Границы дозволенного

Ода предпочел бы этого так и не понять. — Боюсь, в этот раз твоя способность тебя не убережёт, безупречный. У меня стрит флеш. Ода смотрел на свои карты несколько секунд, после чего тяжело вздохнул. — Черт, не повезло. И выложил на стол флеш рояль. Дазай в ужасе смотрел на это, понимая, что обречён. Собрать такую комбинацию шанс меньше пяти процентов, а он ведь был так близок к победе! Третья партия с нового отсчёта. Ему уже пришлось до этого попрощаться с носками — Ода не возражал, чтобы Дазай снимал их по очереди, но тот уперто снял оба за одну партию, ведь «Ну нет уж, если очередь дойдет до тебя, я бы хотел, чтобы и ты избавился от двух разом» — и галстуком. Из «безопасной» одежды на нем остался только ремень. Избавившись от него, в следующий раз ему придется снять рубашку или брюки. Медленным движением руки — у Оды проскочило в голове слово «соблазнительно» но он списал это к действию алкоголя, ведь они за короткое время выпили почти весь литр, тут и не о таком подумаешь, — Дазай вынул ремень из бляшки, — что стоило ему немалых трудов, по той же причине, по которой у Сакуноске проскакивали странные мысли, — и потянул за его конец. Освободившись, Дазай бросил несчастный пояс на пол. От спиртного становилось жарко, и часть его рубашки, прилегающая к шее, немного пропиталась по́том, потому Дазай расстегнул верхние пуговицы. Одасаку смотрел на это представление без каких либо эмоций на лице, но думал о том, что из всех многочисленных ситуаций, в которых он бывал ранее, в настолько странной он впервые. — Что ж, Одас-саку, — из Дазая вырвался тихий «ик», — Я не собираюсь с-сдаваться так просто. Мешай, у меня руки устали. Одасаку не стал докапываться, от чего там у Дазая успели устать руки, и молча перемешал колоду, пока тот уткнулся лбом в сложенные на столе предплечья. Новая партия. Карты розданы. Никто не пасует. Последний ход. — Флэш, — на этот раз первым вскрылся Ода. Шансы выиграть у Дазая сейчас были пятьдесят на пятьдесят. Некоторое время Дазай смотрел на свои карты непроницаемым — Ода подумал, что тот просто пытается собрать язык в кучу, а то, как он заметил, шевелить им у захмелевшего соперника по игре получалось не очень, — а после сделал то, чего Ода сам предсказать бы не смог, а если бы увидел при помощи «безупречности», никак не смог бы понять. Дазай швырнул карты на стол лицевой стороной вверх — Ода успел заметить, что у него собрался лишь стрит, — и, вальяжно поднявшись со своего места, на подгибающихся ногах, шатаясь, приблизился к кровати, — ввиду отсутствия в его жилище (язык не поворачивался назвать это квартирой), ещё одного стула, Оде пришлось сидеть на ней. — Я снова проиграл. — Да, я заметил. То, что данную фразу Дазай произнес без запинок, Ода Сакуноске тоже заметил. Ода выпил гораздо меньше своего собутыльника, потому мыслил на данный момент трезвее — о своей мысли о том, как соблазнительно Дазай вытаскивает из собственных брюк ремень, он уперто не вспоминал, — и почуял, что скоро вскроется подвох. — Как думаешь, — Дазай пошатнулся, и, чтобы не упасть, ухватился за чужое плечо в качестве опоры, — Мне лучше снять брюки или рубашку? Если бы не контекст этой ситуации, этот вопрос звучал бы крайне странно. А так, его можно отнести к категории просто странных. — На твое усмотрение. Дазай, не меняясь в лице, и покрепче схватившись за так удобно оказавшееся рядом плечо, начал спускать с себя брюки. Его движения были резкими, и это отнюдь нельзя назвать соблазнительным. Отшвырнув нижнюю часть своего наряда к остальной груде вещей, Дазай выпрямился, продолжая держаться за друга. А после, — вот тут глаза Оды растеряли всю свою невозмутимость, — уселся к нему на колени, раскинув бедра по обе их стороны. Обхватывающий лодыжку металлический браслет неприятно холодил бедро, с которым он соприкоснулся, но Дазай не обратил на это внимание. В его не скрытом бинтом глазу горел лихорадочный огонек, и он в упор посмотрел на Одасаку. Несмотря на нездоровый блеск, в этом взгляде также была выражена непоколебимая уверенность в своих действиях. Совершенно точно давая понять: он знал, что сделает, ещё до того, как начал пить. Недолго задержавшись на глазах напротив, он перевел взгляд ниже. Дазай, походу, даже не думал стесняться того, что сейчас в открытую разглядывает чужие губы. — Знаешь, — он наклонился, упираясь обеими руками в плечи, шепча слова прямо в ухо, — Если так и продолжится, я останусь совсем без одежды. Из-за спирта чужое дыхание было влажным, а вкупе с тем, как томно шептал Дазай ему на ухо, по спине прошелся табун мурашек. Было сложно сохранять самообладание, но Ода напомнил себе, что не так уж и много он выпил, значит, он с лёгкостью может скинуть Дазая с себя и привести его в чувство. Тем не менее, что-то заставило его сидеть неподвижно. Возможно, то же, что заставило его согласиться на ставку игры в виде одежды. На последних словах Дазай отпрянул, в этот раз даже не пытаясь смотреть в глаза, и уставился прямиком на губы. По своим же он поспешно провел языком, и тогда Ода поймал себя на том, что хочет опустить взгляд вниз, но заставлял себя смотреть ровно, прямо в глаза напротив. Опустив руки ниже, Дазай приблизил их к пуговицам рубашки. — Что то я не помню, чтобы проигрывал. — А ты с-считай это, — Дазай пыхтел, пытаясь расстегнуть вторую пуговицу, — своим в-выигрышем. Когда Дазай потянулся к третьей, Ода перехватил его руки, и сжал запястья, возможно, несколько крепче чем планировал. Дазай посмотрел на него, и, черт, если бы Сакуноске не покупал этот треклятый виски собственными руками и сам не разливал его по стаканам, он бы подумал, что туда был подмешан афродизиак. То, какой безумный у Дазая был взгляд сейчас, он не мог объяснить иначе. — Чего ты добиваешься, Дазай? Ему и правда было очень тяжело говорить спокойно, но он понимал, что если позволит себе расслабиться, то не сможет остановить то, что задумал его эксцентричный друг. — Я… — Дазай сглотнул, дышать ему явно было тяжело, — Я хочу… Чего он хочет, Оде Сакуноске услышать не довелось, ведь Дазай показал свое желание весьма наглядно. Резко прижавшись своими губами к чужим, Дазай отмел любую надобность в подобных вопросах. Пользуясь эффектом неожиданности, какой был произведен на оторопевшего Сакуноске, он выдернул свои запястья из сильной хватки, и, одной рукой сжав чужой затылок, другую положил на щеку. Сакуноске не шевелился, не зная, что делать. «Это неправильно» — твердил его разум, теряющий остатки трезвости. Но, раз это неправильно, то самым логичным сейчас было бы оттолкнуть Дазая, чтобы выразить свое к этому отношение. Но и этого он не делал. Потому что он был бы самым большим лгуном на свете, если бы заявил, что ему это не нравится. Когда Дазай отстранился, он с радостью обнаружил, что глаза Сакуноске закрыты. Ведь в глазах вся правда, которую он захочет скрыть словами. — И как… И как тебе? — Не уверен. Впрочем, это было правдой, ведь то что произошло сейчас, даже сложно назвать поцелуем — с таким же успехом Дазай мог поцеловать помидор. — Чего ты хочешь, Дазай? Ода Сакуноске хотел бы заранее понять, как далеко его друг собирается заходить, и что ему с этим делать. Ну, судя по тому, что несколько минут назад он пытался его раздеть, ограничиваться одним поцелуем он явно не собирался. — Тебя. Безапелляционный ответ. Как и взгляд, которым он сверлил в этот момент Оду. — Вот как. Когда ты говоришь, что хочешь меня, ты имеешь в виду именно то, о чем думает большинство людей в такие моменты? — Если… — Дазай все еще тяжело дышал, словно не мог набрать в лёгкие воздуха, — Если большинство людей в такие моменты думает о сексе, то да, именно это я и имею в виду. Оде Сакуноске давно стоило привыкнуть к его прямолинейности — он и сам точно такой же, в конце концов. — В таком случае, нет. — Почему? Не то что… Не то что бы я не ждал такого ответа… Но почему так категорично? Одасаку поражался, как Дазай умудряется сохранять трезвость мысли до сих пор. Мысли, но не движений, ведь его руки нагло гуляют по лицу, треплют волосы, иногда забираются под рубашку, а ноги постоянно ерзают по кровати, силясь найти более удобное положение. Несмотря на то, что Оде не стоило ничего прекратить его движения, он не предпринимал таких попыток. Прикосновения Дазая были лёгкими, как дуновение ветерка, и в них не чувствовалось присущей ему уверенности. Они были беспорядочными, но в них присутствовала нежность, которая, хоть и отдавалась в коже приятным покалыванием, не вызывала возбуждения. С начала данного «шоу» Ода, хоть и пребывал в смятении и абсолютном непонимании к собственным ощущениям, ни капельки не возбудился. Хотя, казалось бы, это вполне то, чего можно ждать, когда ты пьян, твой друг сидит на тебе в одной рубашке и нижнем белье, и так пленительно касается твоего тела. А вот возбуждение Дазая он ощущал, напротив, слишком отчётливо. — Ты пожалеешь об этом, когда протрезвеешь. — Ты говоришь о моих сожалениях, или о своих собственных? Если о своих, то тебе не стоит, потому что… — Нет, Дазай. Это не та вещь, к которой можно относиться так просто. Так нельзя. Так неправильно. «Неправильно? Что вообще есть понятие правильного в этом мире, Одасаку? Разве это не больше, чем выдумка, не больше, чем стереотип, введённая для людей такими же людьми, чтобы заставить их быть покорными? Дело в том, что мы друзья? В том, что мы одного пола? Это выходит из понятий привычного, но неужели это сразу делает ситуацию неправильной? Неужели неправильно желать быть связанным с тем, кто для тебя важнее, чем ты сам, желать быть связанным не только душой? Да кто, кто, черт возьми, такое сказал?!» Этой мысли не суждено быть озвученной, хотя Дазаю и хотелось закричать о ней глупому Оде Сакуноске прямо на ухо, чтобы она навсегда врезалась ему в память. Но, столкнувшись с серьезностью чужих глаз, Дазай понял, что ни одно его слово не будет стоить и гроша. Ведь Сакуноске был настроен так же решительно, как и Дазай. Испустив разочарованный вздох, он уткнулся в чужую ключицу лицом, обвив руки на шее. Ода, не зная, куда пристроить свои, одну положил Дазаю на спину, крепче прижав к себе, а второй начал нерешительно поглаживать его по волосам. Дазай замер, боясь спугнуть эту недолгую ласку. Вообще, Ода за этот вечер не предпринял ни одного верного шага, то отталкивая, но при этом никак не противясь, то совершая подобные ласковые действия, давая ложную надежду. На самом деле он просто искренне не понимал, что будет лучше, и конкретно данным жестом надеялся, что сможет немного успокоить перевозбудившегося друга. Пахло от Сакуноске странно. Смесь сигарет и виски, к ним прибавлялся запах не самого лучшего парфюма. Но Дазай был бы счастлив, если бы мог вдыхать этот аромат вечно. — Ну пожалуйста… Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста пожалуйста… Мне так плохо, Одасаку, пожалуйста… Дазай понял, что никакие разумные доводы тут не помогут, и решил перейти к самым унизительным методам — может, тогда самообладание Оды Сакуноске и даст трещину, и виски, выпитый сегодня, наконец напомнит о себе? Однако, пропорциональность тут шла явно прямо обратная, и с каждой секундой мысли Сакуноске становились все твёрже. Он все ещё не знал, как относиться ко всему этому, да и стоит ли относиться к этому как-то вообще, но был рад, что не позволил зайти всему дальше, чем оно есть. Это неправильно — и никто его не переубедит. — Прости, Дазай. Я могу поцеловать тебя, если тебе станет от этого легче, но не более. Приподняв большим пальцем острый подбородок, и смотря в грустные глаза шоколадного цвета напротив, Ода Сакуноске задался вопросом, а что именно, на самом то деле, в этом неправильно. Вообще то, много чего. Они оба парни, для начала, что уже вызывало сомнения. Они друзья, и незримые дружеские законы просто не позволяют этого. Дазаю, в конце концов, нет восемнадцати, хоть он и достиг возраста согласия. Однако каждая из этих причин казалась второстепенной. Ода сомневался, что в принципе хочет делать «это» с Дазаем, но у этого также была какая-то причина. Что-то более значимое, нечтно куда более весомое, чем все остальное. Это что-то закралось в самый дальний угол сознания, но Ода так и не смог уловить эту мысль. В конце концов, он лишь пришел к выводу, что существуют границы дозволенного, которые нельзя переступать, и которые они и так перешагнули достаточно много раз за этот вечер. Даже сейчас, все так же держа пальцами подбородок, и прижимаясь сухими от сигарет губами к губам, пересохшим от волнения, они переходят их снова. Ода Сакуноске понимает, что это двойные стандарты: пресекать одно, но позволять другое. Но, он и правда Не умеет отказывать детям. Ах да, вот, кажется, и то, что он искал. Также причина, по которой он так и не возбудился. Нельзя заниматься сексом с детьми. У Оды Сакуноске не возникнет ни малейшего желания заниматься сексом с Дазаем, пока он видит в нем ребенка. Возможно, Ода подумает о том, чтобы сделать это в будущем. Ведь, в конце концов, того, насколько ему нравится неполноценный человек, он отрицать не мог.