Монстр внутри меня

Права и обязанности студентов академии «Имуги»

Правило 10

Студентам запрещено покидать спальни и корпус факультета после 22:00 без сопровождения коменданта, декана или с прямого разрешения преподавателей.

♔

      — Пак, просыпайся, — взволнованный голос с трудом проникает в сознание и, трепеща юркой птичкой, тут же улетает ввысь, исчезая за горизонтом.       Мысль о маленьких пёстрых птицах возвращает его к детскому воспоминанию, когда семилетний Чимин гулял с госпожой Наён по побережью Наксана. Тот день был прохладным и ветреным, из-за чего стайки взъерошенных воробьёв прятали свои острые клювы под тёплым оперением. Чимин с интересом рассматривал озябших пташек, рассказывая Наён, что она тоже ассоциируется у него с птичкой. Но не серым и городским воробьём, а яркой, декоративной уточкой Мандаринкой.       Заразительный смех госпожи растекался теплом в его сердце. Наён всегда очень громко смеялась, выражая радость всем своим тоненьким телом, не прикрывая рот ладонью, как делали остальные женщины. Смех её не был вульгарным, он напоминал Чимину переливание звонких колокольчиков на горе Кымнёнсан, где когда-то он был с отцом. В нём хотелось раствориться и замереть, ощущая, как по телу растекается безмятежный покой; слушая голос госпожи, прилечь головой на её изящные руки, вдохнуть глубже сладкий, цветочный запах духов и почувствовать, как ноздри щекочут маленькие искры восторга. Наён бы мягко ему улыбнулась, растянув свои полные, накрашенные алой помадой, губы, и Чимин бы вновь восхитился её неземной красотой, не в силах поверить, что эта эффектная, красивая женщина на самом деле его родная мать…       — Чимин, очнись, пожалуйста. Очень тебя прошу, — птичка возвращается, продолжая упорно долбить по вискам своим громким чириканьем, и ему кажется, будто она вот-вот расплачется: так жалобно звучит её тонкий голосок. — Иначе декан с меня три шкуры сдерёт.       Восприятие происходящего медленно возвращается, наполняя голову тяжёлым свинцом. Окаменевшее тело отказывается подчиняться, а затёкшие за время полубессознательного сна мышцы страшно ноют, расползаясь болезненной ломотой по костям. Чимин ощущает руки, замирающие напротив его лица, словно не решаясь прикоснуться.       — Господи, — чужое дыхание опаляет щёки, — что с тобой произошло?       Пальцы, прохладные и чуть подрагивающие, осторожно проверяют пульс на запястье, замирая на несколько долгих минут, а после по комнате разносится вздох облегчения:       — Нужно срочно позвать Саэма.       Имя немого смотрителя академии вмиг вырывает Чимина из состояния летаргии. Он вкладывает все силы, чтобы поднять отяжелевшие веки, и встречается с испуганным взглядом своего одногруппника, Чон Хосока.       — Не надо, — слова его, скорее, можно прочитать по едва уловимому движению губ, чем услышать. — Что ты тут делаешь…       — Меня отправили за тобой. Ты не явился на уроки, и учитель Шин был очень зол. Он планировал прийти сам, но всё как-то спешно закрутилось и…       Пак пытается приподняться с пола, и Чон ему помогает, прислоняя спиной к кровати. Голова, словно бесполезный балласт, набитый песком, покачивается из стороны в сторону. Во рту ощущается ужасный привкус, будто Чимин провёл ночь, до блеска вылизывая уборные академии. Он устало прикрывает глаза, опираясь затылком на жёсткий матрас:       — Который час? — голос хрипит, раздирая горло саднящей болью.       — Сейчас время обеда. Но Сынгу не разрешил мне пойти в столовую. Поймал у входа и предупредил, что я должен срочно тебя отыскать и, если понадобиться, — Хосок запинается, понимая, что Чимин его не слушает, снова теряя связь с реальностью, — притащить с собой за волосы… — заканчивает в пустоту.       Тёплый дневной свет, проникающий сквозь узкое решётчатое окно спальни, тонкими золотистыми лучами щекочет ноздри Чимина, пока он учится дышать заново. Сил думать нет совершенно. Он не помнит, какой сегодня день, месяц и год, какие темы лекций они проходили, и, спроси его сейчас кто-нибудь имя собственного отца, он впал бы в долгий ступор. Вновь проваливается в полуобморочное состояние, разрешая мягкому свету играть перезревшими лимонными бликами на его коже.       Хосок трясёт Чимина за плечи, продолжая тихо звать по имени, но тот никак не реагирует. Тогда он подрывается с места и, едва не спотыкаясь, выбегает из комнаты.       А Чимин видит сны: чёрное бескрайнее болото затягивает рассудок зыбучей трясиной, вытесняя из головы посторонние образы. Перед ним лишь вода: плотная и густая, пульсирующая, будто живой организм. Пузыри, надуваясь воспалёнными гнойниками, громко лопаются, источая едкое, до рези в глазах, зловоние. Заворожённый, он делает шаг ближе, желая понять, отчего так яро бурлит застоявшееся болото. Где находится его горячее сердце?       Опускается на колени и, раздвигая заросший камыш, медленно погружает руки в кипящую топь. Как только болотная тина смыкается вокруг них, вода, словно по волшебству, разглаживается. Отражение лунного света, содрогаясь в последний раз, начинает плавно успокаиваться. Первыми на зеркальной поверхности появляются волосы: тёмные, длинные пряди касаются высокого лба, отбрасывая лёгкую тень. Вызванные слабой рябью морщины растягиваются и исчезают, являя взору чётко очерченные смоляные брови. Чимин делает глубокий вдох, потому что в следующий момент вода замирает и он встречает взгляд самого аспида, проваливаясь в его тьму — цепкую, опасную и… разрушительную. От неё не спрятаться. В горле застревает немой крик, сковывая шею мощным спазмом, а в голове отчётливо проявляется лишь одна мысль: «Ловушка захлопнулась, мне не выбраться». Чон Чонгук смотрит на него прямо из глубины леденящим душу взглядом, а на губах его блуждает хищная усмешка. Сдавленный всхлип наконец пробивается сквозь глотку, вырываясь наружу отчаянием, и Чимин с силой дёргает руки назад, пытаясь сбежать. Бесполезно. Чужие, холодные пальцы крепко удерживают запястья под водой и тянут, тянут, тянут к себе…       Чимин вздрагивает, когда что-то мокрое касается его лица. Мелкие раны начинают гореть огнём, пощипывая затянувшиеся края, и он окончательно просыпается от кошмара, жадно ловя губами воздух.       — Давай же, Чимин, — шепчет Хосок, протирая его лицо влажным платком. — Нужно немного привести тебя в порядок, иначе нам двоим будет очень-очень плохо, — Чон схватывает всё на лету, отметая прочь жалость. Обучение в академии не позволяет показывать слабость. И если они с Чимином не явятся вовремя, дело может дойти до рукоприкладства. Хосок уже дважды получал удар ремнём по пальцам, и, несмотря на то, что методы эти дикие и незаконные, жаловаться на жестокое порицание абсолютно бессмысленно. Он хорошо усвоил урок и не хочет его повторения.       Мокрые пряди волос неприятно лезут в глаза, когда Чимин снова пытается пошевелиться. Спустя непродолжительную борьбу с самим собой, ему удаётся согнуть одну ногу в колене. На большее он не способен.       — Тебе обязательно нужно переодеться, эта одежда ни на что не годится. Профессор, скорее всего, сделает выговор за то, что ты не пришёл на пары и, может, назначит дополнительную отработку у Саэма, но он, несомненно, прибьёт нас, если я притащу тебя на построение грязным, — голос Хосока взволнованный, но именно его спешное бормотание успокаивает пульсирующую боль в висках Чимина, и он вперяет дикий взор в бледное, чуть удлинённое лицо одногруппника, цепляясь за него, как за последнюю нить к спасению. Просто поразительно, что в таком худеньком парне ощущается недюжинная сила.       — Зачем нас соб…       Но Чон перебивает, тщательно вытирая губы Чимина от грязи и остатков рвоты:       — Ты расскажешь, что произошло?       — Нет, — безапелляционно и резко.       Рука Хосока замирает у неглубокого пореза на скуле. Его глаза внимательно изучают лицо Чимина, пробегаясь по каждой ссадине, синяку, крохотным багровым ранкам и истерзанным губам. Он прекрасно знает, через что Паку ежедневно приходится проходить. Двое из стаи «Псов», как по команде, сорвались с цепи, когда Чимин поступил в академию. Никогда прежде никто из учеников не проявлял настолько колоссальной жестокости, но парни буквально преследуют его, контролируя каждый шаг. Для Чона удивительно, что Чимин ни разу не пожаловался, продолжая терпеть абсурдные издевательства. Сам он, получив хоть толику той ненависти, что обращена на Пака, тут же сдался бы с позором. Это наводит на определённые мысли о неистощимом терпении одногруппника.       — Хорошо, твоё дело, — кивает, — но учти, сейчас нужно подняться и пойти со мной. Откладывать больше нельзя.       — Что случилось? — Чимин делает ещё одну попытку задать вопрос. Собрание в главном корпусе — дело серьёзное, и ему важно знать, мог ли вчерашний вечер послужить этому причиной?       — Я не знаю, — складывает из платка прямоугольник, размещая импровизированную повязку на лбу. — Профессора Шина сорвали посреди лекции. Он и так срывался на нас последние двадцать минут, потому что целых три студента отсутствовали на уроках. Устроил тест, потребовал наизусть перечислить все тезисы, потом грозился, что до конца года заставит всех прогульщиков целовать ему ноги, умоляя разрешить пересдать… Меня чуть не стошнило.       — Что потом? — Чимин впервые с кем-то вот так просто разговаривает, да ещё и в доброжелательной манере? Стоит ли ему быть чуть мягче с Хосоком, или тот тоже его использует для каких-то скрытых мотивов? Чимин осторожен, поэтому старается не говорить лишнего.       — Когда Гейзер вернулся, без конца нервничал и вытирал лоб рукавом, даже галстук пытался ослабить, — на губах расцветает кроткая шаловливая улыбка. — Но из-за пыхтения его шея раздулась так сильно, что лицо стало почти багровым, и он напомнил мне ту самую пучеглазую рыбу — фугу, кажется. У него и очки запотели, представляешь? — С губ слетает смешок. Узнай об этом Шин Ёнсу, прозываемый студентами Гейзером из-за частого и неконтролируемого потоотделения и нерасторопности, Хосок получил бы пять ударов плетью за то, что нарушает одно из самых важных правил учебного заведения, запрещающее любые оскорбления или насмешки в сторону преподавательского состава и сотрудников академии. — После звонка сонбэним сказал нам идти в столовую, а как закончим с обедом, собраться в главном холле. Кажется… — запинается, — с нами хочет поговорить сам ректор Чон.       В голове Чимина роятся разнообразные мысли, шумно кружащие, словно пчёлы в улье. Дело принимает нешуточный оборот. Прогуливать уроки строго воспрещается, и в наказание за такое можно провести жуткую ночь в сыром подвале, подсчитывая в уме часы до освобождения. То, что несколько учеников не явились на лекции, уже само по себе было громкой сенсацией, но сбор в главном корпусе, где планировал присутствовать директор — это казалось поистине невозможным. За всё время, проведённое в стенах академии, Пак ни разу даже не слышал ничего о том, чтобы Чон Догын когда-либо собирал студентов для разговора. Сам Чимин лишь единожды мельком видел господина — в отдалении сада, разговаривающим с профессором Шином, который в очередной раз, обливаясь нервным пóтом, жаловался на проблемы. В остальное время директор не посещал корпусы обучающихся, не приветствовал новичков и был, скорее, тем свирепым чудовищем из сказки, которого никто никогда не встречал, но именно им пугают всех непослушных детей.       Надвигающаяся угроза повисает невидимым облаком. Где-то под рёбрами трепыхается отчаянное желание напрочь вычеркнуть академию из жизни, сбежать и спрятаться, но… тело Чимина не реагирует на звоночки, утопая в усталости и равнодушии. Прежний Чимин придумал бы сотню вариантов, ожидая, что именно он окажется причиной какой-то новой проблемы, и пытаясь этого избежать. Но сейчас… ему как будто плевать на последствия. Он заранее подозревает неладное и ждёт, когда всё закончится.       Чимин ждёт конца.       — Я помогу тебе надеть новую форму, на этой слишком много крови и рвоты. От тебя несёт как от помойного ведра Саэма, — Хосок оглядывается по сторонам, казалось бы, впервые замечая малюсенькую комнату, больше похожую на чулан. — Здесь надо бы прибраться, да и в душ не мешало б сходить, но у нас практически нет времени, поэтому давай хотя бы просто поменяем весь этот ужас на тебе?       — У меня нет чистого комплекта, — признаётся и тут же смущается, когда глаза Хосока округляются. И Чимин начинает увиливать: — Я… не успел его зашить.       Узнай отец, что он стал так часто лгать, то заставил б его вымыть рот щелочным мылом и более тридцати раз помолиться, стоя на коленях в углу его кабинета. Но Чимин всё равно не хочет говорить Хосоку, что на нём и есть его последний сменный комплект, потому что два остальных были безжалостно порезаны Наилем.       Попросить у Саэма новую он мог только по истечении года обучения. Поэтому всё, на что решился Чимин — выпросил один телефонный звонок у секретаря, надеясь, что сумеет убедить тётку выслать запасную. Ну, или, на крайний случай, что-то для починки. Он ведь не должен позорить семью. Отец бы решил эту проблему в два счёта, но с ним всегда было сложно связаться. Его сестра, Пак Миён, являлась главным связующим звеном между отцом и сыном. Вот только методов воспитания она придерживалась иных.       Тогда, ответив на звонок племянника, Миён назвала Чимина неряшливым и бесстыжим, приправив своё лютое негодование нравоучением: «Господу Богу не нужна была новая одежда, чтобы вести себя достойно. Он носил колючий хитон и стирал ноги в кровь в сандалиях, вот и ты будешь ходить в том, что есть, пока не сносишь последний лоскут. Перестань выпрашивать деньги отца, заработанные кровным трудом. Молись, и Господь тебя услышит».       Абсурд чистой воды: сын одной из самых влиятельных семей Кореи не может найти себе даже нитку и иглу. Но Чимину ничего не остаётся, как проглотить обиду и, в очередной раз, смириться.       Его тётушка всегда была очень набожной женщиной. Кому она молилась, он не знал: во время своих «проповедей» ярая фанатичка приплетала всех — бога, злых духов, шаманов, высшие силы и даже архиепископа. Рано оставшись без родителей, на восемнадцатилетнюю Миён легла забота о пятилетнем брате. Она вырастила его, как собственного сына, из-за чего Сухён очень уважал свою старшую сестру, попросту не замечая помешательство и ревность к любому, кто пытался завладеть его вниманием единолично. Миён ненавидела Чимина, точно также, как некогда и его мать. И если от второй ей удалось избавиться, то с племянником было сложнее: советник Пак был человеком ответственным и не отказывался от своих родительских обязанностей, всучив проблемного наследника любимой сестре.       Единственным утешением в жизни женщины, потратившей свои лучшие годы на воспитание брата, оставались шаманские обряды. Духи указывали ей путь, они же и шептали о том, насколько большое зло таится в ребёнке, рождённом во грехе, что оказывало влияние и портило жизнь Чимина. Он с малых лет видел, как она к нему относится, и со всей детской непосредственностью пытался достучаться до отца, искал поддержки и понимания, но родитель доверял Миён, которая всегда находила правильные слова, чтобы его убедить.       Пассивная позиция и непроходимая слепота Пак Сухёна были тоже одной из форм ненависти — особенной и редкой. Для неё Чимин даже выделил отдельную полочку с пёстрой наклейкой «Бездействие — худший яд».       В академии было много запретов, и одно из правил гласило: «Ученики должны выглядеть презентабельно и с гордостью носить форму». Но богатенькие студенты всегда находили способы обойти устав — шили форму под заказ. Дешёвая легкодоступная ткань царапалась на швах и висела «мешком», но стоило её немного приталить, заменить натирающий кожу материал на люксовые шерсть и шёлк, а обычные пластиковые пуговицы на дорогие, инкрустированные камнями, как общий вид менялся, придавая образу мягкость, стройность и лоск. Фиолетово-зелёная расцветка эмблемы «Имуги» красовалась на изысканных пиджаках по-особенному достойно.       Чимин был одним из немногих, кто продолжал носить грубую ткань, раздиравшую кожу в кровь, а типовая выкройка подчёркивала все его бесчисленные несовершенства, добавляя новые насмешки и толчки в спину. Урод, оборванец, грязь, выродок — он выучил каждое наизусть.       — Я принесу свою, — Хосок вырывает его из мыслей. — Мне кажется, у нас один размер, но верни мне её сразу после того, как нас отпустят. А эту мы сейчас закинем в прачечную по пути в главный холл и к вечеру она успеет подсохнуть, — больно видеть в глазах одногруппника сочувствие, но Чимин кивает. У него не остаётся выбора.       — Спасибо, — тихо шепчет, а Чон в ответ похлопывает его по коленке, пытаясь приободрить.       — Подожди меня здесь. Я быстро, — перед выходом из комнаты он оглядывается, бросая задумчивый взгляд на Чимина, от которого тому становится некомфортно. Затем исчезает за дверью.       В комнате стоит неприятный металлический запах, смешанный с горько-кисловатыми нотками содержимого желудка. Пока Чимин был в отключке, Хосок немного прибрался, но чуть позже спальню всё равно необходимо будет тщательно проветрить, а остатки крови замыть. Есть ли в этом хоть какой-то смысл, ведь старые бурые пятна, давно въевшиеся в деревянный пол, говорят о том, что это место уже не раз видело последствия чужих страданий, в том числе и его собственных.       Через пару минут Хосок возвращается обратно, неся в руках отглаженную стопку одежды. Он помогает Чимину подняться и усаживает на кровать, чтобы стянуть с него испачканные брюки, жилетку и рубашку. Переодевает быстро и ловко, стараясь не задеть огромные гематомы, но взглядом продолжает блуждать вдоль ссадин и синяков, так сильно напоминающих чужие руки. Его аккуратные действия можно было бы счесть за заботу, но Чимин не знает, так ли это на самом деле. Хосока он видел только на уроках, да и тогда тот не особо высовывался. Его нерешительный голос можно было услышать лишь когда кто-то из шайки «Псов» нагло требовал поделиться с ними домашним заданием.       Живот Чимина громко урчит, когда Чон заканчивает застёгивать последние пуговицы на рубашке и помогает натянуть пиджак, который странным образом оказывается впору.       — Когда ты в последний раз ел?       Чимин задумывается. Вчерашний ужин он пропустил, на обед не попал из-за Наиля, а завтрак, кажется, остался в его отросших волосах.       — Не помню, — наконец отвечает устало.       — Это плохо, — Хосок подаёт ему руку и помогает встать. — Прости, что говорю это, но я замечал, что ты редко бываешь в столовой. Ты выглядишь нездоровым.       Чимин не знает, что на это ответить. Ли с первых дней обзывал его «страшным жирным свином», Чхве открыто посмеивался над его телом, оценивая бока и задницу, а Кан однажды сказал, что он занимает слишком много пространства. Сам Чимин не помнит, когда последний раз смотрел на себя в зеркало, чтобы судить о своей внешности как-то иначе. Будь он худым и красивым, спасло бы это его жизнь?       Сейчас он боится собственного отражения, боится увидеть исказившую его реальность, боится, что за два месяца тут всё стало намного хуже. Он никогда не считал себя худым, но в «Имуги» ему просто не давали питаться, постоянно высмеивая за неуклюжесть и уродство. Какая разница Чон Хосоку, что вид у него болезненный? Чимин не верит в такую заботу — академия научила его никому не доверять. Поэтому он игнорирует слова и молча следует за одногруппником.       Они сильно опаздывают, и только когда Хосок хватает его за руку, чтобы потащить за собой, Чимин понимает, что всё это время сжимал ключи. Его ключи. Он незаметно опускает их в карман брюк, а подушечками пальцев скользит по ладони, ощущая впалую кожу. Изучая следы, он чувствует странный прилив энергии.       Воспряв духом, в несколько шагов пересекает лестничный пролёт и спускается на первый этаж, ровняясь с Чоном и переставая плестись позади. Хосок поворачивает направо, минует просторный холл и распахивает боковую дверь, врываясь в длинную стеклянную оранжерею, соединяющую два корпуса. Здесь светло, солнечные лучи пронизывают насквозь чистый, тёплый воздух, наполненный сладковатым ароматом цветущих растений. Высокие панорамные окна с тонкими, симметричными узорами придают помещению лёгкость, а своды колонн подпирают небольшие, изящные статуи загадочных нимф. Чимин на несколько секунд задерживает дыхание, позволяя себе восхититься. Он слаб перед искусством — в нём же и черпает силу.       Ни один человек не встречается на пути, и сейчас это особенно приятно. Не сказать, что «Имуги» всегда заполнена людьми, но на скамейках, расположенных вдоль стен, часто можно увидеть пару-тройку ребят, читающих книги или тихо делящихся секретами.       Быстро преодолевая оранжерею, они входят в длинный и просторный коридор, направляясь в сторону вестибюля. Центральный корпус был построен первым, и лишь спустя пару лет появились ответвления в виде двух рукавов, соединяющих между собой новенькие здания «В» и «С», которые сейчас служат жилыми помещениями для студентов первого, второго и третьего курсов. Главное здание «Имуги» — венец творения архитектора и святая святых академии — место, где сосредоточена вся бурная жизнь студентов. В нём находятся классы, библиотека, столовая, кабинеты преподавателей — комнат так много, что по незнанию можно запутаться. Здесь же проживают и старшекурсники, занимая второй этаж правого крыла — ещё одна привилегия для избранных.       Наконец добравшись до нужного входа, Хосок хватается за резную железную ручку на высокой двустворчатой двери и врывается в помещение. Тяжёлая дверь скрипит, распахиваясь, а головы десятков учеников поворачиваются к нему и Чимину, который едва успевает затормозить, чтобы не врезаться в застывшую спину одногруппника.       В главном корпусе пахнет историей. Деревянные панели внутреннего убранства разносят аромат античности, витражи переливаются замысловатыми узорами, создавая в помещении настоящее световое представление, а над дверью центрального входа красуется филигранное окно-роза — настоящее произведение искусства, гордость академии. И если в полнейшей тишине прикрыть глаза, то можно услышать, как скрипит иссохшее дерево, а между высокими стрельчатыми аркадами гуляет ветер.       Несколько десятков человек рассматривают опоздавших с неподдельным интересом. Иногда на чужих лицах мелькает равнодушие, но есть и те, кто не скрывает откровенную неприязнь. Чимин отворачивается от пропитанного злобой взгляда Наиля, вскользь замечая стоящих поодаль высокого, неказистого и вечно угрюмого Саэма, а также привычно протирающего очки низенького профессора Шина. Другие же преподаватели с выпрямленными спинами выстроились полукругом напротив учеников.       Высокий мужчина в центре зала, словно мифическое божество, возвышается над ними всеми, выделяясь тёмно-синим костюмом среди изумрудной формы всех остальных. Лацканы его удлинённого пиджака накрахмалены, рубашка выглажена до блеска, а чёрные волосы, без единой ниточки седины, уложены волосок к волоску. На левой руке — дорогие часы, на среднем пальце правой — объемный перстень, а начищенная до блеска обувь сверкает ярче хрусталя на позолоченной люстре. Он выглядит эффектно, властно, и один его вид внушает уважение.       Пак впервые видит директора так близко, и сложно не ощутить его сильную ауру — она будто наполняет помещение чем-то весомым, вытесняя энергетику всех остальных. Уголки его глаз обрамлены сеточкой мелких морщин, словно они улыбаются сами по себе. Такой пронзительный и хитрый взгляд Чимин встречал лишь у Сынгу. Но если глаза одногруппника всегда пугали и отталкивали, то тёмно-карие глаза Чон Догына влекут, подталкивая раскрыть ему все свои тайны, поддаться природному магнетизму и мощной харизме.       С трудом верится, что у такого человека под носом может происходить полнейшее безумие. Но… рыба гниёт с головы, и академия давно провоняла приторной сладостью разложения.       — Вы опоздали, — строгий голос секретаря Мин, стоящей по правую руку от директора, разносится по помещению, отражаясь гулким эхом. Её Чимин знает: она встречала его в день зачисления.       — Прошу извинить, — Хосок склоняется в неглубоком поклоне, и Чимин тут же спохватывается, повторяя движение.       — Встаньте рядом с вашим факультетом.       Они проходят мимо длинного ряда учеников; в молчаливом пространстве слышны лишь шелест одежды и глухой стук каблуков. Студенты первого курса жмутся друг к другу, как маленькие рыбы в консервной банке, испуганно озираясь по сторонам. Несколько старшекурсников, стоящих в конце вереницы, тихо переговариваются, не обращая внимания на остальных.       Ким Тэхён, которого невозможно не заметить, как всегда неотразим до совершенства. Он опирается спиной о каменную колонну, вальяжно засунув руки в карманы. Чимин искренне им восхищается, пробегаясь глазами по его немного небрежному виду. Этот удивительный человек, кажется, и в рваных лохмотьях будет выглядеть так, словно только что спустился с небесного трона, чтобы почтить народ своей обворожительной улыбкой.       В следующий момент обзор на Кима загораживает высокая фигура, и Чимин, обращая на неё внимание, замирает, резко теряя возможность дышать. Обязательный для всех студентов галстук напрочь отсутствует, а несколько верхних пуговиц расстёгнуты, неприлично приоткрывая участок загорелой кожи, которая слишком ярко контрастирует с белым вырезом рубашки. Пак смущается и, отрываясь от созерцания мужской груди, поднимает глаза выше, но тут же спотыкается на месте: Чон Чонгук пристально смотрит в ответ, пригвождая к полу тяжёлым, пронзительным взглядом. Точно как в недавнем кошмаре Чимина.       Воздух внезапно заканчивается вовсе, а сердце начинает бешено стучать, трепыхаясь в груди пугливыми бабочками. Чимину хочется исчезнуть на месте, разорвать эту ненормальную связь, но тело не слушается, намертво врастая ногами в пол. Такое происходит с Паком впервые; он не может сопротивляться, чувствуя, как необъяснимый огонь захватывает всё его тело. В сознании вспыхивает образ кровожадного аспида, смертельной петлёй затягивающего своё извилистое тело вокруг его шеи, ядом проникая под кожу и подчиняя. Дерзкая улыбка касается губ Чона, расплываясь кривой линией по лицу, — этот дьявол всё понимает и упивается этим.       Чимина грубо хватают за предплечье и втягивают в толпу, прерывая возникшее напряжение. Он сразу ощущает болезненный тычок в шею и слышит следом едкое хихиканье кого-то из одногруппников — очевидно, тот заметил выглядывающий из-под одежды синяк и не преминул этим воспользоваться. Кан Сынгу поворачивается и взглядом приказывает всем замолчать.       После нескольких минут тишины секретарь прочищает горло и начинает:       — Уважаемые студенты, я рада приветствовать вас в главном корпусе «Имуги», — голос женщины звучит слишком громко. — Для тех, кто со мной не знаком, я Мин Хесон. Для вас — госпожа Мин или проректор Мин. Рядом со мной, — её изящная рука взлетает вверх, обрисовывая статную фигуру гостя, — господин Чон Догын, директор академии и главный председатель учебного совета. Прошу поприветствовать его должным образом.       Ученики склоняют головы, выказывая почтение. Всё ещё находясь под впечатлением, Чимин не удерживается и бросает осторожный взгляд в сторону Чонгука, с ужасом подмечая, что он единственный, кто не двигается с места. Ухмылка исчезла, черты заострились, а скучающее выражение лица заметно даже невооружённым взглядом. Это очень вызывающий поступок, громкий. Неужели директорскому сыночку разрешается проявлять неуважение даже к собственному отцу? Но кажется, будто больше никому нет дела до Чона-младшего, поэтому Чимин затыкает свои мысли, стараясь вытравить его из головы.       — Господин, — Мин искрится счастьем, — мы рады видеть вас!       — Благодарю, Хесон, — он мягко улыбается, отчего морщинки вокруг глаз собираются веером. — Прошу, продолжайте.       — В первую очередь, — на щеках молодой женщины появляется лёгкий румянец и она разглаживает невидимую складку на рукаве, скрывая волнение, — я бы хотела зачитать правила.       Хосок дёргает Чимина за локоть, привлекая его внимание, но тот и сам не понимает, что происходит, слабо пожимая плечами.       — Нас собрали здесь, чтобы зачитать свод правил? — растягивая каждое слово, Ким Тэхён прерывает секретаря. — К чему все эти формальности, госпожа… — на её имени голос понижается и звучит слишком интимно, — Мин?       Тонкие пальцы женщины, крепко сжимающие папку, приобретают белый оттенок, в то время как Тэхён раскачивается на носках, всё так же держа руки в карманах брюк. Несколько прядей его причёски хаотично завиваются, придавая ему вид развязного и дерзкого старшекурсника. Его внешность достойна кистей самых умелых художников мира, и Пак с наслаждением изучает черты, не понимая, почему так реагирует на едва знакомого ученика, парня. Даже то, что Ким знает его имя, вызывает в Чимине невероятный трепет.       Мин Хесон бросает неуверенный взгляд на директора, на что тот быстрым взмахом руки показывает ей ответить, и она, будто игрушечный болванчик, поворачивается обратно к Тэхёну, слегка поджимая подкрашенные розовым блеском губы.       — Сегодня несколько важных правил были нарушены. И если вы позволите, господин Ким, я бы хотела не задерживать председателя, — расправляя листы на планшете, приступает к сухому зачитыванию текста. — Позвольте напомнить, что первостепенным и ключевым правилом академии является обучение…       Мысли Чимина возвращаются к четверокурсникам. Он впервые видит, чтобы кому-то сходило с рук так свободно прерывать администрацию: Тэхён дразнит и заигрывает с секретарём, Чонгук игнорирует директора, отказываясь преклоняться. В академии строго запрещено перечить и проявлять любое пренебрежение, но, возможно, у Старших особое отношение?       Из-за монотонного голоса госпожи головная боль возвращается, вызывая в Чимине острое желание осесть на пол. Его колени дрожат, усталость стремительно накрывает всё тело. Ещё немного, и он позорно упадёт в обморок на глазах у всей академии. Но Хосок немного толкает его в бок, приводя в чувства, а потом встаёт так близко, что у Чимина не остаётся иного выбора, кроме как прижаться к чужому плечу. Со стороны кажется, будто одногруппник подвинулся ближе, чтобы хорошо рассмотреть преподавателей, но Чимин сглатывает комок горечи, ощущая, как начинают пощипывать уголки глаз от подступающих слёз. Он искренне благодарен за эту молчаливую поддержку.       — Прошу кураторов передать мне списки учеников, которые я попросила составить, — заканчивает Мин.       Коменданты отделяются от своих групп: Кан Сынгу уверенно передаёт листок первым, двое других студента не отстают, поочерёдно протягивая свои. Но ожидание действий последнего затягивается: Чон Чонгук продолжает стоять на месте, непринуждённо разглядывая арочные своды зала. Студенты начинают с опаской переглядываться, а у Чимина внутри всё сжимается, когда тишина становится давящей.       — Четвёртый курс? — сдержанно интересуется Мин, изгибая бровь. — У вас какие-то проблемы?       — Для чего вам эти списки? — твёрдый и непоколебимый тон Чонгука заставляет Чимина похолодеть. Его голос… Он впервые слышит его так отчётливо. Чимин не понимает, какого чёрта с ним происходит каждый раз, стоит обратить внимание на этого зазнавшегося выскочку. Чонгук влияет на него слишком сильно. Влияет против его воли. Этот голос — уверенный и до невозможности тягучий — обволакивает, вызывая в теле необъяснимую реакцию: чернит и путает мысли, заставляет толпы мурашек бросаться вниз по спине, впиваясь колючими иглами в рёбра. Они знакомы меньше суток, если это вообще можно назвать знакомством, но Чимин уже испытывает отчаянное желание больше никогда с ним не сталкиваться.       — Чонгук, — на его имени голос женщины смягчается, но строгие нотки не исчезают. — Всё будет позже. Прошу, дай мне возможность закончить.       — Я хочу знать, для чего вам списки учеников, которые в последнее время чаще остальных нарушают режим?       Чимин вздрагивает. Ладони потеют, а от плеч к кистям распространяется нервная дрожь. Ему известно, кто занимает верхнюю строчку списка второго курса: там его имя.       — Хорошо, я думаю, вы все имеете право знать. Вчера один из учеников не вернулся в свой корпус после отбоя. — Тупая боль в виска́х нарастает, и Чимин до крови прикусывает губу, чтобы сдержать мучительный стон, рвущийся наружу. Зрение подводит, мерцая белёсыми пятнами, будто испорченный экран телевизора. Тихий шёпот учеников волной разносится по помещению, в то время как он ведёт немую борьбу с собственным телом. — И до сих пор неизвестно, где он находится. А это значит, что коменданты плохо выполняют свою работу.       — Какое отношение к этому имеют списки нарушителей? — настаивает Чонгук.       — Позвольте мне самой решать, господин Чон, — тон секретаря становится официальным.       — К чему вы прервали наши лекции и устроили это театральное представление? Знаете ли вы, госпожа Мин, — он явно насмехается, цитируя её недавние слова, — что первостепенным и ключевым правилом академии является обучение? Не логичнее было бы вам, — с вызовом подчеркивает он, — сначала разобраться в ситуации, а не зачитывать свод правил, которые знает наизусть каждая шавка здесь, — взгляд Чонгука падает на Сынгу, и на губах мелькает дерзкая усмешка.       Чон Догын поворачивает голову в сторону сына, на его лице невозможно прочитать эмоции. Мужчина внимательно следит за разговором, но не вмешивается.       — Я хочу знать проблемных учеников, чтобы ввести для них новую систему порицаний и исключить подобные случаи нарушений, — Мин пытается разрядить накаляющуюся обстановку, делая выбор в сторону правды.       — Пропал ученик, а вы придумываете новую систему порицаний, не согласовав это с Ферзями? Расскажите мне, чего вы опасаетесь, Мин? — Чон Чонгук самоубийца или у него напрочь отсутствует инстинкт самосохранения, раз он позволяет себе так фамильярно разговаривать на глазах у всей академии. Чимин впивается ногтями в ладони, желая оказаться подальше от этого места. — Или, может быть, дело в…       — Она выполняет мои поручения, Чонгук.       Сталь. Крепкая, холодная, непробиваемая — это первое, что приходит на ум Чимину, когда он слышит слова директора, оборвавшего разговор.       — Продолжайте свою работу, Хесон. Вы потратили достаточно времени, отвечая на его вопросы.       — Вместе… — женщина сглатывает, но тут же берёт себя в руки, продолжая: — Вместе со списком учеников прошу кураторов также сдать мне ключи от корпусов. Это временные меры. Пока мы не выясним, по какой причине не вернулся пропавший студент, следить за режимом буду я лично.       — Ученик какого курса не вернулся? — Чонгук плевать хотел на слова отца.       — Чхве Сухо, второй курс, — голос Мин подрагивает, она явно беспокоится, что построение не приведёт к ожидаемому результату.       Сухо. Чхве Сухо.       Парализующий ужас сковывает сердце Чимина. Он засовывает руку в карман, со всей силы сжимая связку ключей. Боль должна отрезвить. Если сейчас Чон при всех попросит их вернуть, то последуют вопросы. И это будет крах для Чимина.       — Я не вижу смысла отдавать ключи и списки учеников, так как на четвёртом курсе всё в полном порядке, — Чимин не может поверить: Чон-младший бесстыдно лжёт. У него нет ключей, и именно через его корпус после отбоя вернулся Пак. Он грубит отцу, он спасает себя или… помогает ему? Нет, это кажется совершенно невозможным. — Разбирайтесь с тем курсом, который к этому всему причастен, — нахально улыбается, сверкая белоснежной полоской зубов, но глаза его остаются холодными.       Да, он спасает себя. Так даже легче.       Чон Догын внимательно рассматривает сына, а Чимин невольно замечает, как Сынгу, стоящий впереди, еле заметно сжимает кулак. Он злится. И это первое проявление эмоций, которое Пак видит от Кана. Чонгук его подставил. Когда Чимин возвращался, Сынгу должен был отметить, что его нет в своей постели, но этого не произошло. Где он был? Почему пропустил двух учеников?       — Хорошо, — раздаётся голос Догына, звуча всё той же холодной сталью. — Кан Сынгу, попрошу сдать ключи и объяснить мне, где вы находились вчера вечером. Почему не отчитались, что один из студентов не вернулся после отбоя?       Напряжение, витающее в воздухе, потрескивает как разгорающийся костёр. Ли Наиль видел Чимина, но теперь вопрос в другом: будет ли Сынгу подставлять своего друга? Наиль знает, где был Сухо, и это тот шанс, за который он может ухватиться, чтобы уничтожить Пака. Предчувствие беды расползается по венам, заставляя кровь застывать в жилах. Любой из витков этой истории приведёт к нему.       — Я вовремя закрыл корпус, но не успел сделать обход, потому что меня вызвал профессор Шин, чтобы помочь перенести реквизит для сегодняшней лекции. Я сделал обход утром, сразу как встал, и сообщил о том, что одного ученика нет в своей кровати.       — То есть, вы закрыли двери, не убедившись в присутствии всех подопечных?       — Да.       — Вы будете наказаны.       — Да… господин.       — С кем вчера общался Чхве Сухо? — директор обращается ко всем ученикам, и Чимин вновь ждёт, что кто-то да укажет на него.       Но ничего не происходит.       — Если кто-то обладает информацией о местонахождении ученика, прошу сделать шаг вперёд и рассказать нам, — вмешивается Мин. — Мы обещаем полную защиту и избежание возможного наказания. Нам необходимо убедиться, что со студентом всё в порядке и ему не требуется помощь.       Воздух сгущается. Чимин оглядывается по сторонам, подмечая рассеянные взгляды учеников и преподавателей. Чхве Сухо был вчера тем, кто избил его, и Чимин пытается подсчитать в уме, сколько времени прошло, пока он валялся в траве, а потом добирался до комнаты. Около двух часов, наверно. Маленькие ниточки переплетаются в голове, подтягивая за собой всё новые и новые факты: Ли живёт в одной комнате с Чхве; Ли видел Чимина. Получается, Ли тоже не отчитался перед комендантом о возвращении друга, из-за этого подняли переполох. Но ведь Чимин…       — Раз у нас нет желающих говорить, тогда я задам вопросы ученикам, прогулявшим уроки, — секретарь опускает глаза на листок в руках и спустя несколько долгих секунд громко произносит: — Ли Наиль.       Новая информация не укладывается в голове: Наиль был одним из тех, кто прогулял урок? Что у «Псов» происходит?       Ли выступает вперёд, держа спину прямо, но он совершенно не похож на себя: отглаженная форма имеет помятые линии, а привычно подведённые глаза кажутся покрасневшими. Он выглядит бледным и нервным.       — Когда Сухо не вернулся к утру, я решил поискать его сам.       — Вы ведь знаете, что прогуливать уроки запрещено? Вы могли бы обратиться к учителю или дежурному.       — Да, но это мой друг и я переживал за него.       — Когда вы видели его в последний раз и где?       — Вчера в столовой. Он собирался закончить проект в библиотеке и вернуться в спальню.       Ли Наиль тоже лжёт, и Чимин не может в это поверить. Сухо никогда не участвовал в проектах, он слишком глуп для этого. И вчера, перед тем, как он избил Чимина, они с Наилем были вдвоём на улице и разговаривали. Он лично их видел. Сначала солгал Чон, теперь Ли. Эти двое что-то знают.       — Пак Чимин, прошу сделать шаг вперёд, — мысли прерывает грубый голос секретаря, и Чимин на негнущихся ногах выходит вперёд. Все его скрываемые эмоции, страхи и сомнения, возвращаются, разом накрывая волной безысходного отчаяния. Он не знает, чего ожидать, и теперь боится, что всё произошедшее вчера вскроется перед остальными. Чимин видел Сухо последним, и это его погубит. — По моим данным вы прогуляли сегодня уроки. Могу ли я узнать, по какой причине?       Голос в голове продолжает шептать: Наиль солгал им; Наиль видел, в каком состоянии находился Чимин, он его толкнул и ударил; Наиль мог бы подставить его, но промолчал.       Во всей этой истории есть что-то большее, и Чимин отчётливо ощущает, как невидимая удавка сдавливает шею и разрезает кожу, приближая его мучительную смерть.       — Я… я проспал, — сжимает ключи со всей силы, стараясь подавить подступающую панику. — Простите. Я готов понести наказание.       — Что с вашим лицом?       — Упал с кровати, — выдавливает из себя, не находя другого объяснения.       Женщина бросает на него внимательный взгляд, постукивая пальцем по планшету, и Чимин начинает нервничать ещё сильнее. Она ему не верит, это видно по презрительному выражению её лица.       — Вы видели Чхве Сухо?       «Но ты продолжаешь бороться» — слова Тэхёна всплывают в последний момент, сгущая мрак внутри.       И он лжёт:       — Нет.       Как минимум четыре человека в этом помещении знают, что Чимин нагло и бессовестно солгал, и ему кажется, что он чувствует взгляд каждого из них на себе, словно остриё ножа, направленное в его спину.