Dépendance

Соне нравится смотреть на Нечаеву. Соне нравятся её губы. Соне в особенности нравятся её глаза. А они у Ксюши красивые, точно ненастоящие, точно и не её совсем — сдают образ непоколебимой суки. Соне нравится вся Нечаева. Нравится, как недостижимая звезда, как грязная тайна и мечта, от которой не отмыться. Порочное обаяние, дьявол в женском обличии. Но бесы не уходят бесследно — Ксения бесконечно отсвечивает где-то на переферии сознания, давит на виски, мерзко царапает спину — Соня не помнит, когда в последний раз нормально спала. Нечаева-Нечаева-Нечаева. Она — её тень. Болезненная аддикция. Кошмарная обсессия. Соня тонет, теряется, Соня почти не помнит, где начинается её собственное «я», не может расставить рамки, не ощущает себя собой. Нечаева паразитировала внутри с завидной скоростью, выедала с самой сердцевины и до каждого волоска на теле. Соня не знает как быть ближе, как подобраться, как почувствовать то, что чувствовала тогда. Во времена первого «зайчонка» и ласковой «малышки». Нужно больше свежего воздуха, больше Нечаевой. Больше этих нелепых прозвищ. Больше-больше-больше. Перехватывает дыхание, кислорода катастрофически не хватает. Покупает пиджак как у нее, выбрасывает обычные сигареты, меняя их на электронные, пытается стать ещё одной «серьезной, но умной дрянью» в их затхлом Министерстве. По-другому не знает, не умеет. Думает, что это их сблизит. Что образ замминистра будет с ней не только в рабочее время. Она будет с ней даже дома, в постели. Неважно — с Дударем или с случайным посетителем бара. Ей больше не будет нужна Нечаева, потому что она всегда будет с ней…будет ей. Но Соне все равно не хватает. Проклинает себя и свою жизнь, Ксюшу тоже проклинает. За то, что чувствует себя жалкой, за то, что согласна тонуть, согласна погибнуть, лишь бы только не чувствовать чужой ранящий холод, не искать ее в других и в себе. Не быть больше «Скворцовой». Ей нужно не много — только ласково назовите и по голове погладьте. Душит, терзает, издевается. Соня знает, что Нечаевой просто нравится нравиться. А Нечаева знает, что Скворцова не против. Чужое обожание чувствует за версту. И оно ей, конечно, льстит. Вот так слезливо. Мутит. От слащавости, от Ксении, от самой себя, страдает по женщине, что кроме работы и таблеток своих света белого не видит, но тут же исправляется, даже про себя, хмурится, не может о ней в таком свете думать, не получается, хоть и зная, что Нечаева не более, чем коррупционерка, зная, что если бы проклятый остров не затонул, не сидела бы она с ними, не клацала безумно красивыми пальцами по черной клавиатуре и не смотрела бы на нее будто с подковыркой, иронией — издевается. Нечаева не героиня романов, прочитанных Соней, не спасительница, Нечаева не проблеск света в кромешной тьме и, кажется, героизма уровня Данко в ней тоже нет. А Соне все равно нравится. Вот так вот нравится. Помада у Нечаевой, кстати, безумно вкусная. Ягодная, кажется. Она узнала об этом совершенно случайно, но вспоминать до сих пор стыдно — история сродне сериалам, что крутят по ночам на первом канале, они тогда отмечали невесть что всем коллективом, и Скворцова стала настоящей героиней вечера. Напилась до того, что ублевала им весь туалет, а до, видимо решив, что это будет достойным финальным аккордом перед свиданием с унитазом, умудрилась перепутать Дударя с Ней. Они просто рядом стояли. Соня сначала на него орала, мол, бесит, и отношения у них не романтичные совсем, а потом взяла и поцеловала — только не Никиту, малость не рассчитала. Вот так и стал жертвой не Дударь-ловелас, а Нечаева-ведьма, что до этого совершенно невинно и даже отрешенно за всем цирком наблюдала. «Она меня теперь ненавидеть будет…» Скворцова любит Нечаеву всем своим наивным, ещё не раненным девчачьим сердцем и, честное слово, ненавидит её еще сильнее, только не сердцем — головой. Знает, что должна. За то, что в этом дерьмовом мире, она хоть и обрела какую-то значимость, но снова скованная и снова уязвимая, а меч-избавитель от мук — Ксюша, но, вообще, та плевать на неё хотела. Соня Скворцова — о, наивная поступь. Ангел в человеческом обличии с добрым сердцем и ясным, уверенным взглядом, в котором ещё читается, некогда потухшее у Нечаевой «я все смогу». Так все говорят, а Соня не против — имидж, детка. Она никогда не признается им в том, что меж этой библейской невинности и почти порочной доброты, красной нитью из робких следов пробегают мысли о Ней, что ни смазливый Дударь, ни либералист Сноуден не имеют над ней такой сокрушительной власти, как тёмная смоль глаз замминистра. И что ей одной — Ксюше — она позволяет называть себя «малышкой». Рядом с ней она ей и осталась — это зависимость. И от этой зависимости её не избавит ни одно лекарство.