Причуды мастера

Сегодня я работала одна: Валя приболела и осталась дома. В моей власти оказались сразу два ноутбука, и я сидела, поглядывая то на один, то на другой. Все пришедшие с утра заказы я обработала и раздала курьерам поручения. Единственным, до кого я никак не могла дозвониться, был Егор. Понимая, что у него что-то случилось, я скрыла от администратора кафе, долговязой девушки Альбины с серьезным лицом, тот факт, что чех не вышел сегодня на работу. Начало новой трудовой недели было тяжелым, и я молча наблюдала за посетителями, которые пришли в «Место силы» на ланч. Их было немного – человек десять, и все они были заняты своими делами. По понедельникам кафе превращалось в тихий уголок, где можно было что-то закончить по университетским заданиям или подготовиться к семинару или деловой встрече в компании. Я отвечала на очередное письмо от клиента, когда услышала за своей спиной шаги. Оглянувшись, я увидела Егора, и мои глаза удивленно расширились. Курьер стоял с совершенно потерянным видом. От него несло легким перегаром, его голова была опущена, руки подрагивали. Виновато-извиняющимся взглядом он смотрел на меня. - Димон, приготовить двойной эспрессо, - сразу же попросила я нашего бармена. Тот, увидев Егора в таком состоянии, не стал задавать вопросов и принялся за дело. Схватив Егорку за локоть, я отвела его в подсобное помещение, где его не могли видеть клиенты. - Что случилось? – первая спросила я. – Я тебя прикрыла, но если Альбина увидит тебя в таком виде, от выговора тебе не отвертеться, и это – в лучшем случае. Чех устало прислонился к стене и засунул руки в карманы низко сидящих джинсов. Взглянув на меня, он произнес осипшим голосом: - Я позировал ему. Мне не нужно было объяснять, кому, поэтому у меня из груди вырвался тихий возглас удивления. Егор выглядел усталым, его что-то гложило, и слова давались ему с трудом. Когда Димка принес чашку горячего эспрессо, я попросила его на несколько минут присмотреть за ноутбуками. - И? – дрожащим голосом спросила я, когда нас оставили наедине. Чех сделал глоток и поморщился: напиток был очень крепким. - У меня встал, - бесцветным голосом ответил он. Мои щеки вспыхнули. Я ожидала услышать что угодно, но только не то, что услышала. Мне будто дали звонкую оплеуху, и некоторое время я старательно подбирала слова для ответа. Понимала ли я сейчас Егора? Еще как понимала! Только не хотела признаваться самой себе, что сама каждый раз испытываю мучительный оргазм, стоит лишь только Никите подольше задержать взгляд на моем теле. Разве это нормально – находиться в экстазе лишь от одного взгляда? - И как он отреагировал? – спросила я, смущаясь темы нашего разговора. Курьер вымученно улыбнулся. - Сказал, что у меня красивое тело. А потом предложил пройти в ванную после того, как картина будет закончена. - И что ты сделал? – тупо допрашивала я парня, желая узнать все подробности. Егор закрыл глаза ладонью. Ему трудно было признать свое поражение. - Сделал все, как он велел. Мы стояли и молчали. Оба переживали свои воспоминания, возвращаясь к тем ощущениям, которые вызывал у нас Никита. Тишину нарушил голос Димки, который сообщил о поступлении новых заказов и я, пообещав прикрыть Егора и приказав ему отправляться домой, вышла в зал. Что же ты творишь с нами, Скорпион? … Он сидел передо мной на пуфике в красной кожанке, черных узких кожаных брюках и свободной футболке розового цвета с глубоким вырезом, отстукивая какую-то мелодию по клавишам рояля, а я возвышалась на его крышке. Пауза в работе случилась из-за меня, а если быть точнее – из-за моего тела, которое в буквальном смысле лихорадило. Я не могла взять себя в руки и подсознательно понимала, с чем это связано. Близость белоруса с подведенными подводкой кошачьими глазами причиняла мне физическую боль, которую ничто не могло заглушить. Обхватив голову руками и поджав под себя колени, я старательно пыталась найти подходящие слова, чтобы объяснить свое поведение. После его дня рождения он снова надел маску надменности и неприступности, от которой у меня буквально сносило крышу. Никита не смотрел на меня и предпочел молчать. Пауза затянулась, но ни я, ни он не нарушали тишину. Его руки грациозно скользили по клавишам, и я отчаянно желала, чтобы эти длинные пальцы прикоснулись к моей коже. Его мужская натура давила на меня так сильно, что я вконец растеряла все свои силы к сопротивлению. Художник поднял на меня глаза, его губы были слегка приоткрыты, и мое сердце бешено заколотилось в груди. Как сказать ему? Как сказать? В мастерской было темно, но комната освещалась лишь светом, льющимся с улицы, и маленькой прикроватной лампочкой, вмонтированной в стену. Сегодня здорово похолодало, и ветер настойчиво задувал сквозь щели в деревянных окнах. На полу рядом с мольбертом стояли две кружки макиато, которые давно были выпиты художником. Картина была не закончена. Никита перестал играть на рояле и резко поднялся. Я вцепилась ладонями в поверхность рояля и непроизвольно слегка раздвинула ноги, намекая на томящееся во мне желание. Черт побери! Опомнившись, я сжала их, но белорус успел заметить мою оплошность. Он грубо подхватил меня на руки, заставляя ногами обвить его бедра. От неожиданного поворота я потеряла дар речи, вглядываясь в прекрасное лицо парня в поисках ответа. Сделав несколько шагов в сторону кровати, он остановился и поднял на меня глаза. В сумерках они сверкали, переливаясь золотисто-небесным цветом. Мои пальцы с силой сжимали его плечи. Никита осторожно опустился на постель, не выпуская меня и не сводя с меня своих глаз. Я сидела у него на коленях, завороженно следя за каждым его действием, готовая тотчас выполнить любой его приказ. Появившейся откуда-то кистью для рисования, он провел ею по моим плечам, оставляя след от краски, ключице, спустился к груди, пробежался до пупка и, скользнув по бедру, откинул ее на белоснежную простынь. Мое тело покрылось гусиной кожей, дыхание сбилось, а во рту пересохло. Я сжала руки в кулаки, борясь с желанием прикоснуться к его взъерошенным волосам. Не прерывая зрительный контакт, белорус скинул куртку, а затем стянул через голову футболку, обнажая свое тело. На его загорелой груди поблескивали два крестика на массивных цепочках. Слегка откинувшись и упершись ладонями в поверхность кровати так, что отчетливо стали видны его ключицы, он соблазнительно улыбнулся краем губ и произнес низким голосом: - Пробуй. Что мне сделать сейчас? Поцеловать? Прикоснуться к нему? Прижаться грудью к его груди? Его насмешливый тон слегка остудил мой пыл, но тело продолжало предательски трепетать. Протянув дрожащую ладонь, я несмело дотронулась до загорелого плеча, и, будто обжегшись, одернула руку. Никита не сводил с меня своих глаз, не произносил ни слова и не двигался. Он просто с любопытством ожидал моих дальнейших действий. Но мне не хватало храбрости произнести вслух то, чего я хотела. Все еще лелея надежду, что он возьмет инициативу в свои руки, я с досадой опустила голову. Никита ни на минуту не собирался уступать своим правилам. - Смотри мне в глаза, - вдруг приказал он, и я незамедлительно подчинилась. Парень слегка выпрямился и медленно провел пальцами по моей спине, заставляя выгнуться ему навстречу. Я ахнула, непроизвольно вцепившись руками в его теплые плечи. – Мы можем сейчас заняться сексом. Но сразу после этого ты покинешь мастерскую и больше никогда здесь не появишься. Его слова резко осадили мой воспаленный мозг, но тело уже было заведено, словно механические часы, остановить которые было невозможно. Я отчаянно боролась со своим желанием и проклинала себя за свою слабость. За свою одержимость этим чертовым белорусом. - Ах, черт! – проскрипела я, закрывая лицо ладонями. Я не могла так просто лишиться возможности быть его музой, помогать создавать шедевры, вдохновляя. Никита больше не прикасался ко мне. Он ждал, когда я сделаю свой выбор. Я сползла с его колен и молча прошла к роялю. Тело продолжало трепетать, просить, молить, настаивать, и я до крови закусила нижнюю губу, чтобы боль на время заглушила дикое желание, рвавшееся наружу. Я легла на крышку рояля, как мне велел художник, и застыла. Уязвленная до глубины души, неудовлетворенная, я стойко выносила взгляд светлых глаз Никиты. Вернувшись к картине, он не соизволил накинуть на себя футболку, заставляя меня молить о том, чтобы эта пытка поскорее закончилась. Я знала, что в моих глазах стоят слезы, но я не могла пошевелиться и смахнуть их. Я лежала с гордо вздернутым подбородком и отбивала взглядом шаровые молнии, летящие в меня из глаз белоруса. Когда картина была закончена, я, повернувшись спиной к Никите, торопливо оделась и, не взяв денег, выскочила из мастерской. Только на улице я позволила себе расплакаться. За ночь подморозило, и я, посильнее закутавшись в шарф, кинулась по Карлову мосту прочь, размазывая слезы по щекам. Гулкие удары моих ботинок заполнили мостовую, освещенную желтым светом фонарей. Мне казалось, что статуи смотрят на меня с сочувствием, провожают взглядом, принимая мою тайну. Холодный ветер гулял в моих волосах, задувал в уши, пробирал до самых костей. Я хотела потеряться в предрассветных сумерках. Оказавшись на Староместской площади, я остановилась и огляделась. Мой взгляд упал на Тынский Храм, красиво подсвеченный в темное время суток. Мне нужно было зарыться на время в нору, закутаться в кокон, забыться. Отключив телефон, я приблизилась к высокой двери храма и несмело толкнула ее. Мне не повезло: в это время собор был закрыт для посетителей, поэтому я просто опустилась на корточки около входа и, опустив голову на колени, предалась своим страданиям. Смотритель храма обнаружил меня на рассвете и впустил внутрь. Замерзшая и обессиленная, я спряталась в потаенном уголке храма, окруженная запахом вековых каменных стен и оглушительной тишиной, защищенная красно-золотым полумраком и снисходительным Творцом.