вокруг неё все сильнее сгущается тьма, женщина остановилась и выпрямила спину. — Прости, — опасливо улыбаясь, она всматривалась в темноту. — Я немного припозднилась. Тьма начала бурлить чернильными вспышками, и из неё, прямо навстречу Ямамото вышла фигура, очертания которой определённо напоминали женщину. — Лет на триста, — прозвучал в ответ низкий, сквозивший гневной прохладой голос. — Но ты же меня дождалась, — неловко улыбнулась Ямамото, и порывшись в складках одежды достала вырванный наспех какой-то пожухший цветочек. — Как насчет совместного отпуска? Только ты, я и ромашковое поле. Извини, но что-то более приличное мне отныне не по карману, если учитывать, что эти карманы пусты, как и совесть небесных кредиторов! И-тян, ну ты же не будешь злиться на меня, правда? Они поймали меня и заперли, я так скучала по тебе… Неловко переминаясь с ноги на ногу, Ямамото ждала хоть чего-то, скажем, одного точного удара в сердце или в шею, но на её удивление тьма спала с Идзанами подобно черным шелкам, и перед ней предстала Госпожа Страны Жёлтых Вод. Одеяния её были черны как беспросветные ночи, роскошная вышивка была оттенена её любимым красным цветом, а длинные волосы касались земли. О, эти волосы, что прославились кошмаром всех живых мужчин и женщин, потому в большей степени это были невероятно прочные нити, способные связать и закрепить любого в том положении, которое и представить то было стыдно. Но Ямамото всегда нравились эти волосы, она ласково звала их волосяными тентаклями и часто играла с ними, поскольку они хоть и не обладали своей волей, но были достаточно живыми, чтобы реагировать, и присмиряли лишь тогда, когда дело касалось Ямамото, однако… Вырвавшись из земли, черные сгустки резко скользнули по телу Ямамото, зафиксировав её в неподвижном положении и слегка поднимая над землей. Заломив ей руки над головой и намертво обхватив бедра, они бесчинствовали под её одеждой, из-за чего по нему прошла легкая дрожь. — Но я же извинилась, — слабо проблеяла Ямамото, снова сталкиваясь с ней взглядом. — И даже цветы тебе принесла. Сокровище, ты что, злишься? Ничего не ответив, Идзанами резко прижала свою ладонь к солнечному сплетению Ямамото, туда, где скапливалась вся её энергия, и слегка вздрогнув отслоила из её Ядра довольно большую часть янской Ци, мгновенно поглотив её своим телом. Как только это случилось, к лицу Идзанами начал возвращаться здоровый светлый оттенок, волосы приобрели блеск, а в глазах сверкнуло яркое пламя будто вспыхнувших на мгновение ярко-алых свеч. Ямамото же совсем не изменилась в лице, разве что взгляд её стал куда более радостней, когда убрав от лица волосы Идзанами больше не скрывала его. Она, по сути, была мертвой, живого в ней не было ничего, потому что хоть она и считалась бессмертной, но естественный обмен энергиями в её теле был нарушен, а сами энергетические каналы разрушены. Чтобы поддерживать свой естественный облик, ей нужно было постоянное поглощение янской Ци. Когда-то эта женщина была живой и обитала в серединном мире, но после того, как по ряду причин съела плод Страны Мертвых и стала её Госпожой, участь богини стала скорбна и печальна. Её муж, бог Идзанаги, видя трансформацию Идзанами бросил её, в страхе, что она погубит его, и с тех пор богиня влачила одинокое существование, что по-своему свело её с ума, оставив в её жизни свой трагический след… — Знаешь, — голос богини из низкого стал более бархатным, когда она, изрядно похорошев, стала открыто смотреть Ямамото в глаза. — Столько лет я задаюсь одним и тем же вопросом: почему несмотря на то, что я применяю фальшивость облика, только ты всё так же видишь меня такой, какая я есть, пусть даже мое настоящее лицо далеко не то, что мерещится в страстных фантазиях. Неужели ты никого никогда не любила? Даже Идзанаги пал жертвой этой иллюзии, когда я пыталась его удержать… — Я уже тебе говорила, — улыбнулась Ямамото, — что трахаться с братом — это плохая идея. Трахайся лучше со мной. Несмотря на то, что Ямамото была, мягко скажем, обездвижена и слегка подвешена, она не теряла прежнего веселья и томно взирала из-под слегка опущенных ресниц на лицо Госпожи Страны Жёлтых Вод. Однако богиня, то и дело скользя взглядом по её красному кимоно, кажется, не разделяла ни её желание, ни уж тем более её позитивный настрой. Что же касается Ямамото, то ей вообще сложно было смотреть на жизнь под трагическим углом, поскольку она сбегала почти от любой ответственности и делала всё, к чему лежала душа. Даже негатив не то что не имел над ней власти, но даже не касался её. Она жила так, словно единственным смыслом продолжать дышать на этой земле был лишь постоянный поиск легкой непринужденности, веселья, смеха и радости, будто она страстно желала брать от жизни только лучшие её стороны. Чего не скажешь о той, что стояла напротив неё, для которой вся жизнь была окрашена в сумрачные тона, а внутренний мир походил на дьявольскую трясину, что ранее была чистыми прозрачными водами. — Ты знаешь, чем я занималась, пока тебя не было? — с довольно опасной полуулыбкой, сказала она. — Верхние боги сделали мне довольно щедрый подарок, скинув в мои владения одно существо, дракона, если точнее, но сбросили они его без его прежних сил и даже не в форме дракона, низвергнув его до уровня змеи. Янской Ци у этого существа было с лихвой, и сам он был очень хорош. Насколько я знаю, было время, когда вы враждовали так сильно, что небеса воспламенялись, а он клялся тебя убить, пока окончательно не слетел с катушек из-за убежденности в собственной безнаказанности и не был свергнут. В его энергии я узнала одну, которую забыть не в силах, и этот мир бы не забыл, если бы бог самоубийц не уничтожил его. Понимаешь, о ком я говорю? Ямамото слегка напряглась, еще в самом начале её слов догадавшись о ком идет речь, но промолчала, давая ей возможность закончить. — Оказывается, что у Дракона водной стихии, того самого, что стал Водной Стеной, отгородившей два государства, есть сынок. Единокровный. Как странно, не правда ли, и судя по всему это тайна, которая не разглашается. Дракон водной стихии был наиболее преданным Владыке Мистическим Зверем из всех, настолько, что во имя своего Господина отрёкся от возможности своей же сущности давать потомство, поклявшись, что никогда не размножит свою энергию. Но, как оказалось, он размножил не только её, но и кровь, потому что этот сынок выпал из кого-то за счет того, что был зачат на физическом уровне. Как любопытно мне было бы узнать, что это за женщина такая, ради которой он… Тут взгляд Идзанами стал слегка расплывчатей, темное пламя заплясало в её глазах. — Я почти выпила его досуха... — словно потерявшись в себе, медленно сказала она. — Держала его так сильно, как только могла, чтобы добраться до глубинных уровней его Ци, чтобы ощутить «его» энергию… Невольно уйдя в воспоминания она помнила, насколько сильно держала это обращенное в змею существо, но разве же из-за мести или злобы? Дракон водной стихии был убит Богом самоубийц, убит, и для Идзанами эта новость стала таким серьезным ударом, что она была близка к самоуничтожению. Поэтому когда в её руки попал Жэчхи, внутри которого она ощутила энергию навеки стертого из этого мира Дракона, она ухватилась за него как за спасательную соломинку для своего сердца, и потому держала так крепко, будто смерть вновь могла отнять у неё её самую великую любовь. Тот, кто пережил однажды потерю, обретя вновь преисполнится еще большим страхом повторной утраты, а потому вытягивая их Жэчхи «его» энергию стремилась не пустить её в расход своего тела, а сберечь её внутри собственного существа, дабы больше никто не мог причинить «ему» боль, и чтобы он всегда был с ней, навечно... — И энергия была, такие знакомые мне оттенки этой Ци встали у меня прямо перед глазами. Я держала эту змею достаточно крепко, и поначалу он сопротивлялся, но после затих, кажется, приняв свою участь. Почему и он оставил меня, Ямамото? Он сбежал вместе с ворвавшимися в мои владения богами Поднебесной, он предал меня так же, как и его отец! Я думала, что после того, как он обратился Стеной, то погиб, но оказалось, что он был еще жив! Одна из причин, почему я вкусила мертвый плод была в том, чтобы вернуть его душу, дав ему возможность снова жить... жить, чтобы самой его на тот свет отправить! До того момента, пока Бог самоубийц не разрушил эту Стену он всё это время был жив, ты понимаешь, понимаешь это?! Он выжил в Тысячелетней войне, выжил в том страшном ударе, когда стрелами бездны было пронзено тело Владыки! Неужели я стала до того безобразной, что даже он пренебрег мною, хотя в то время, пока мы не знали войны и вражды с верхним и серединным миром, он был готов за меня убить! Темные волнения Идзанами взяли над ней верх и энергия Инь принялась разрушать все на своем пути. Крича и стеная, Идзанами вновь терялась в себе, и обратив своя взгляд на Ямамото прокричала: — И ты тоже предала меня! Я убью вас, убью вас всех! Только так вы навечно останетесь со мной, только смерть сделает все ваши клятвы явью! Как они верно сказали, что мой мир подобно цепям, потому что только эти цепи не дадут вам сбежать, не дадут вам солгать! Где же здесь жестокость?! Мой муж и мой возлюбленный обещали мне любить меня, и оба предали меня! Предали меня! Она так кричала, что эхо её голоса содрогало чёрные стены, а и без того горячие воды начинали бурлить с удвоенной силой, способные расплавить не только кожу, но и сами кости. Но неожиданно для темной богини, женщина, чей взгляд ранее был так робок и покорен, словно преобразилась: бесплотные сгустки, ранее державшие её, просто растворились в воздухе, стоило ей сжать пальцы в кулак, а взгляд, полнившийся неоспоримым превосходством столкнулся с глазами Идзанами, что испуганно замерли на ней. — Так ты бесстыдно насиловала его все эти триста лет? — низко прорычав, Ямамото сжала ладонь на шее Идзанами, из-за чего та впилась в неё уже не встревоженным, а полным ненависти взглядом. — И ты смеешь этим гордиться? Неужели только потому, что у меня нет члена, дабы как следует прочистить тебе… всю твою дурь? Ты хоть понимаешь, что из-за тебя он будет ненавидеть меня еще сильнее, ведь получается, что вернувшись сюда я пренебрегла им, тем самым приняв совершенные тобой действия! Как я смогу оправдаться перед ним теперь, если за подобный поступок он, возможно, больше никогда меня к себе не подпустит или вообще исчезнет из моей жизни насовсем!!! Глаза Ямамото заволокло красным, хищная улыбка тронула её алые губы, а энергия, что буквально отслаивалась от её тела с жадностью напала на Идзанами, прокрадываясь той прямо под кожу. Видя, насколько она зла, Идзанами испытала жуткий страх, но не за свою участь. Она жутко испугалась, что эта женщина, эта всегда возвращающаяся к ней женщина, не гнушающаяся вступать с ней в близость женщина обидится на неё настолько, что если уйдет, то уже больше никогда не вернется. — Н…не оставляй меня, — с повлажневшими глазами прошептала она. Тело богини начало болезненно дрожать, взгляд стал донельзя покорным. — Из всех ты единственная, кому я хочу верить… нет, кому я могу верить. Пожалуйста, не уходи, прости меня. Я признаю, что я... — Плохо себя вела? — помогла закончить Ямамото, после чего ладонь с шеи поднялась чуть выше, огладив большим пальцем нижнюю губу богини, почувствовав, как та явственно задрожала вместе со всей нижней челюстью. Идзанами была уверена, что если Ямамото сейчас её поцелует, то вполне возможно откусит ей губы, столь сильная ярость клокотала в её слегка суженном взгляде. — Не разозли ты меня так сильно, уже давно ощутила бы, как я по тебе скучала... Этот жаркий, полнившийся неоспоримым серьёзным намерением шепот вынудил Идзанами с благоговейным трепетом не мигая смотреть на женщину, чья открытая хищность во взгляде практически парализовала её, и что бы сейчас Ямамото с ней ни сделала, богиня не то что не сможет, даже не захочет сопротивляться. И всё же гнев Ямамото не взял над ней верх, и причина этому крылась в её чувствах к богине. Она могла дать волю этому тёмному порыву, если бы на месте Идзанами было любое другое существо. Но это была Идзанами, и это была не простая связь двух женщин. Её и не могло бы быть, если бы Ямамото смотрела на Идзанами лишь как на женщину... Слегка приоткрыв губы, Ямамото приблизила свое лицо к ней, словно бы в желании поцеловать её, но на деле же, легко скользнув пальцами в её ладонь слегка отвела её руку, а второй обхватила за талию. — Я хочу, — продвигаясь медленными шагами, Ямамото начала неторопливо кружиться с богиней на мертвой земле, — чтобы ты больше никогда не смела его трогать, поняла? И попросила у него прощения. Ты, девочка, подсунула мне очень неприятную свинью, сделав то, что ты сделала. Мне что, стоит исчезнуть на каких-то триста лет, и ты яростно начнешь мстить всему, что попадется под руку? — Я мстила не тебе! — еще более обиженно ответила Идзанами. — А «ему». После смерти Владыки мы все были перед порогом гибели, и я действительно думала, что тот дракон мертв. Но он был жив, и даже обзавелся сыном! Он же клялся, что этого никогда не произойдет, ради этого даже отрекся от меня и до самой своей смерти не изменил этому своему поступку, потому что так и не вернулся ко мне! Почему, если он выжил, он не отправился искать меня, ведь Владыка был мёртв, а вместе с ним и все наши надежды… Мы должны были держаться вместе, чтобы выжить, вот почему я и Идзанаги заключили этот союз, хотя тот дракон был жив, и даже обзавелся ребенком! Я могла быть матерью для этой змеи, это должна была быть я! В её криках было столько горечи, что веки Ямамото опустились еще ниже, так, что почти закрыв глаза она почувствовала, как соприкоснулись друг с другом ресницы, а в груди неприятно сжалось, послав болезненный импульс до самого горла. — Тогда давай делать детей со мной, — неожиданно широко улыбнувшись, Ямамото закружила её сильнее, что отвлекло богиню от её стенаний. — Каждый день мы будем делать всё, чтобы чудо произошло. Родим много-много детей, чтобы тебе больше не было одиноко… — однако вдруг взгляд её снова завлекло тьмой, и не снимая с лица улыбку она интимно, но всё так же опасно прошептала: — Только женщине, покинутой и отвергнутой, могла прийти в голову мысль через сына попытаться ощутить близость его отца, мужчины, которого она так любила. Но этого мужчины больше нет, поэтому ты должна смотреть только на меня. Я очень злюсь, Идзанами, поэтому пощады не будет. Губы богини задрожали, дыхание её сорвалось. Полнившиеся глубокими темными чувствами глаза Ямамото настолько сильно прожигали её своим взглядом, что даже кипящие подземные воды и то не могли сравниться своим жаром с этим способными обуглить до костей взглядом. Как и в первую их встречу, Идзанами не могла сопротивляться настолько сильному превосходству над ней, хотя она, вообще-то, была Госпожой Страны Жёлтых Вод, но Ямамото что в тот момент, что сейчас, откровенно говоря, было плевать, кем она там была и чем правила. Она без стеснений и довольно сильно укусила её за нижнюю губу так, чтобы выступила кровь, и чем ярче становился её вкус, тем больше становились зрачки Ямамото. Она была так зла, что готова была задушить эту женщину, но поскольку та и без того уже была мертва, то замучить её до откровенно молящих криков казалось даже соблазнительней. Усмехнувшись, Ямамото толкнула её вперед, из-за чего богиня упала на землю, и склонившись над ней протолкнула ладонь прямо в низ её живота, что прошла внутрь даже не задев кожу, как бы пройдя сквозь неё, и сжала обжигающую пульсирующую матку, начав поглаживать её пальцами. Идзанами издала громкий, полнившейся нескрываемым возбуждением стон, слегка откинув голову назад. — И куда же он отправился? — шепнув ей на ухо, Ямамото лизнула ушную раковину. — Он последовал за богами в сумрак Поднебесной? Идзанами молчала, и Ямамото пришлось сжать свои пальцы крепче. — Да! — несдержанно выдохнула она и вдруг выпрямившись перевернула их тела, и восседая на Ямамото сжала свои ладони на её шее, со слезами на глазах прокричав ей: — Но ты туда ни за что не отправишься! Я не отпущу тебя, ты не бросишь меня! С какого черта тебя заботит состояние этой змеюки, смотри только на меня! Забавно, что этот обиженный крик сопровождался еще более несдержанным движением бедрами, но Ямамото не отталкивала её. Эта женщина, одиночество которой свело её с ума, из-за чего она потеряла саму способность сдерживаться или держать контроль, потому что это могло закончиться тем, что она бы снова потеряла… Она была всего лишь женщиной, жаждущей любви женщиной, что осталась один на один с нижним миром, хотя её муж обещал ей, что никогда не бросит её. И преданная им Идзанами не гнушалась никем, она делала всё, чтобы удержать в своих объятиях что угодно, с чем бы могла взаимодействовать, даже если последние боялись или ненавидели её. Когда-то она была другой, её воинественность была редким явлением даже в эпоху Тысячелетней войны, а полнившееся силой тело окружал сияющий барьер, что при максимальной активации способен был выжечь самый большой город дотла. Но, в буквальном смысле гния в нижнем мире, в окружении лишь тьмы и тяжелой иньской Ци, богиня потеряла рассудок, и самым осознанным остались лишь желания. Ямамото была единственной из всех, кто по своей воле и уже так долго оставался рядом с ней. Её любовь была то нежной, то жадной, а иногда даже плотоядной. Их близость всегда сопровождалась какими-то безумствами, громкие крики глубоким эхом звучали во всегда темном пространстве Страны Жёлтых Вод, и буквально убивая друг друга они не расцепливались даже тогда, когда прекращали движения. Идзанами никогда не скажет, что только с ней она находит настоящее утешение, ведь только её любовь так напоминает ей ту, что называли «обретенным в смерти блаженством», так сильно они истязали друг друга в своей любовной близости. Видя, как с глаз Идзанами стекают крупные капли слез, Ямамото перестала шевелиться, позволяя той делать с собой всё, что богиня захочет. Она зачарованно смотрела на обладательницу рук, что сейчас душили её, пока другое тело было близко к тому, чтобы начать насиловать её. И смешнее всего, что при всем своем желании брать от жизни только самое лучшее и доступное, не подвергаясь никакому негативу и печали, в отличии от всех других мест именно в Страну Жёлтых Вод Ямамото всегда возвращалась, а Госпожу этой страны с невероятным томлением называла своей женщиной… Собственно, вот что не могла она рассказать Жэчхи, который убил бы её тотчас же, если бы узнал по какой причине она не пришла ему на помощь и по какой причине снова сбежала от Идзанами, хотя знала, что еще пара таких выходок, и близок тот час, когда богиня попросту убьет её, чтобы она точно не смогла покинуть её, пусть даже с собой она оставит лишь холодный труп, с которым тоже не погнушается вступать в связь. — Ох уж эти японцы, — махнув рукой, лениво заметила Ямамото. — Психологические расстройства у них явно в крови. Уж очень их отличает это безумство, желание пробуждения любви с одного взгляда, красные нити и двойные самоубийства. Они готовы молить об отношениях даже если их самих не любят, и будут терпеть всё, лишь бы обладать дорогим сердцу человеком. — Не тебе это осуждать, — скривился Жэчхи. — Ты вон вообще с трупом жахаешься. — Она не труп, — оскорбленно возразила Ямамото. — Просто без янской энергии её тело… приближается к этому состоянию. И я не осуждаю, я наслаждаюсь. — Ну, само собой. Кому еще в голову могла прийти идея трахаться с Идзанами на добровольной основе. Учитывая твой род деятельности, скажи, неужели это попытка возвести в мир новый фетиш? — А что, старые уже приелись? — удивленно подняла глаза Ямамото. — О, не волнуйся. Я уверена, твой бесстыжий ум придумает новое усовершенствованное дилдо. Засмеявшись, Ямамото снова упала на землю, не смущаясь того, что её длинные волосы разметались вокруг её головы. — Позволь спросить кое-что, что не дает мне покоя вот уже пятьдесят лет, — вдруг сказала она. — Скажи, ведь «И» — это не полноценная их фамилия, не так ли? Услышав этот вопрос, Жэчхи лишь надменно хмыкнул. — Это сокращение, — высокомерно протянул он. — Ты же не сократил именно то, о чем я думаю? — прищурила один глаз Ямамото. — Именно. — Ты дал свои детям фамилию этой бесстыжей дряни, которая твоя мать?! — мгновенно воскликнула она. — Как ты мог?! Да лучше бы они и вовсе тогда были безымянными! Нет, даже не так, потому что хуже, чем ты сделал, быть просто не может, даже если бы «И» было сокращением от Идзанами! — Закрой свой рот, — грубо рявкнул змей. — Так решил Лунъю, и я благодарен ему за такой выбор. — То, что ты ему там понарасказывал, пребывая в блаженстве после того, как тебе отымела собственная жена, или муж, кем бы он для тебя ни был, очень отличается от реальности. Если бы он узнал об этой суке из моих рассказов, никогда бы так не поступил! Ты под страхом смерти отказывался в качестве родовой фамилии принять имя своего отца, почему своим детям ты не дал её? Ты понимаешь, что теперь их родословная утекает в сторону этой бесстыжей, а твой отец, получается, остался без семейного древа! — Да я лучше сдохну, чем свяжу своих детей с ним! Это ты дрянь бесстыжая, а моя мать была святой. — Дать тебе тряпицу? — скрестив руки на груди, дернула бровью Ямамото. — Пойдешь протирать нибм этой святоше, которая бросила тебя задолго до того, как ты вылупился! Она же подкинула яйцо твоему отцу, вот кому ты должен быть благодарен. Сильно побагровев лицом, Жэчхи зло сжал зубы. — Ненавижу этого ублюдка, — прошипел он, откровенно зло смотря на неё. — И представь себе, это взаимно. — Это ложь! — довольно рьяно возразила Ямамото. — Потому что будь это правда, он бы попросту сожрал тебя вместе со скорлупой, и вовек бы не раздвинуться твоей заднице перед тем прекрасным котенком. — Не вешай мне лапшу на уши, он-то как раз и пытался меня сожрать. — В тот голодный год все пытались друг друга сожрать. И вообще, сколько ты еще будешь цепляться за эту мелочь? — Мелочь? Да я научился летать только потому, что убегал от этой плотоядной твари. — Но ведь это ты его спровоцировал. — Потому что он довел меня до ручки! Градус снова начал накаляться, и вздувшиеся вены на лбу Жэчхи явно не предвещали ничего хорошего. — Зачем ты здесь? — как бы про между прочим неожиданно спросил змей, хотя на деле мечтал придушить её тотчас же собственными руками, жаль что наверняка не получится её убить, ведь она всегда возвращается. — Неужели трешься в этом городе только потому, что я здесь. Когда ты уже наконец перестанешь меня преследовать, лучше от этого я к тебе все равно относиться не стану. Смех Ямамото резко угас. Глупо заморгав, она торопливо поднялась, и, оглядевшись, наконец-то вспомнила, что вообще-то она не развлекаться сюда пришла. Ну, то есть не только за этим. «Твою мать… — понимая, что не ощущает энергию юноши в городе, и что даже слабые её отголоски уже успели улетучиться, Ямамото начала медленно покрываться потом. — Как я могла забыть о той тонюсенькой ниточке, что не дает «ему» снести мою голову. И хуже всего, что если с ниточкой что-то случится, она же и станет для меня петлей!» — Ой... — слабо проблеяла она и посмотрела на Жэчхи. — «Ой»? — удивленно переспросил он. — Я, кажется, пропила кое-что очень важное. Миленькое, наглое, как ты, и очень важное… — представив, какую страшную расправу над ней могут учинить, Ямамото начала нервно посмеиваться, после чего тяжело сглотнула. — Родной, мне нужно бежать. Ты не одолжишь мне денег? — Тебе еще не надоело проигрывать? — Да не для азартных игр, — слабо проблеяла она, — а для возможного побега. — И кто же за тобой охотится такой страшный, что ты так напугана? Ямамото посмотрела на Жэчхи довольно серьезным и очень осознанным взглядом, из-за чего змей мгновенно напрягся. — Тьма, — с легким надломом губ, напоминающим полуулыбку, тихо сказала она, и, развернувшись, убежала в сторону переулков. Находить её присутствие рядом с собой так же неожиданно, как и улавливать её исчезновение было для Жэчхи слишком естественно, и даже сейчас, по спокойному выражению лица его можно было заключить насколько он к этому привычен. Не было пока еще в этом мире места, где на постоянной основе могла бы осесть эта женщина, и лишь по пальцам одной руки можно было сосчитать те души, к которым она будет возвращаться снова и снова, будучи привязанной к ним как узами крови, так и бесконечной глубокой любовью и преданностью. Учитывая, насколько ветреной она была, подобная самоотверженность скорее напоминала нити, удерживающие её в этом мире, нити, которые она не в состоянии или в нежелании разорвать. С другой стороны, её скитания наталкивали на мысль, что те, к кому она привязана сердцем и душой, либо постоянно странствуют, либо уже имеют место, которое могли бы назвать домом, и соответственно она могла туда вернуться. Жизнь не была простым испытанием, и её ни в ком случае нельзя было заключать в закостенелые догмы, традиции и обычаи, которые бы привязали свободолюбивую душу к одному конкретному месту или человеку. Люди боялись одиночества, а потому всеми силами пытались выстроить свои миры в уже изначально цельном мире. Создавая союзы лишь ради союзов они были обречены следовать чувству долга, тискам обязанностей, сдерживающих их во всем, и порой даже дышать было сложно. Задумывались ли они насколько это прекрасно, уметь правильно и свободно дышать, освобождать себя от мыслей, делая голову пустой, а сердце — открытым. Стоять на скалах и ловить руками ветер, в то время как в лицо бьёт морской бриз, наполняя легкие той самой желанной свободой, что подобно крыльям способна унести в высь небес и сделать чуть ли не богом, ибо могущество ощущается лишь тогда, когда присутствует абсолютная свобода чувств. Ямамото могла пойти куда угодно, вступить в отношения с любым человеком и проиграть всё до последней монеты и не бояться разорения, потому что нельзя разориться на серебре, которое всегда можно заработать еще, как и нельзя потерять того, кто не был обретен, потому что даже интимное взаимодействие между телами все равно не подразумевало что-то глубинное, разве что его короткий, мгновенно угасающий всплеск. Она шла по жизни с вольным веселым нравом, и могла увлечься чем угодно с той страстью, которую желала ощутить в тот момент, а утром снова пойти дальше, лелея в сердце эмоции и радость, испытанные ею. Так и нужно было жить, подумалось бы многим, и они будут правы, как и неправы одновременно, потому что каждый выбирает свой путь, свою причину и свои последствия. К чему бы не лежало сердце, оно в первую очередь должно быть свободным. Делай, что хочешь, но лишь держись подальше от цепей, что повесят на тебя чувство долга. Если не чувствуешь, что это твой долг, так зачем же допускать то, что тебе его обеспечит? Живи и ищи себя, мрачно или весело, открыто или скрытно, с любовью или без неё. Возможно, именно эта свобода и губит людей, потому что они, существуя так долго, все равно не знают, что с самими собой делать, вот и заполнили свою жизнь множеством цепей, что сжимают им горло, препятствуя обыкновенной свободе дышать на полную грудь. Долг, традиции, преданность кому угодно, только не себе… и в этом всем совсем нет места одному, что всегда должно быть — радости от простого осознания, что ты жив, что самые естественные вещи приносят радость, даже то, что солнце по утрам встает, наполняя мир, который ты видишь, ярким золотым светом. Но что поделать, наслаждаться жизнью мешают желания, которые являются причиной большинства страданий, и это так. Ямамото тоже была перенасыщена разными желаниями, но она подходила к ним по принципу «Повезет — хорошо, не повезет — найду что-то еще». Её рассеянное внимание и абсолютное нежелание пускать в чем-то корни, даже если это была обычная эмоция, а как известно именно за пережитыми эмоциями рождаются чувства, способные привести к той же любви, было абсолютно осознанным, ведь по её мнению незачем так усложнять то, что должно быть гармоничным и естественным само по себе. Цветок не станет краше, если любовно вздыхать рядом с ним каждое утро. Но вот в сердце, что обращено к нему, он будет хорошеть всякий раз, как обращен будет на него любовный взор. Жэчхи, хорошо об этом знавший, давным-давно перестал удивляться тому, почему она поступает так или иначе. Конечно, Ямамото отличалась от людей тем, что уже давненько ступила на свой путь, пока другие только-только это делали, а потому ей не нужно было искать кого любить и к чему стремиться. Это все уже у неё было, и пусть оно имелось, но корни она так и не пустила. Нет, её жизнь ей представлялась в бесконечном движении вперед с недолгими остановками и редкими поворотами назад, и что было самым значимым — не создавать привязанностей лишь по велению разума или эмоций, которые способны ввести в обман, коварно обманув сердце. Конечно же когда-то все было совершенно иначе, но как это часто бывает, то, что мы считаем неизменным и вечным, имеет свой определенный срок выдержки… Жэчхи глубоко вдохнул и полез рукой в ворот своего халата. Там, отходя длинной цепочкой, что была перекинута через его шею, находился открывающийся медальон, по обе внутренние стороны которого были запечатлены два рисунка. На них были изображены лица, казалось бы, совсем молодых юношей. Они были так похожи, но взгляд их совсем разнился. У одного он был открытый, пылкий, а у другого сдержан и даже насторожен. Это были его сыновья, Шэн и Лао. Смотря на их изображения змей нежно погладил их подушечкой пальца, со скорбной нежностью взирая на их застывшие в этом рисунке выражения лиц. Сложно было представить, что у такой необузданной несдержанной личности, которой змей был в те времена, когда оборачивался драконом, да еще и при таком разгульном образе жизни не было целого выводка детей, но это было так. Будучи прямым потомком Мистического Зверя, Жэчхи обладал одним невероятным в нынешнее время качеством: в независимости от того сколько раз он предавался любовному соитию, дети у него могли появиться лишь тогда, когда бы он сам искренне этого бы хотел. Мистические Звери были творением эпохи правления Янь-вана и Янь-ди, который создавая их и первых бессмертных дал им подобное ограничение, надеясь, что со временем вопрос с системой круговорота жизни решится, где душам и энергии не придётся проходить через Янь-вана напрямую, чтобы иметь возможность воплотиться в этом мире. Он мог и вовсе сделать их бесплодными, но он любил свои творения, и к чему привела эта любовь хорошо известно. Встретив Лунъю, влюбившись в него и растворившись в нем, Жэчхи впервые почувствовал желание сделать это. Впервые, а это ох как много значило и столько же стоило, учитывая, каким он был. Его дети были абсолютным плодом любви, они были любимыми и желанными обеими сторонами несмотря на то, что трагические события не дали им быть вместе с самого начала. И сейчас Жэчхи всё еще чувствовал, как нежно любит их, как болит его сердце за них, особенно за Лао, который так остервенело губил себя в попытке убежать от собственной сущности, и за Шэна, который видел всё это, но был совершенно бессилен, чтобы помочь. Все, что он мог, это быть рядом с братом и уводить его подальше от севера, куда вели следы Сюэ Яна… ....................................................................................................................................... От Автора Итак, спустя это долгое время-счетчик после выхода данной главы, которое я тянула, чтобы не оставлять это сообщение (и на что я надеялась?), я обращаюсь к своей публике. Скажите, чего вы ожидаете, оставив своих авторов на голодном эмоциональном пайке. Что они будут и дальше, словно преданные собаки, ждать хотя бы самого маленького проявления ласки? Да бог с ней, с лаской, отзывом или банальным "спасибо за главу". Я всегда словно заезженная пластинка прошу вас хоть как-либо скудно, но поделиться своими впечатлениями, своими эмоциями, ведь это пища моей мотивации. Хорошо, не сразу после прочтения, ну хоть через неделю, покуда раньше я выкладывала каждую неделю. Но прошло больше месяца, алло! Само собой, работа такого масштаба занимает дофига времени, и еще больше - её редакция. Это три-четыре дополнительных дня с выпученными глазами в документе, и все во имя исправления ошибок и доработки текста. Так как я раньше выкладывала каждую неделю (ненормальная), то опыт показал, что это бессмысленно. Я диву дивуюсь тем работам, где люди так общаются с авторами, что в строке отзывов набирается от пятидесяти, до ста сообщений. Под каждой главой! Я не чувствую, что по подаче текста в чем-то им уступаю, но и никогда не хвалю себя даже за хорошо проделанную работу, ведь для этого у меня есть вы, мне нужна ваша поддержка и забота. А вас нет. Конечно, есть ребята, что находят мою работу и (благослови их боже) пишут мне о своих впечатлениях, за что я им благодарна, но речь не о них, а о подавляющей части аудитории, о ленивцах. Я же вижу просмотры, вижу эти цифры, что несопоставимо с активностью общения. Я же не Эрмитаж, чтобы ко мне приходить только поглазеть. Для мотивации совсем не подходит выражение (это об отзывах) "лучше поздно, чем никогда" нет! Нужно здесь и сейчас. Ну серьезно, обращаюсь к той части публики, которая следит за сюжетом: если так сложно перекинуться с автором хотя бы парой строк, то неужели сложно просто чиркнуть "спасибо за главу", чтобы я хотя бы видела, что вы присутствуете, ну мать вашу, это уже крик души! Для чего я недосыпаю, для чего страдаю над всей этой трагедией? И больше всего мне боли доставляет, что человек хотел что-то написать, но не стал; прочитал и просто пошел дальше. Раньше я спешила, уповая на внимание моей публики, но всякому терпению и молитвам есть предел. Так как для меня закончить эту работу является принципиальным, потому что прошлая моя работа на другом профиле, можно сказать, была убита молчанием моей публики (а ведь ей я посвятила три года, и это была самая широкомасштабная работа в том направлении) я замораживаю этот проект на полгода-год, чтобы без спешки дописать его, и если мой характер не испортиться, начну выкладывать её уже когда она будет полностью дописана. Я повторюсь - вы не понимаете труда авторов. Фикбук не издательство, где тебе платят за твою кровь и пот. И так же не понимаете той боли, когда автор смотрит активность просмотров и активность общения, что словно два разнополярных места, как пустыня и море. Моя пища на этом сайте - ваши эмоции, чувства, отклик вашей души на созданное мною. Я хочу знать, что шевелится в вашей душе при прочтении, и да, это взаправду грех, желать отклика от публики, но мне это нужно, так как это мое самое любимое общение. Я сама читатель, поэтому знаю сто и одно оправдание, которое ищет великая длань, чтобы вообще не дергаться в сторону клавиатуры и снизойти до обычного "спасибо за ваш труд", поэтому я понимаю лентяев, ибо сама пропадала в таком же "грехе". Я больше не буду спешить и превозмогать свои силы, руководствуясь тем, что обрадую свою публику, потому что моя публика молчит на мои старания. Вопрос: если вы видите оставленное автором примечание, что он ждет вас, жаждет вашего внимания, как вы можете пройти мимо, если эта работа вам по-настоящему нравится. Я голодна и очень зла из-за этого, поэтому логично, что отныне в публикацию пойдет то, что погасит мне этот голод... Воспринимайте эту информацию в меру своей испорченности, я ведь тоже не святая, но всё же надеюсь на ваше понимание, как тот, кого оставили на голодном пайке. Да, я вот такая, какая я есть, и если существование этой работы обязано лишь мне единолично, то её открытый доступ, и, как было раньше, ускорение в публикации - обязано вам. Это вы вдохновляли меня и мотивировали, я была счастлива. Лишив меня этого вы тем самым отправили меня на покой, куда мы ушли вместе с Пламенным небом. Нет, просто логично посчитайте: создание самой главы - семь-шесть дней, (и это в ускоренном режиме), двойная редакция и дополнение к сюжету главы - три-четыре дня, плюс примечания с визуализацией главы, плюс подбор музыки, плюс ссылки на информацию. Дохрена времени, не правда ли? Для чего мне теперь спешить? Для тишины? Мой труд должен быть положен на это? Я знаю кто и что подумает, я такая же человечина, как и вы. Хотите, морщитесь от отвращения, хотите, смейтесь, жалейте, отрекайтесь от работы... что хотите делайте. Стоп-кран вы уже нажали, так что теперь автор поплывет налегке. Это обращение в большей степени касается именно той части публики, которая странствует по моей работе ленивцем и даже пишет мне письма, где просто требует продолжение, некоторые даже грубо. Серьезно, к чему эти претензии, если видя ваши профили я знаю, что вы и есть те самые ленивцы. Шанс исправиться всегда есть. У всех остальных прошу прощения, но ни помощников, ни поддержки у меня нет, автор расхлебывает всё сам, да вот только зря, покуда сейчас уползает не солоно хлебавши.