Море в секундах.

Умелые пальцы с чёрным лаком на ногтях неспешно перебирали собственные тёмные пряди, заплетая их в непослушную косу. Хёнджун смотрел на себя в зеркало, слегка склонив голову. Мелкая косичка то и дело расплеталась с характерной мелодией сыпучего песка.  — Давай помогу, — Чонсу подсаживается к жильцу и  распускает причёску гребешком из пальцев. Чёрная краска погубила натуральный цвет и превратила кудри в электро-ежа. Расчёска легко проходится по волосам, приводит в порядок пушистый взрыв.  Чонсу разделяет волосы на пряди и заплетает их заново, вспоминая практику в доме с солнечными детьми. Те так полюбили его, природнились, окутали своими ручками-лучами и не хотели отпускать до самого приезда организатора. Он всё ещё хранит их незамысловатые рисунки в сумке, выжженные на розоватой бумаге, поделки и деревянные цветные украшения, которые шли в подарок с привозными журналами.  — Честно, не представляю себя с такой длиной как у тебя, — на улыбке произносит врач, закрепляя причёску резинкой.  — А я себя с твоей. Так коротко… — Хёнджун тихо смеётся, поджимает плечи, — Мне неловко с короткими. — Правда? Я наоборот чувствую себя увереннее. За тюлем зарычала гроза, от чего Хёнджун прижимает ладони к ушам. Он поднимается и рвётся в сторону,  — Я лучше пойду окна закрою.  Солнце закрылось тучами. Жара чуть спала, но всё равно продолжала жечь как не в себя. Тёмные облака лишь на долю дня закроют сжигающее намертво светило, но это не значит, что они спасут нас. Они пускают из неба свои лучи — молнии.  Кима посетила мысль: а что теперь с теми детьми?  Всем сердцем верит, что они в безопасности.  Электрические лучи так же губительны. С такой погодой за окном можно увидеть почти всё, что угодно, кроме северного сияния, Гониль ещё попусту не застал его на ночном небе.  Ещё одна особенность этого вида — теперь ты ни за что не увидишь там людей, ни одной живой души. С того самого момента, как что-то полуживое явилось в подъезд, людей совсем не осталось на улицах. А может, их уже и нет совсем.  Из размышлений будит телефонный звонок рано утром, на этот раз от неизвестного. Гониль с опаской поднимает трубку, с провода голос, — Привет, Гониль-хён, помнишь меня? — голос немного подрагивает, будто бы в нём есть доля неуверенности. Ку продолжал молчать, мол, не помню я тебя.  — Чтож… Я стою под окном, — Гониль через тюль смотрит вниз. На земле виднеется фигура с плотным тёмным зонтом. Человек чуть вылезает из под него и перед парнем виднеется смазливое личико и пару крашеных прядей.  Он узнаёт это лицо и ни с кем его не спутает.  — Не мог бы ты, кхм…Впустить меня? — лицо снова прячется под тёмным щитом с ручкой.  Капилляры и вены лопаются. Ку смотрит на беженца зонтом под его окном и не находит подходящий слов.  Человек, который отнял у Гониля всё, сейчас просится к нему под крышу. Он приоткрывает окно, — Вали от сюда, тебе здесь не рады, — холодно отвечает человек в четырёх стенах. Язык не поворачивается, как он старается сейчас не выйти на улицу и не набить этому Сынмину лицо. Он спешит закрыть форточку, но с телефона снова голос, — Постой! Пожалуйста, я не буду мешать… — Да с какой это стати я должен тебя пустить? Назови мне хоть одну причину, по которой я должен подумать иначе.  Злоба хлынула на Ку новой волной. Это была не просто волна — цунами из накопившейся обиды. Она поселилась давно и разрослась до колоссальных размеров. Она пришита к внутренней части его плоти, течёт по артериям вместе с кровью. И эта кровь хлынет, если «друг брата» его жены окажется с ним в квартире.  Этот крашеный придурок должен получить по заслугам, пускай даже если смертью.  — Послушай, меня! — Пошёл вон, слышать ничего не хочу!  На крики сбежались Джуён, Хёнджун и Чонсу. Они любопытно выглядывают из двери и перешёптываются. Только Хёнджун молчит. Атмосфера тихо накалялась. Пока Гониль всеми силами пытался прогнать беглеца. Тот, на удивление, его перекрикивает,  — Да послушай меня наконец! — он убирает зонт и сверлит взглядом Ку. Его глаза горят так же, как и мелкие лучи солнца, обжигающие кожу. Всё будто замирает. Раздражение где-то кипит в затылке, необъяснимое чувство щекочет.  — Они мертвы, Гониль. Оба. Сперва непонимание, следом тупое осознание. Сердце стремительно падает вниз. Одна лишь фраза выбивает фундамент из под ног. В конечности перестаёт поступать кровь. Ужаленный, он стоит, не шевелится.  — Они остались там. В моём доме, — будто время остановилось. Планета перестала крутиться, всё живое больше не дышит, вода не течёт силой минут и часов, огонь не горит ярким пламенем жизни. Нет ничего, чтобы колыхало смертельно замедляющиеся сердце.   Нет ничего кроме ненависти, которая вытекала из рта, ушей и глаз.  — А ты где, блять, был? — рычит на него Ку и открывает окно чуть шире, — Где ты был, урод? Сынмин склоняет голову. Не помнит? Возможно. А хочет ли помнить? Он и сам не может ответить на этот вопрос. Грызёт обоих не только он — вина. Цепкая и колкая, пробирающая нейроны, затем пальцы на ногах.  — Я… — наконец заговорил О, — Расскажу тебе всё. Только впусти.  Второй молчит. Эта вина перерастает в бурлящее чувство. Двоякое чувство. Оно рвётся вместе с потоком снежного кома из всего того, что валится на Гониля изо дня в день. Голова требует мести, такой сладкой и желанной, с тягучем послевкусием на губах. А сердце тоже молчит. Но Ку и его сердцу не нужно слов, чтобы понять друг друга.  — Дверь открыта, — коротко заявляет тот и сбрасывает звонок.  На кухне с Гонилем и обожженным Сынмином сидит тишина. Она связывает их запястья и приковывает к стульям у стола. Од прогоняет её.  — Я не буду даваться в подробности. Просто расскажу, как есть, — он тяжело сглатывает и прорубает в старой скатерти дыру,  — К нам постучал человек. Он, судя по его воплям, был ранен, просил о помощи, — тут вяленый язык перекрыл горло. Слова совсем не складывались ни в предложения, ни в полноценный текст. Тот ужас, что видел этот человек, запихивал ему в рот свои грязные пальцы, потом, ударяя в глотку, вытаскивали их и стреляли в глазницы. Этот остаточный страх издевался над Мином как только вздумается.  Но он продолжает говорить.  — Но, как потом оказалось, он и вовсе не был человеком. Это некое существо, желающее только крови и людской плоти, — слова выходили изо рта со скрипом и дрожью.  — Я ещё смог отделаться, а вот твоя жена и, кхм… Слова давят. Всё в этом помещении давит внутренности. Реальность совсем не вяжется с той информацией, которая донеслась до его ушей. Лица нечёткие, расплывчатые, они смешиваются в одну большую лужу грязи.  О ком говорит этот человек?  Воспоминания сгущаются в бесформенную массу и источают ужасный запах. Да, Гониль отчётливо ощущает этот запах гнилых глубоких укусов и вспоротых животов, вперемешку с железом тёмно-красной жидкости. Может, во всей этой сумбурщине присутствуют ноты спинного мозга и зудящие порванные сухожилия. Чудовище с жадностью чревоугодия грызёт тонкие косточки, выедая остатки костной ткани.  Собственная голова против Ку. Внезапный приступ тошноты вываливается наружу вместо алого сока. Пол красится в отвратительный цвет, источая тот самый запах.  Это он их съел? Внутренности выплёвываются в очередной раз, сопровождаясь гортанным кашлем. Её ошмётки выбираются из желудка, на ней и детские клычки. Зубы с чем-то тягучем валяются на полу. Или это его зубы? Его плоть или куски кожи?  Гониль без сил валится на пол, наверняка размазав субстанцию под собой по одежде, синеватому лицу и стонущим половицам.  *** С того дня сомнений в том, что пропажа людей связанный с некими существами из вне, больше не было. А вот опасения появилась. Отсиживать день нет смысла, ведь самое интересное происходит именно ночью. Поэтому, была весьма весомая причина сменить режим: днём отсыпаться до самого вечера, а ночью трястись от страха, но это условно. Трястись никто не собирался. Нужно просто перетерпеть это, да? По крайней мере, так думал только Гониль.  В тот день от эмоционального шока его откачал Чонсу с помощью нашатырного спирта и полуфабрикатов из морозилки. Приложить что-то холодное ко лбу была неплохой идеей, за исключением противных ледяных капель от оттаявшего льда. Они затекают под одежду, раздражая разгорячённую кожу.  Прошло около недели, а по ощущениям будто бы пару дней. За этот короткий промежуток времени Сынмин вполне себе хорошо влился в тихую жизнь квартирантов, в особенности с Хёнджуном. Джуён хоть и обижается, что О лишает его постоянного слушателя, но знает, что его друг действительно с интересном слушает нового жильца, отвечает и рассказывает что-то сам.  Когда во время бесед заходит тема музыки, Хёнджуна тут не остановить. Его повесть начинается с любимых жанров, заканчивая фирмами гитар и его вдохновителями. И в этот момент Сынмин становится слушателем. Он, конечно, мало что понимал во всей этой теории, но перебить его не смел.  Они все втроём сидели в на крошеной кафельной плитке, оперевшись о ванну. Болтали не о чём потому, что не о чем: за окном — смерть, среди стен — плесень. В этом месте, среди не так хорошо знакомых людей, было по-своему тепло, что даже стыдливое молчание не имело веса.  Дверь открылась, впуская эти самые серо-зелёные бактерии, а за ней и Гониль. Трое тут же замолчали. Вошедший вопросительно глядит на парней, но позже, с усталостью, произносит, — Джуён, пойдём, поможешь мне с готовкой. Чонсу любезно предложил мне свою помощь и едва не сломал плиту, — не слова, а чистое пассивное раздражение и саркастической улыбкой на лице. Джуён хихикает, поднимается с пола и идёт за Ку на кухню.  К двум засидевшимся подсело ожидание. Оно мягко принимает плечи, но не греет. Прикрывает глаза невесомыми кончиками пальцев, заставляя провалится в дымчатую дрёму.  — Мин, — тихо произносит Хёнджун, — Как думаешь, я умру? Вопрос ставит О в тупик, — Почему ты вдруг решил поговорить об этом? Отвечать «не знаю» не хотелось, но причину своего странного вопроса Хёнджун так и не нашёл. Может потому, что сейчас они настолько близки к ней, что её можно коснуться. Тянешь к ней руки от любопытства, а она резко хватает тебя за запястья и уже больше не отпустит.  — Да… просто интересно. Не бери в голову.  — Давай поговорим о чём-нибудь другом, — Это скорее был риторический вопрос, согласия ждать не пришлось.  Этот диалог был скорее неловким, поэтому он довольно быстро сменил тему, затем ещё одну и так пошла бурная беседа. Мысли о смерти затерялись за обсуждением сначала по-глупому: котиков, затем ветвилось размышлением о великих идеологиях. Темы сменяли друг друга поочерёдно и не всегда связывались меж собой. Неизвестно, сколько времени прошло с ухода младшего, но это их совсем не беспокоило.  — Знаешь, я думал о кое-чём, — снова сменяет настрой разговора Джун.  — И о чём же? — Сынмин скатывается на кафель и кладёт руки под голову. — Я хочу быть частью этой небольшой семьи, — слова звучат с частицей доброты. Искренностью он не блещет, но сейчас в его голове переключаются рычажки, которые дают ему такую возможность, — И я хотел бы сделать для этого всё, что смогу.  Сейчас О понимает посыл, который доносит парень. Отросшие волосы прикрывают его лицо, но через тёмные пряди можно заметить лёгкую улыбку. Он знает, что после того, как Хёнджун окончательно окрепнет, возможно, его куда-нибудь сошлют, но в эту минуту это не так важно.  Од приподнимается на локтях, — Своей поддержкой ты уже вносишь большой вклад в остальных. Так, хотя бы, мы будем сходить с ума чуть медленнее, — Оба смеются, хоть и шутка была не очень удачной в их положении. Скорее, весьма правдивой.   Болтуны поднимаются с кафеля,  — Пойдём, там наверняка уже все за столом, — говорит Хёнджун, вслед его собеседника.  За столом не издавалось ни звука. Все пятеро молча ели очередную порцию заваренной лапши, каждый думает о своём. К удивлению, один Чонсу не о чем не думал, просто наслаждался тем, что есть. Подумать о чём-то он всегда успеет.  — Кто вообще добавляет сюда сырое? — с ужином во рту возмущался Джуён. Остальные ребята уже который раз выслушивают все его недовольства о любых овощах. В любом случае, большая часть рациона — готовая еда, поэтому тот не сильно переживает по этому поводу.  Чонсу и Гониль встали из-за стола последними, поэтому убирали за всеми тарелки  Это дурацкое правило придумал Сынмин потому, что тот сильно устал протирать стол за Джуёном и мыть за шестерых.   — Я планирую дойти до ближайшего супермаркета, еда заканчивается, — он складывает тарелки друг на друга, затем кладёт их в раковину,  — Пригляди за остальными, хорошо?  Ким хоть и чувствовал вину за то, что остался в квартире своего бывшего пациента, но факт того, что он ему доверяют, делает это чувство менее ощутимым. Они вдвоём самые старшие в доме, поэтому так или иначе несут ответственность за безопасность.  Ещё со времён работы в диспансере он не имел большого спроса: не возили на скорые вызовы, не давали ассистировать, да даже подобраться к пациентам ближе трёх метров не было возможности потому, что он почти не выходил из кабинета, заваленный различными мед картами и другими бумагами. А всё из-за того, что тот был по-особенному амбициозным, то есть, выскочкой, что неприемлемо для новичков среди устоявшихся специалистов.  Чонсу казалось, что его отгородили от любого медицинского вмешательства. Но ведь он поступал на врача не ради бумажек и отчётов, а хотел помогать людям.  А сейчас его уже никто за руки не оттащит.  — Да, конечно, — он аккуратно спихивает Ку от посуды и включает кран,  — Иди лучше уже сейчас, пока не сильно темно.  Гониль на странный жест Кима вскинул брови, но позже вернулся к делу. Он настиг в свою комнату, которую он, к сожалению, теперь делит ещё с двумя людьми, собрал небольшую сумку со всем необходимым и прихватил походный рюкзак для продуктов. До ближайшего пункта назначения идти было не так далеко, пару улиц всего от сюда, а это значит, что сильно беспокоится не стоит.  Тёмные зрачки остальных ребят провожали Ку до самой двери. Добытчик глотает тревожный ком в горле и направляется к лифту и нажимает на временем стёртую кнопку вызова. Когда железная кабина приезжает на этаж, он задней мыслей представил, как давно не проводили регулярную проверку, поэтому решает пройтись по лестнице.  С помощью магнитного ключа на тканевой завязке и поржавевшей панели, Гониль открывает улицу. Свежий воздух режет лицо, но он и не думает закрыться. Кислород в полной мере наполняет лёгкие, освежает своей жизнью и делится ей всей. Сердце замедляет свои удары, плечи становятся легче. Веки, как в утомительной дрёме, тяжелеют, позволяя опустить их.  И вот человек уже не здесь, не на этой серой мокрой улице.  Перед глазами всплывает редкая чаща, скорее даже лесостепь, усеянная разными цветами и красками. Согревающие лучи гладят кожу, летний ветерок продувает макушку и ресницы. Он будто оказался в сказке, так хочет остаться в ней навсегда. Здесь нет ни тёмного города, ни чудовищ, пожирающих себе похожих, никакого насилия.  На землю Ку падает больно. Крылья его выдуманного мира больше не способны выдержать его груза, тянущего его сюда. Разлагающийся труп бродячего кота обращает на себя внимание, изредка дёргаясь. Мышцы продолжали сокращаться даже после того, как из него сожрали всё, что внутри, за исключением кровеносной и нервной систем.  Набирая темп, человек-рюкзак немедля покидает двор дома.