i would've liked me a lot.

твоя поздняя любовь с тобой одного и того же возраста. представить только, что эта станет твоей последней любовью. "а я его и не любил. я был им голоден." он спал на животе, в сгибе локтя уткнув лицо и отвернувшись. я не знал, что этот человек мог выглядеть таким по-простому домашним и уязвимым. растрепанная седина по смятой наволочке. когда я видел его в первый раз, думал, наше общение будет чересчур болезненным. было, оно до сих пор у нас больно. я тогда помню его жутко исхудавшим. пальто он носит то же самое, тем же душится. тогда мы друг друга боялись. до того мне цветы дарили только женщины. да и никого из тех женщин я не вспомню. насколько сильно это общение оказалась больнее, чем предполагалось? лишь бы нам не молчать и было о чем говорить, обсуждаем прочитанное, охотно берусь за все, что он советует. он называет меня другом. и как это в разы важнее слышать в его словах. как он меня в глаза называет им. я не помню много, потому что много пил. он пьет, чтобы забыть многое. он отговаривал меня такими словами, как будто именно ими давал повод жить каждый день самому себе. от другого человека таких слов не услышишь. уверен, не каждому самоубийце говорили такое. я не помню о чем я думал и что стало последней каплей. но мне сказали, что перед этим услышал новость о чьей-то смерти и не выдержал. "но кто умер?" я думал, мы никогда больше не пересечемся, даже из приличия. не хотелось. потом допрос, ничего не давший, я был какое-то время нужен. кто-то умер. жаль. но вот он тогда меня увидел и на его лице вина невыносимая. сделаем вид, что нам в любом случае умирать. я обнимал, водил ладонью по спине, нащупывая шрамы от псориаза, он был нервозен. где мы сонно друг друга ласкали, не особо важно было довести до конца. я не знал, что он тоже плачет, когда доводит. чтобы кто-то так бережно со мной я никого не припомню. я чувствую, что ради этого человека я готов свергать, готов защищать, хоть и пребываю в непреодолимой слабости. мне не нравится, когда накурено в комнате, но я останусь. «если будут силы, если позволят обстоятельства.» он при первых беседах говорил, что я похож чем-то на него. похожи тем, что оба почти мертвецы? я чаще стал от усталости растирать лицо руками. он долгое время делал при мне также. долго его видел. свою признательность оказываю длинным взглядом в глаза. он целовал меня в темя и в переносицу. в висок - никогда. я - в его усталый лоб. да и спали мы в первое время как дети, обнявшись и толком не раздеваясь. самое то после нервного срыва. тогда только это и помогало. такая была дружба, оказалось, что без этого намного сложнее. высока была потребность в словах. и мы просили друг друга говорить. он рассказывал о работе, я часто слушал о мертвых. в его мировозрение вплетено, видел такие вещи, которые через себя пропускать невозможно. говорил и мельком упоминал, как кого-то жестоко убили. как бы не смягчал - умирали люди. он мне может рассказывать такое, что никому бы другому никогда. на том, что, я пойму, и со мной можно о больном. у него кроме мороси первое время крепко пахло в квартире табаком. меня обычно тошнит, когда пахло табаком. я видел его на перроне. он стоял поодаль, в тени, видел, как кутается в пальто, всегда горбится так, будто постоянно мерзнет. показалось, что закуривает там, где по идее курить нельзя. мерные щелчки, поочередно меркнет и загорается огонек. как будто не старается тщетно прикурить, но успокаивает нервы. не был уверен, что он узнал меня тоже, я не стал привлекать его внимание. хоть нам в один поезд, и я не знал, где он выходит. когда он просил как-то принести с вешалки его забытое пальто, я заметил что от него слегка пахло кошкой. я уже думал, что точно уснул, но испугался от того, как он меня обнял и колюче поцеловал в холку. пришлось достаточно долго ждать, пока спать нам станет спокойно и крепко. "у тебя были руки в крови. кто-то разбил бокал? они выглядели хрупкими. или это я тогда мог сжать и сломать в руке, тогда бы у меня остался бы шрам... а я никогда особо не стремился нарочно ранить себя." я помню в баре у него были запачканы в крови руки по рукава рубашки. и он вынимал осколки стекла у меня из лица. мы с ним вдвоем сперва друзья по несчастью и больные души и через много пунктов потом любовники. наверное, если бы изначально были наоборот, было бы чистое насилие. у нас и без того через боль и к тому же уже с кровью. я помню, мы продолжительно говорили, стоя на улице, даже несмотря на морось, на то, что стемнело, то, что шум с многоэтажки, дороги рядом мешал слышать. проехало пара скорых со включенной сиреной, оставило цветной отблеск на кирпичной стене, потом и стихло... почему-то это все ощущалось сонно-поддельным. и сам он выглядел таким грустным и мерзнущим, и его рука у меня на плече. вот прощаемся. слишком быстро стемнело. морось еще долго будет стоять, здесь по-другому весной не бывает. только о чем мы с ним тогда говорили... я отстраненно заметил, что ему к лицу одежда из шерсти. вроде того колючего, вязаного, в чем он обычно дома. только такое сильно впитывает запахи. крепко впиталась моросящая сырость и дым. он доезжает каждый раз на метро, хотя я не раз предлагал подвести. он согласился ехать со мной лишь однажды и то с опаской. называет другом, дорогим и смелым и расцеловывает при этом мое лицо, обняв руками голову. я никогда не говорил, что мне это нравится. по крайней мере я не противлюсь и мне это не противно. "по крайней мере ты еще жив." "а знаешь, не думаю, что тогдашнему мне это понравилось. не думаю, что вообще был бы благодарен, что мне не дали всадить себе пулю в череп." мне уже не только основательно нужно взяться заботиться о себе, но и проветривать в его комнате и следить, чтобы он не уходил из дома, не поев. он называл меня за это золотом. "не надо. не называй." бог ты мой. мне снилось, что мы с ним оба остались мертвы. он был там в том числе. и это заставило его бояться. очень жаль. поцелуи с языком были не из приходи а из грустного любопытства и без понимания зачем это нужно. все равно им бы я предпочел как раньше лежать с ним на кровати вместе, одетыми. мне хочется знать, было ли ему больнее от этого сближения. я помню, я остался доволен той ночью, великодушно опустошившей. да что там, я был восхищен. именно ночью, что виделось цельной и невероятно наполненной, чтобы в себе не содержала и чтобы не происходило. я винил ливень. за то, как страшно бился в окно, вот только я мог преспокойно переночевать у него на диване или расстелить на полу. о сближении могла идти речь только тогда, когда он мне все рассказал, не раньше. только когда я узнал. винил дождь, мол, куда я пойду на ночь глядя, промокну, убьюсь на дороге. только сырость после этого ливня стояла еще долго. — знаешь, за такое можно было бы и по лицу выхватить. но ты не стал. я был холоден только потому, что нам обоим это было нужно. как наши общие попытки исцелиться. я плакал ему на грудь. я извинился, а он только поблагодарил проведенное время. за вечер. за каждый вечер в принципе. кончив, я подумал тогда, что хочу умереть. * — я хочу видеть тебя улыбающимся чаще. я вовлек его в медленный танец в пустой комнате. спальня идеальное для этого место и главное, для чего предназначена - это для медленных танцев. желание ничего не говоря обнимать спящего и равно такое же сильное желание уйти. даже в ночь. может, в данный момент все и устаканилось и я бы уже долгое время не назвал бы себя больным, уже не тот, что раньше. в самом деле одна из моих частей осталась там, когда я той ночью истекал кровью.