Уметь плакать в счастливые моменты - это...

Кимхан ничего не боится. Кимхан не имеет права бояться. С самого детства ему настойчиво вшивают в мозг суровыми нитками уверенность в том, что боязнь чего-либо — это признак постыдной слабости. Отец угрожает маленькому Кимхану Смертью каждый раз, когда он ищет понимания, говоря о своих страхах. — Мне не нужна кисейная барышня. Мне нужен тот, кто не побоится отдать жизнь за Семью. А когда человек печётся о собственной шкуре, о Семье он вспоминает в последнюю очередь. В тебе не должно быть страха, Кимхан. И если хоть раз покажешь его при мне — убью! Кимхан боялся высоты. Теперь же он может подняться на крышу небоскрёба и с разбега кинуться вниз, навстречу пролетающему мимо вертолёту противника, чтобы уже в следующее мгновение разбить кулаком в железной перчатке стекло, а затем и лицо смельчака, посмевшего нарушить покой Семьи. Кимхан боялся грозы. Сейчас же часто выходит на улицу в моменты ярости стихии и любуется миром, погружённым во тьму, наслаждается струями дождя, бегущими по впалым щекам, и беззвучно молится, чтобы однажды прекрасная молния спустилась к нему и избавила от вставшей ножом поперёк глотки Жизни. Кимхан боялся потерять близких. Со временем сознаёт, как слеп и глуп этот страх. Он не может повлиять на Судьбу. Ведь Судьба имеет лик отца. Она с наслаждением ломает Танкхуна, превращая в пёстрое нечто, витающее в облаках и лишь изредка приходящее в себя. Разумеется, это маска для папочки. Но видеть её каждый день — невыносимо. Она когтями выковыривает душу из Кинна. Хочет оставить бесчувственную оболочку, выполняющую лишь приказы своего Хозяина. Желает зашить ему рот, выколоть глаза, лишить слуха, прочистить мозги. Да понимает, что и вязанная кукла не нужна. А поэтому пытается убить душу. Но… Слава Будде, Кинн поддаётся со скрипом. Быть может, к нему придёт спасение. Однако… Кимхан сломан. Он — робот, ничего не чувствующий. По жизни на автопилоте, от задания к заданию. Страха нет. Кимхана нет. *** За окном бушует гроза. Молнии разрезают свинцовое небо на рваные куски, пробегаясь по нему ослепительной вспышкой и узором кривых зеркал, окрашивает мир в зловещие тёмно-синие цвета и оставляет мимолётную тишину, которая разражается оглушительным, трясущим землю, громом. За стеклами ничего не видно, кроме стены дождя, обрушившегося с неба водопадом. Темно. В какой момент Кимхан снова начал бояться грозы? Ким: Ангел, где ты? Отправь хотя бы точку, чтобы я знал, что ты в безопасности. На самом деле, Кимхан боится, что где-то в этой мерзопакостной тьме бежит, перепрыгивая глубокие лужи, непослушный мальчишка с гитарой. Мокрый до нитки, стучащий зубами от холода, трясущийся от страха после каждой вспышки, но упорно идущий в логово монстра, несмотря на мольбы спрятаться и переждать стихийное бедствие. Порчэй. Его первое провальное задание. Корн всего лишь хотел довести до ума свой хитроумный план. Прикинуться старичком-добрячком, разыграть перед своими сыновьями спектакль великодушия, а потом подстроить непростительное предательство и руками преданных убрать мешающихся под ногами детей «почившей» недостижимой мечты. Подлая месть. Финальный аккорд для душонки и кукушки Кинна. Проверка Кимхана на профпригодность. Но… Великие тоже ошибаются… Сначала мальчишка — лишь клад информации. Позже — прилежный ученик и учитель, напоминающий Кимхану, как улыбаться широко и искренне. Сейчас… Скрипит дверь... Ангел стоит на пороге. С него стекает вода, капая на белый ковёр. Он дрожит, прижимая к груди гитару. Улыбается светло и нежно. Большие глаза с блестящими капельками на чёрных ресницах сияют от радости и безмерного счастья. — Прости, Пи’Ким! Не мог ответить. Бежал к тебе, — Кимхан прерывает сбивчивые оправдания. Притягивает к себе и мягко целует в лоб, потом ласкает кончиками губ прохладные щёки. И кротко, трепетно касается пухлых губ поцелуем, легче и нежнее любых лепестков. Молча стягивает с Порчэ мокрую одежду и толкает в ванную. Набирает ванну, несколько раз щупает воду, проверяя, комфортная ли температура, и, игнорируя шокированный вскрик, подхватывает мальчика на руки, тут же аккуратно опуская в ласковое пенное тепло. Порчэй мило смущается, кончики ушей краснеют, а на губах прячется удивлённая улыбка. Кимхан опускается на колени и кладёт голову на сложенные руки. Он смотрит на Порчэ неотрывно, изучает эмоции на расслабленном лице. Чувства мальчишки настолько яркие, что мужчина ощущает их на своей коже, на губах, в потёмках искалеченной души. Счастье. Любовь. Доверие. Что-то щиплет глаза. Порчэй поднимает руку и мягким движением чутких пальцев смахивает слезинку. — Ты плачешь, Пи’Ким. Потому что ты… счастлив? — Кимхан не может сказать ни слова, лишь кивает, не поднимая глаз. Ему стыдно перед Ангелом. Порчэй видит его слабым. — Посмотри на меня, Пи’Ким, — тонкие пальчики сжимают подбородок, вынуждая поднять глаза. Кимхан изо всех сил пытается сдержать рвущиеся наружу слезы, но они всё капают и капают, окропляя застарелой болью любящие ладони. — Уметь плакать в счастливые моменты — это значит быть сильным духом. Ты смог, Пи’Ким. Смог побороть главный страх — быть человеком. Я горжусь тобой… Тишину нарушает лишь шум дождя, мягкое пение Порчэ и тихие всхлипы Кимхана, перерастающие в шёпот: — Не оставляй меня, Ангел… — Я… люблю тебя… — Я… боюсь тебя потерять…