5:05

3:50, знойный июль, Питер С набережной тянет слабым веторком, хоть какое-то спасение от духоты стен детдома. Кажется, с Волковым всегда вот так, окружающая среда не то чтобы важна. Просто знать, что кто-то родной есть рядом, Серёже более чем достаточно. Как будто сходит с ума рядом с кем-то менее мучительно чем в одиночку, ей богу. Рассвет задаётся холодно розовым заревом, касается рыжей макушки. Гладит, ведёт золотом по волосам. А в глазах плещется Нева, не буйная и не покорная, стремящаяся уничтожить всё на своём пути, а тихая, будто в полудрёме. И правда в том, что Олег заворожён этой дремлющей стехией. От части, причина временного штиля — распитая на пополам, бутылка палёного спиртного. Волков давно про себя отметил: тревожники не пьянеют, а просто становятся обычными людьми. Рядом с ним, бок о бок, шёл наглядный пример. У них осталось последнее лето, чтобы не думать о будущем и они в целом согласны с этим. Мысли о будущем, о них самих, вызывает неистывое желание расколоть череп на мелкие кусочки, опосля, трясущимися руками, собирать по частям, в надежде что будет как прежде. Как прежде — не будет никогда. Но об этом Разумовский подумает позже, когда протрезвеет на утро, а голова будет трещать от похмелья. Но это будет потом, сейчас не важно. Сейчас в принципе ни чего не важно, кроме них. 4:15 Она спускаются ближе к воде, садятся на ступеньки, зябко жмуться друг к другу, как голуби на парапетах зданий, так же воркуют. Близость доступная в стенах детдома украдкой, в тёмных углах, с бесконечной тревогой, что кто-то их заметит. Ведь у стен есть уши, а у кровли глаза. Здесь всё иначе. Они тут одни, до них нет дела ровно ни кому, а если и есть, то они давно спят. Такая близость, почти интимная, даёт в полной мере прочувствовать друг друга. От если заметных вибрации тихих, вкрадчивых голосов, до запахов. От Олега пахнет крепкими сигаретами, кожей и множеством разбитых носов на пути. Пахнет прямой опасностью и адреналином. Ему шестнадцать и его любимая игра — статья за хулиганство. Серёжа пахнет пеплом и тихой печалью, содранными коленками и тревогой. Как песок в ладони, держишь и он спит, но стоит сжать и побежит сквозь пальцы пещинками. Ближайшее метро откроется только через пол часа, им не куда торопится. Серёжа кладёт голову Олегу на плечо, вслушивается. В шуршащий голос Волкова над ухом, в беение сердца, его или друга, не понятно. Олег берёт холодную ладонь Разумовского в свою, грубую как наждачка, но бесконечно тёплую, ладонь. Лёгкое марево накатывает планомерно, вот-вот наровя утопить в себе окончательно и безповаротно. — Серый, не спи, замёрзнешь. — Волков мягко толкает друга локтём под рёбро, улыбается мягко. — Я не сплю, просто задумался. —садится прямо, растирая онемевшее лицо руками. — О чём, если не секрет? — Если бы я действительно заснул, ты бы отнёс меня на руках до метро? — скользит по лицу хитрым прищуром, выискивая признаки молчиливого согласие. — Не-а, оставил бы тебя здесь, чайкам на съедение. — Волкову стоило некоторых усилий, чтоб не один мускул на лице не дрогнул, но уголки губ придетельски поползли в верх. Разумовский не долго думая, если вообще думая, щиплет того за бок, не больно, скорее даже щекотно. Волков чуть дёргается от этого, тихо шипит что-то под нос. Но всё же сново берёт руку Серёжа в свою. Пристально разглядыват костяшки и тонкие, погрызанные в приступе разъедающей тревоги, пальцы. — Вру конечно, не оставил бы никогда. — Волком понижает голос на актаву, ни то просто случайно, ни то чтоб звучать убедительней. Звучит двусмысленно. Они юны и могут позволить себе громкие слова и несбыточные обещания. Пусть потом будет больно. Пусть потом захочется бить стены от обиды, ядовитой потокой растекающийся где-то в желудке, разбивая костяшки в кровавое месево. Но это будет когда-то там, где-то потом. Сейчас это зажигает что-то внутри, маленькое, но до трясущихся рук, до дрожи в голосе, тёплое. Первая для обоих, безусловная, щенячая влюблённость. Серёжа чувствует, как нестерпимо горят щёки, а в носу пощипывает. Сжимает руку Олега сильнее, не жалая отпускать, никогда. Хочеться отдавшись потоку, разливающейся под ногами Невы, распасться на атомы и планомерно склеиться обратно в неказистую химеру. Разумовский клюёт Олега в уголок губы. Именно клюёт, потому что поцелуем это недоразумение назвать сложно. Но не смотря на очевидный провал, выразить весь спектр чувств невербально, отстраняться не спешит. В глазах плещется море, призывно, с вызовом. Жадно жмутся, желая заполнить собой пространство друг друга на сколько это возможно, пусть для этого предётся переломать каждую косточку в теле. Разумовский виснит у Олег на шее, не терпиливо ерзая на месте, жадно впившись тому в губы. Волков мягко зарывается пальцами в рыжие волосы на затылке, массирует кожу головы, гладит, тянет на себя. Они неумело и мокро лижутся, то и дело сталкиваясь зубами. Хвастают друг за друга руками, будто за спасительную соломинку в бурном течении. Останавливаются, только чтобы сделать глоток кислорода, прежде чем вновь добровольно утопиться в очередном продолжительном поцелуе. Волков видит в этом что-то неподдельно правильное, искреннее. Несмотря на ветерок с набережной обоим донельзя душно. Здравый смысл всё-таки просыпается, пока всё не зашло слишком далеко. Тяжело дышат, прижавшись друг к другу лбами. — Верю. — тихо-тихо, почти еле слышно, но Волков улавливает, знает что поплатится за свои слова, знает что расплата будет велика. Но это будет когда-то потом. 5:05