Море в секундах.

По телевизору показалась пучеглазая телеведущая, которая уж больно была похожа на нового жильца квартиры Ку — Гаона. Она поправила свой белый воротничок, выровняла стопку бумажек, как по канону, и быстро тараторила, — Температура воздуха всё возрастает, заходя за рекордные пределы. Тротуар с полудня нагревается до пятидесяти-шестидесяти градусов по Цельсию. Синоптики не могут объяснить такое изменение климата. Просьба не выходит на улицу с шести утра и до девяти вечера, пока власти не найдут решение этой проблемы, — старые антенны на крыше барахлят, прерывают связь, образуя снежную пургу на экране. Но лучше бы снег был снаружи.  — По телевизору сказали: «скоро нам прийдёт… », — начал напевать Джуён, болтая ногами за столом. Хёнджун закрыл ему рот ладонью,  — Давай не будем думать об этом. — Ой, ну и пожалуйста, занудный какой, — произносит тот в ответ и идёт на поиски того, кто понимает его лучше всех. Обида всё-таки привилась к нему.  Джун остался один. Чувство обиды зародилось в рёбрах, окисляя внешнюю оболочку костей. С одной стороны совсем не обидно, да и почему он должен реагировать на подобное? А с другой — неприятно.  Хёнджун не сказал бы, что являлся человеком, близко принимающим всё к сердцу. Но, как ни странно, когда дело касалось близких и друзей, тех, кому он вроде бы и доверился, Джун становится ранимым до безумия. Он знает, что, открываясь людям, он делает себе больно, но иначе он останется совсем один. Он не хочет снова быть в одиночестве, но и не хочет снимать с себя кожу послойно для кого-то. Не хочет свернуть на уже истоптанную колючую тропу.  В районе диафрагмы тяжело. Он так погряз в этой тревоге за других и за себя, что становится голым к собственным чувствам, а Хёнджуну отвратительно оголяться. Он желает убежать, спрятаться где-то в себе, чтобы не слышать ничего, что происходит вокруг. Это пугает, он не находит себе места.  Чтобы хоть как-то отвлечься, он осматривается: плесневелый в углах пол скрипит и ноет, зашторенные окна, вышедший из строя холодильник, открытая входная дверь… Открытая? — Где эти двое? — кричит Гониль и выходит в прихожую, — Ты видел их? Речь идёт о Гаоне с Джуёном, понимает парень.  — Нет, но, мне кажется, они вышли в подъезд, — тревога снова появилась рядом, когда одиночество вышло с ними.  — И почему ты не остановил их? Знаешь же ведь, эти придурки что угодно учудить могут! — рычит тот и выбегает наружу, громко хлопая железом о ставни двери.  Джун вздрагивает, дёргается, но не говорит ничего против. Провожает старшего прикрытыми глазами.  Ку снова встрял в дежавю: вот он бежит по лестнице, но уже вниз, и спотыкается о последние ступени. Он отмагничивает ключами железную тяжёлую дверь и видит исчезнувших жильцов. Товарищи сидели на корточках под козырьком со сковородкой и пачкой мороженых наггетсов. — Вы чего тут делаете? — глаз Гониля заметно задёргался.  — Жарим, — Гаон разворачивается к старшему, пока Ли разрывает пачку. Большая часть курицы разлетается в разные стороны и ребята не сдерживают звонкого смеха, слизистая Джуёна даже намокла.  Он облокачивается на дверь и ногой попадает на солнечный свет, опаляя и так раненную кожу. Ли замечает это не сразу, но позже, почувствовав шипучую боль, отдергивает ногу.   — Ай-яй-яй! — он мычит от ожога и прижимает конечность к себе. Гаон собирается помочь, озаряясь на голос друга, но Ку хватает младшего за руку и тащит обратно в подъезд, Гониль и чуть не сносит его с места, насколько сильно хлопнул дверью вновь.  — Крепись, бро, — Гаон отворачивается от подъезда и продолжает готовку, хоть и не уверен, что после это можно будет есть.  Может, мимо ушей пролетают воющие бродячие коты, которых он часто видел у базы. Они воют и орут так беспомощно и совсем не к месту, что сидящему человеку приходится не по себе. Не любит он кошек.  Не то, что собаки. Верные и добрые, много где полезны, по-настоящему нужны человечеству. И, к слову, от безделья избавят: нагадят на новом постельном, а ты потом ходи, убирай, пока твой любимый зверёныш чешет зубы об провода и единственные домашние тапки.  Джисок не пёс, и, вроде как, не гадит, но тоже хочет быть полезным. Поступив в гвардию, совершив не мало экспедиций и обходов, его начальники лишь выдавали ему ежемесячную оплату труда. И он не жалуется.  Для него понятия «хочу» и «могу» слились в одно «надо». Гаон уже не сможет различить собственные желания и необходимые пункты в его жизни.  Может, поэтому он и покинул ряды гвардии.  Ещё помнит, как он с Джуёном сидели в коридоре школы в выпускном классе и мечтали. О всяком мечтали.  — Давай вместе в актёрское? — предлагает Джуён другу, — Или, нет, лучше музыкантами! Будем песни писать, ты будешь играть на гитаре, как и хотел, а я буду петь! — Ли воодушевлённо жестикулирует, согревает горящими искрами глаз. Давить искренность и радость не в его вкусе.  Джисок смотрит на него,  вскидывает брови от прояснения замечательной идеи, допивая банановое молоко из школьной столовой.  — Было бы здорово!  Он скучает по этим временам. Скучает по беззаботности, лёгкости и детству, скучает по родне и друзьям. Была бы возможность остановить это чёртово время и повернуть вспять, он не стал бы думать дважды.  Вернуться бы туда, остаться и забыть о настоящем, пугающем мире.  Джуён плетётся сзади, спотыкается и падает на тощие колени, сдирая их, пока Ку тянет его с силой за запястье наверх. Он пытается высвободиться, но другой только сильнее сжимает руку. Фиолетовые синяки расползались по запястью.  Дотащив его до квартиры, он чуть ли не закидывает Ли в комнату, следом зайдя с аптечкой,  — Вот надо было тебе хрень какую-нибудь сотворить? — Да почему опять ко мне все претензии? Будто я один вечно во всём виноват! — он тянет руку назад, к себе, но сила, прилагаемая против старшего, вызывала сильную боль. Теперь и он сам заметил фиолетовые отметины.  Гониль злиться, снова. Его просьбы не слушают, ведут себя как хотят, а потом будут жаловаться, что живут плохо. А он пытается, правда пытается поддерживать нормальное отношение со всеми, но это сложно. Помимо этого, ему необходимо пропитаете, стабильное состояние и безопасность, но как это всё поддерживать, если Ку никак не справляется.  Нет, он не хочет справляться. Не хочет вечно быть ответственным за всех.  Но эти мысли улетучиваются, когда Гониль достаёт противоожоговую мазь и даёт её младшему, пока обрабатывает его колени перекисью водорода. Жидкость обжигающе шипит, а Джуён жмурится от боли. Ку дует на рану, словно тот маленький мальчик, упавший с велосипеда. За ним не уследили, а тот только-только научился кататься и напоролся на выбоину в дороге, сдирает ладошки, снова колени и локти. Они кровоточат сироповидной жидкостью и солёными затёрными слезами. Мальчик всхлипывает и оголяет подтупленные клычки, застревающие в запутанных кудрях.  Щёки, нос и веки покраснели от испуга и горечи, смотрит так будто медленно умирает где-то в незнакомом доме, совсем один. Посиневшее тельце кочует в клубке страха и бездействия. Мать заложена по частям в шкафах, чтобы собственный ребёнок не видел, как она медленно разлагается. Детские глазки вываливаются из глазного дна с горячими гранулами, скрипуче вытягиваясь до самого рта.  Но теперь ему не так больно.  — Ты что, плачешь? Ку перевязывал колени и замечает, как на бинте появляются тёмные мокрые пятна.  Чёрт, только не сейчас. Только не при нём.  Он прячет лицо и утирает дорожки рукавом. Стыд заламывает рёбра и плечи внутрь, скручивает.  Нет, спрятать это сложно, тягостно, уже невозможно. Края чаши самоконтроля трескаются по всей таре и лопается. Осколки летят в белки глаз. Ку оставляет Джуёна в комнате, а сам поспешно покидает комнату, вылетая за дверь, чтобы провалиться куда-нибудь уже, хоть в пекло ада.  Теперь ему не больно, а одиноко.  Горячие слёзы блестят сквозь ресницы. Надоедливые капли всё текли и текли, обжигая ладони, щёки и скулы. Веки слипались в солёности и припадали к глотке. Новая волна дёрганого кашля припала во рту, словно тот выплёвывал буквы. Они становились словами.  Как долго он умирал? Лёгкие заболели. В них засела стеклоплавная печь, точёные мечи и осиновый кол. Гониль проткнут этим колом через кадык, остальное вылезает через солнечное сплетение, разрастаясь внутри шипованными розами, чьи лепестки и стебли кусали сердце. Это невозможно остановить.  Стакан воды, который всегда был на тумбе, пуст. Ни капли на донышке. Тогда Ку решает достать свою аптечку из шкафа, обучаясь ещё в университете медицине самостоятельно, но, при определённых обстоятельствах, так и не мог поступить в медицинский. Как жаль.  И как ему сейчас эта сраная экономика поможет? Таблицу напишет, и здоровье восстановится само собой? Он хотел спасать людей, а не бабки пересчитывать.  Пока Гониль роется в ящике с таблетками, вываливая лёгкие через рот, за ним в комнату успевает зайти Чонсу, словно сквозняк. Его шаги были совсем не слышны, либо Ку начинает терять слух.  — Возьми, это явно тебе поможет быстрее, чем таблетки, — Ким протягивает стакан воды с растворённым в ней каким-то препаратом. Ку с охотностью выпивает содержимое до выпавшего осадка и еле кривится от горького привкуса. Теперь с болью в горле появился приступ тошноты.  Врач присел на диван и похлопал по нему рядом с собой, мол, присаживайся. Другой не возражает и облокачивается на спину, запрокидывая голову назад, что была не очень хорошая идея, и новый приступ охватил гортань. Ким убирает пустой стакан, и тихо произносит,  — Я могу тебе как-то ещё… — Я могу один побыть? — Гониль отворачивает голову в сторону и сверлит стенку зрачками до муравьиных дыр. Настроения нет совсем. Он не уследил за теми двумя дураками, толком не смог помочь с ожогом, заревел как мразь перед младшим и куча всякого другого дерьма решили произойти именно сегодня, ещё и этот со своим вечным синдромом спасателя.  — Послушай, твоё состояние под вопросом. В данный момент есть явные признаки угарного газа на эритроцитах твоей крови, которые не могут отцепиться от клеток, в отличии от того же кислорода и углекислого газа. И если не назначить нормальное лечение… — Ким Чонсу, — холод и лёд искрятся из полости, колкостью пройдясь по черепу до извилин мозга.  Чрезмерное желание продолжить разговор исчезает немедленно и врач выходит из помещения, обезнадёжено вздыхая,  — Ты знаешь, где я, если вдруг что.  Агрессия, текущая по венам повсеместно, снова забурлила в жилах.  Дуновение ветра скручивает потоки разума в кучу, лавину. Гониль погружается в неё, точнее, она сама образуется вокруг, становится сферой. Темнота скапливается в площадь этой сферы и цепляется через одежду за позвоночник, хватается маленькими лапками за желеобразные пластины меж позвонков. Дёргаются, шушукаются меж собой и тащат позвонки назад, вытягивая канал с костным мозгом. Прекрасное чувство. Прекрасное чувство, чтобы закрыться в четырёх стенах и свернуться размокшей тряпкой от голода.  Послышался шорох. Тёмная макушка скрылась за ручкой дивана, снова создавая шум. Мужчина приподнимает голову выше, чуть вытягивая шею, устало промаргивается.  — Хёнджун, прекрати, я давно тебя увидел.  Печальные донья, тут же показавшиеся из-за дивана, уставились на мужчину, остальную половину лица не было видно. Он опирался фалангами на мягкую обувку, стыдливо прячась,  — Прости. Ты так быстро забежал сюда, что я не успел выйти.  — Да вылези ты уже от туда.  Джун поднимается с пола и встаёт у дивана, не знает, куда ему деться. С Гонилем уже ясно и понятно, что происходит что-то не так, определённо, он может остаться, чтобы поддержать хёна, как понимающий человек.  Но понимает, что он и слова проронить не сможет.  Был бы тут Сынмин или Гаон, они бы смогли сказать что-то действительно стоюящее. Однако, если Хёнджун не выйдет и продолжит стоять как вкопанный, то и это добром не кончится. Просто выплюнуть прилипший к нёбу язык.  Он теряется совсем. Гониль, как пример сильного человека и опоры, сейчас сидит перед ним совсем поникший, никакой. Вот-вот, и тот свалится с обрыва с названием «вид хорошего самочувствия» и тогда все уже близкие его люди полетят на улицу или ещё чего похуже.  Парень робко усаживается рядом со старшим. Этот человек сделал многое не только для него, но и для каждого, кто здесь оказался.  — Хотел сказать тебе кое-что, — Ку поднимает больные белки глаз на длинноволосого и медленно моргает в такт дыхания, что напрягает и так взволновано Джуна, — Мне очень ценно то, что ты спас меня тогда. Я до последнего думал, что ты, как и все, даже дверь не откроешь. Но ты открыл и помог мне.  Под рёбрами стало теплее. Именно сейчас для обоих выражение о том, что слова имеют значимый вес в жизни каждого, иногда порой даже больше, чем деньги или любовь, принимает истинное значение. Гитарист теребит край кофты меж пальцев и смотрит на собеседника, иногда отведя взгляд,  — Хотел сказать большое спасибо, ведь я так и не поблагодарил тебя достойно. Может, без твоей помощи меня бы не было нигде, не то, что здесь, — он нервно сглатывает и переводит дыхание. Благодарность, искренность — всё это ему даётся с большим трудом, — Но это не всё, что тебе необходимо знать.  Гониль непонимающе сводит брови к переносице, переминая костяшки на руках. В потребности замять свои руки, те покраснели и горели. Другой разделял этот кислород, понимал его. Это чувство было похоже на неловкое молчание и тревогу, на якорь и привязаны камень к ноге — порой не видишь и избавится от этого не можешь. Это похоже на осеннюю лужу весной — неуместно и глупо со стороны.  Но они уже на борту этого корабля, а значит весь экипаж должен покинуть его целым и невредимыми.  Джун сделал тихий вдох и продолжил, — Я вижу, как тяжко тебе приходится. Эти бессонные ночи, риски, переживания, но… — он делает паузу из-за предательски дрожащего голоса, — Но мы все оказались здесь не просто так, значит мы все в ответе за наши жизни. Ты не один в этом мире, Гониль.  Ему хочется верить, искренне хочется, но не может. Не может поверить в то, что Земля не крутиться во круг одного и того же принципа, как «кто, если не ты». Гониль прожил по этому принципу всю свою сознательную жизнь, мог представить, что есть что-то иное, но верил в это равносильно вере в загробную жизнь — одни говорит, что есть, другие — считают полнейшим бредом. А Гониль верит в оба факта, не столкнувшись в реальности ни с одним.  С кухни слышаться голдёж, привычный топот ребят и бой кастрюлями. Кажется, те собирались избавится от квартиры в создании своих кулинарных шедевров. Ку пропускает межзубный смешок.  Хёнджун тем временем поднялся с дивана и направился к выходу, оборачиваясь, зовёт с собой. А старший и не против, ступает за ним по пятам.  Увидел он то, что и ожидал увидеть: кухня, уже очевидно и, как по канонам всех жилых коммунальных квартир, разгромлена. Она держится только на моральной поддержке Сынмина и его мольбам не трогать Гаону несчастную вытяжку, Джуён, как ничего не бывало, дико дёргался под какую-то рок легенду, а Чонсу разгребал вывалившиеся с полки кастрюли и сковородки, потирая ушибленный бок.  Джун, лицезрев эту комичную картину, солнечно смеётся, едва не падая на пол, ухватывая за собой Гониля с бедолагой Кимом. Последний взвывает от боли, пока Ли не падает тоже, но только от несдержанного смеха. Он плюхается на кафель и хватается за живот от сокращаемых мышц,  — Всё, хватит, дышать уже не могу! — он смеётся с ребятами и его веки намокают.  Чонсу успокаивается самый первый и отходит в сторону, думая о том, что готовка, по понятным причинам, откладывается. Наверное, это даже к лучшему.  Хозяин квартиры, вскоре, вступает в общество Кима, наблюдает за мучениками хихишных судорог. Уголки губ приподнимаются, глядя на это несуразное абсолютное ребячество, которое они себе могут позволить.  Белый шум, беспокоящий на заднем фоне, пропадает на некоторое время, давая возможность впитывать эти минуты всем телом, всей душой и головой, даже если не совсем здоровой. Хотя, если подумать, здесь здоровых-то нет, за исключением мед работника — он внешне выглядит ещё более-менее схожим на социально развитого гражданина.  Но это сейчас не важно. Не так важно, как остальные мысли, которые Гониль старательно отгоняет от себя далеко за пределы черепа.  Он не один дома, и теперь точно уверен в этом.  *** Маленький человек пробирается на цыпочках по скрипучему полу к дальней комнате. В квартире тихо, только ветер подгоняет Джисока к запретной двери. Жёлтый полиамидный костюм не мешает незаметно зайти к старшему, пока тот спит. Может, когда-нибудь он наконец расскажет всем, что Гониль похрапывает.   У дальней стены стеллаж из тёмного дуба, напоминающий больше гробницу сокровенных секретов, нежели обычный шкаф.  На самом деле, в нём и вправду лежит секрет.  Гаон заметил его ещё на первом проходе по новому жилищу, а возможность успокоить животный интерес появился только сейчас. Ку банально не давал разрешения лишний раз разгуливать по «личному пространству».  Парень озаряется и застывает на месте, пока мужчина на кровати ворочается. Мышцы сильно напряжены от прилива высокой дозы адреналина. Джисок подходит к стеллажу и тянет за маленькую ручку — закрыто, что он и предполагал.   Он уже собирался покинуть комнату, принимая поражение перед собственным любопытством, как мельком видит, что одна из сторон шкафа отсвечивает блики.  Нет, это не блики, осознаёт Гаон, это отражённый свет.  Пролезающие лучи Луны попадали на крохотное окошко в стеллаже, через которое, вероятно, можно было посмотреть, что же лежит внутри деревянной коробки с секретом.  Парень старается быть тише, но эмоции и вновь заигравшее любопытство берут над ним верх. Пол предательски скрипит под ногами, создавая посторонний шум, но Гониль, как оказалось, громче любых воющих кондиционеров и скрипящих полов.  Он приблизился к своей цели и встаёт на носки, чтобы наконец успокоить неугомонную голову. Окно оказывается выше его макушки потому, что сам по себе Джисок был низкого роста, что сильно затрудняло достижение его маленькой цели.  Наконец, взгляд просачивается сквозь стекло, вырисовывая длинный силуэт, больше похожий на зонт или кочергу.  И только сейчас Гаон понял, что это никакая не кочерга, а охотничье ружьё.