Мои поцелуи как нож тебя режут

      В психиатрической больнице было неплохо. В самом деле, неплохо.       Андерсен даже почти не жаловалась и не бросалась на медсестёр. Сорвалась и не позволила с собой что-либо сделать только один раз: когда они без уговоров и предупреждений пытались побрить её налысо. Одну милую и молоденькую работницу даже пришлось её успокаивать, ведь Райли до крови прокусила ей руку. Несмотря на то, что зубы Андерсен были в мерзком и плачевном состоянии, она сжала челюсти с достаточной силой, чтобы у неё под подбородку потекла чужая кровь.       Пару зубов после этого выпали, но Райли об этом ни секунды не жалела. Зато её чудесные волосы остались на месте. И плевать, что из-за назначенных препаратов они всё равно увядали, выглядели гораздо хуже и, стоило лишь провести по ним рукой, как клок оставался в ладони. Уж лучше так, чем позволить им самим сбрить волосы.       Полицейские, из-за которых Райли попала сюда, оказались жалкими противными лжецами.       Как только Андерсен отсюда выберется, она им всё возместит и припомнит. Они говорили, что их вызвала Вэл. Всё это звучало, как откровенный бред. Райли не знала, зачем им это, но была уверена в том, что они хотели настроить её против Ортис. Это было глупо и наивно, ведь, очевидно для Райли, они любили друг друга. Такая идиотская провокация не могла их поссорить.       Здесь бывали милые врачи и медсёстры, но большинство из них несли полнейшую ахинею и бред.       Было ощущение, что Джилл перед смертью успела их подговорить. Они, будто в один голос, твердили, что она больна, и ей нужно серьёзное лечение. Но очаровательные люди, которые по какой-то причине носили точно такие же халаты, как и сама Андерсен, утверждали обратное, когда все они сидели большой толпой в столовой. Они утверждали, что им пытались внушить то же самое. У Райли в голове смутно и словно из прошлой жизни всплывало слово «пациенты», но она не была уверена в его значении и правильности. Боялась спутать его с чем-то то ли плохим, то ли хорошим.       Она уже мало что понимала. Какие-то слова и определения вылетели из головы, какие-то новые появились, пусть и не все их значения были понятны, а какие-то в этот расчёт вовсе не попали. В голове была настоящая каша. Вероятно, из-за таблеток.       Поначалу ей обещали ещё какие-то терапии и сессии, но за полтора месяца подобное провели лишь один раз. А как только Райли бросила во врача кружкой, и та разбилась о стену, тот разговор моментально прекратился, и её увели обратно в палату. Андерсен всё ещё не понимала, что тогда произошло, но была рада тому, что больше не виделась с тем мерзким занудным старикашкой. Немудрено: всё-таки, Райли ясно дала понять, что он ей не ровня, и она достойна общения с кем-то получше. Кто-то умный из врачей это понял.       Хотя, одну важную вещь они всё-таки не осознавали. Не стоило ей давать так много лекарств.       Как только выдавалась возможность, и медсёстры на что-то отвлекались, Андерсен прятала таблетки под подушку или карман; смотря, что было ближе. Персонал здесь был не самым внимательным, а поэтому у Райли была уже целая коллекция различных пилюль. Успокоительные, снотворные, обезболивающие; белые, красные, жёлтые. Когда было совсем нечего делать, Райли даже сортировала и раскладывала их; по цветам, форме и, скорее всего надуманно и неправильно, но по назначению.       С растворимыми и жидкими лекарствами выходило сложнее. Только пару раз ей удавалось вылить мутное и горькое содержимое стакана в фикус, стоящий в углу её скромной маленькой палаты. После этого растению становилось плохо; листья или пятнами, а некоторые и вовсе высыхали и жухли.       Когда этим извергам всё-таки удавалось скормить ей лекарства, Андерсен чувствовала себя отвратительно.       Отказывалась от еды и душа, которые обычно ждала с нетерпением. Нисколько не огрызалась на врачей и медсестёр, — а если говорить точнее, то вообще не реагировала на посторонних в палате. Когда Ортис навещала её при этом состоянии, Райли даже не находила в себе силы ей улыбнуться или взять за руку. Изредка у неё даже не было ни малейшего желания подниматься с кровати: в таких случаях она могла мочиться под себя и не видеть в этом никакой проблемы. Впрочем, люди, работающие здесь, тоже не видели в этом ничего удивительного.              А поэтому даже не думали вздыхать, меняя ей постельное бельё.              К ней здесь относились хорошо. Не то, что за пределами больницы. Тут о ней заботились и она нравилась окружающим — даже парень, что был в схожей с ней одежде, которому она сломала нос, потому что он подглядывал за ней в уборной. Он даже сам извинился и сделал ей столько комплиментов, что лицо Райли впервые за долгое время не болело от улыбки. Напротив — ей даже было приятно. Даже Вэл с ней так давно не разговаривала.              Справедливости ради, она и своего нового туалетного знакомого больше не видела. Словно он куда-то делся.              Это мало волновало Андерсен, всего лишь вызывало мимолётный интерес и редкие вопросы о том, где он был. Разумеется, каждый раз она слышала разную версию, но по большей части Райли не хотела с этим разбираться. Комплименты комплиментами, но единственный, кто её в принципе волновал, была Ортис.              Она не страдала здесь из-за отсутствия друзей. Ей вполне хватало того, что ей разрешали писать Вэл письма, звонить ей пару часов в неделю, ещё и видеть её лично, когда Вэл удавалось к ней приехать. Это случалось редко, да и надолго Ортис всё равно не пускали, как и других посетителей. Максимум на полчаса.              Это были редкие встречи, но за них Райли была готова рвать и метать.              Райли успевала узнавать новости с поверхности — например, что отец продал их квартиру в Миннесоте, а ещё недавно обручился с какой-то малолетней дурой, которая ему в дочери годилась. Когда Андерсен впервые это услышала, ей пришлось вколоть несколько кубиков успокоительного и даже привязать ремнями к койке, чтобы она никому не навредила. В том числе, и себе.              Теперь же, спустя пару недель, Райли уже абсолютно ничего не чувствовала по этому поводу. Всё ещё желала отцу смерти, но по другой причине, и после нескольких часов размышления: папа так ни разу не навестил её здесь. Даже не позвонил в разрешённые часы, ни разу. Другие родственники умудрялись звонить: со стороны отца для того, чтобы справиться об её здоровье, а со стороны матери, чтобы проклясть и наговорить столько оскорблений, что им в адском котле это наверняка аукнется. Удивительно, как её милейшая и чистая бабушка крыла её матом, от которого уши завянут у кого угодно, а на следующее утро шла в ближайшую захудалую церковь, чтобы отмаливать свою дорогую младшую дочь. Удивительно, что её пускали за порог этого святого места после этого.              Стоило бы доложить местному пастырю в грехах его постоянной прихожанки, но Райли отчаянно не хотелось тратить заветные часы в неделю на звонки кому-то, кроме Ортис. Однажды пыталась дозвониться отцу, чтобы высказать всё, что она о нём думала, но он не взял трубку. Наверняка готовился к свадьбе.              А сам даже на похоронах Джилл не был. Ублюдок.              Андерсен хотя бы удостоила её мёртвое тело своим вниманием, и даже собиралась забрать себе трофей, но элементарно не успела. Его бы наверняка отобрали полицейские, которым по какой-то причине понадобился её любимый нож. Чёрт их разберёт, но её окровавленные вещи они тоже забрали. Даже не объяснили, зачем им это. Махали этим на суде, но Райли пожимала плечами и не отпиралась.              Моментально подписала явку с повинной, как только ей на пальцах показали и разжевали, что это такое. Андерсен до сих пор не понимала, для чего после этого нужно было это дурацкое судебное заседание. Ещё и адвоката ей для чего-то назначили, хотя это было совершенно необязательно. Райли никогда не отрицала того, что это сделала она, но ни в коем случае не признавала свою вину. Виновна была лишь сама Джилл.              Если бы ей дали высказаться в суде, Андерсен не находилась бы сейчас ни здесь, ни в тюрьме. Она была бы вместе с Ортис в их новенькой съёмной квартире.              И всё было бы хорошо.       

***

             — Я могу поговорить с тобой? — слишком уж покорно и тихо спросила Радость. Она только вышла из туалета: ей в очередной раз пришлось прополоскать желудок после того, как Андерсен приняла послеобеденную горсть лекарств.              После того, как Райли попала в клинику, Тревожность стала к ней более благосклонной.              Этого было тяжело добиться, но, как оказалось, разговоры всё только портили. Поэтому Радость держала язык за зубами, чтобы на неё не срывались и не кричали; поэтому Тревожность с каждым днём злилась всё меньше, и старалась принимать происходящее.              Получалось, на удивление, эффективно.              Как только все вокруг начали хлопотать над Райли и заботиться о ней, Тревожность поумерила свой пыл. Андерсен снова нравилась окружающим, а поэтому можно быть спокойной и не вздрагивать по любому поводу.              План Радости в её глазах, в кои-то веки, сработал. Ведь Андерсен до конца своих дней будет окружена любовью и заботой, а значит, будет счастлива. Как и задумывалось.              К этому можно было прийти менее болезненным способом, определённо. Обойтись без кровавой бани в самом начале, и, как уже подумала Тревожность, все остальные мешающие эмоции отправить в Хранилище секретов. Только в этот раз камера должна была быть пустой.              Тревожность не собиралась повторять свои предыдущие ошибки.              Она отложила книгу и повернула голову к Радости, расслабленно выдыхая. Нет нужды в том, чтобы злиться, пока с Андерсен всё было на самом деле замечательно; судя по экрану, та читала книгу в полном уединении в собственной палате. Вряд ли она чувствовала себя хоть сколько-нибудь плохо.              Наконец-то.              — Да? — переспросила Тревожность. Она выключила массажный режим на кресле, поняв, что на самом деле ничего не слышала. — И о чём же?              — Я хотела попросить прощения, — нахмурилась Радость и неловко уложила руки себе же на плечи. — Мне не стоило…              Радость не договорила, потому что Тревожность поднялась с места и пошла к пульту, за локоть ведя её за собой. Радость неспешно следовала за ней, всё ещё держась за живот; рвотные позывы уже не появлялись, но могли вернуться в любой момент. Эффект таблеток никогда не проходил бесследно.              Именно поэтому, Тревожность, должно быть, и вела её столь мягко и бережно.              Заботилась. Совсем, как раньше, без сожаления в глазах и отчаяния в голосе.              Тревожность отпустила локоть Радости и, кротко улыбнувшись ей напоследок, отошла за пульт. Она ценила извинения, но они запоздали. Ненависти и злобы больше не было; так что эти слова больше не задевали струны души Тревожности. С попаданием в психбольницу слишком многое изменилось в голове Райли. Сама Радость этого не знала, но их отношения из-за чего-то наладились. Похоже, ей как раз собирались это объяснить.              Ожидая хоть каких-то слов от Тревожности, она притихла и опустила голову.              Похоже, у них были диаметрально противоположные реакции на происходящее. Если Тревожность теперь искренне улыбалась и наслаждалась компанией любезных врачей и медсестёр, то Радость пожирала себя изнутри и не знала, куда себя деть. Внутренности горели из-за побочного действия таблеток, и из-за постоянного, преследовавшего её чувства вины. Теперь, когда вокруг было спокойно, Радость позволяла себе глубоко задуматься, и в этом была её ошибка и проклятье.              Она давно не могла позволить себе такую роскошь, как выспаться. По ночам к ней приходили те, кого она хладнокровно и безжалостно лишила жизни. Они винили её во всех грехах, и были правы — а у Радости не хватало смелости извиниться даже перед их бесплотными несуществующими воспоминаниями. Ей хотелось выколоть себе глаза, лишь бы не видеть их, только это сделает хуже.              Отвлечься станет совсем не на что. И Радость будет лицезреть их постоянно.              Именно из-за неё Джилл умерла, Райли до конца своих дней заперта в психиатрической больнице, а Вэл страдала от болей в сердце. Это исключительно её вина. И то, что обычно нервная и поникшая Тревожность могла быть мягка и счастлива после этого, сбивало её с толку. У Радости не было компаса, на который она могла ориентироваться. И это пугало сильнее всего.              Радость нехотя взглянула на экран, ожидая объяснений.              Райли подняла голову, разглядывая себя в зеркале. У неё пошла кровь носом; один из побочных эффектов многочисленных лекарств.              Андерсен провела рукой по своей щеке, сразу испуганно одёргивая ладонь. Она не часто смотрелась в зеркало, а оттого и не понимала, когда успела так сильно похудеть. Щёки впали. А когда она вообще в последний раз ела? У Райли было ощущение, что она видела в зеркале кого угодно, но не себя.              Волосы сильно отросли. Красная прядь уже вымылась, оставляя после себя только жалкое напоминание, словно волосы были грязными и сальными. Под глазами были синяки и мешки. Былые веснушки остались, но на бледной молочной коже они смотрелись болезненно и неправильно. На лице всё ещё была улыбка — только измученная, уставшая, из-за которой невыносимо болело лицо. Мышцы слегка подёргивались, заставляя ужасаться самой себя.              Ещё и шрамы на руках. Они выглядели правильно, будто так и должно было быть. Но было в них что-то противоестественное.              Было ощущение, что когда-то Райли считала это недопустимым.              — Она ведь счастлива, — тихо сказала Тревожность, поворачивая голову к Радости, что завороженно смотрела на экран. — Так что ты была права, — застенчиво признала она. — А кровь… ну и что, что давление поднялось? — Тревожность улыбнулась и уронила голову Радости ей на плечо.              — Да… да, счастлива, — неуверенно согласилась Радость лишь для того, чтобы не разочаровывать её вновь. Она приобняла её и, не отрывая взгляд от отражения Андерсен, поцеловала её в висок.              Разве этого Радость хотела добиться?              Райли выглядела ужасающе, а Тревожность была так счастлива и одновременно измотана, что в упор этого не замечала. Её всё устраивало, ведь окружение Андерсен пусть и притворно и по долгу профессии, но всё-таки относились к ней безусловно хорошо. А то, что обсуждалось в ординаторской или комнатах отдыха, уже было не их делом.              Это не то, о чём следовало напоминать Тревожности. Пусть лучше она остаётся в сладком неведении и продолжит к ней прикасаться.              Радость всё ещё была эгоисткой, пусть и ей удалось это наконец-то осознать. Ей жадно хотелось, чтобы Тревожность прикасалась к ней; искренне и самозабвенно обнимала её, жалась к её тёплой груди и целовала неровно накрашенные дрожащими руками губы. Ей всего этого хотелось.              Возможно, даже такой ценой. Пусть всю оставшуюся жизнь Радость будет видеть призраков, никогда больше не будет спать, будет терпеть ничтожное и жалкое отражение Андерсен в зеркале, лишь бы Тревожность была рядом.              Они теперь не могли оберегать Райли. Они были бессильны. С этого момента это было заботой врачей, а им остаётся лишь полоскать организм после очередных прописанных таблеток. И, по возможности, не ударясь в грязь лицом перед Ортис, пока та всё ещё их навещала.              Это были правильные мысли. Они очень прельщали Радость, но так было нельзя. Она была первой эмоцией Райли, и обещала защищать и оберегать её. Во что бы то ни стало, делать так, чтобы она была счастлива и довольна.              Таковой она не выглядела. А поэтому надо было что-то менять.              Не было ни малейшего резона от нападений на персонал или других пациентов, даже несмотря на то, что самосознание так и трезвонило об этом желании. В этот раз Радость думала о последствиях; вряд ли Андерсен станет счастливее, если её переведут в палату с мягкими стенами. Там это садисткое желание станет удовлетворять ещё сложнее.              Был один способ. Его придумала Тревожность для того, чтобы им с Андерсен стало лучше. И работал он безотказно.              Осталось лишь добыть что-то острое.              Радость не знала, что станет с ней и Тревожностью. Не могла вообразить, будет ли их смерть болезненной, или они просто исчезнут. Будет ли Тревожность проклинать её, страдая и корчась на полу от боли, или же позволит заключить её в объятья в последние минуты. Оставалось лишь надеяться на последнее.              В прошлый раз, когда Радость не обсудила с ней свой невероятно серьёзный план, они оказались здесь. Но больше Радость не совершит ошибок.              Последнее, что она сделает в своей жизни, будет самым правильным принятым решением.              Единственная слабость, которую она себе позволит — провести несколько дней с девушкой, которую так сильно любит и всегда будет любить. И чувствовать перед ней необъятную вину. Хотелось как следует надышаться перед смертью.              Перед тем, как всё закончится.              Перед тем, как все они освободятся.             

***

             Удивительно, как плоха была охрана по ночам.              После отбоя коридоры патрулировали только пара охранников, и по одному стояли у каждого туалета. Им либо самим иногда требовалось отходить, либо они просто засыпали, сидя на полу. А работающие в ночную смену врачи редко покидали ординаторскую.              В общем, добраться до неохраняемого туалета ночью было абсолютно несложно. Один из них был как раз через несколько палат от неё. Вряд ли бы она решилась на это, будь всё нужное в другом крыле, и если был бы хоть малейший шанс, что её поймают. Слишком большая плата за попытку освободиться.              Райли затащила стул охранника в туалет и подпёрла им дверь изнутри, чтобы её было сложнее открыть. Убедившись, что всё в порядке, она дрожаще выдохнула.              Ещё немного, и всё будет хорошо. Она станет счастлива.              План был относительно подробным — такие не появлялись в её голове с тех пор, как Джилл отправилась в мир иной. Должно быть, промежуточные пункты плана были абсолютно не важны, если в конце её ждал грандиозный финал. Было немного жаль, что в этот раз Андерсен не удастся увидеть, чем всё закончится, но это всё равно того стоило. Либо она состарится и умрёт здесь, либо это всё закончится гораздо быстрее. Прежде, чем один день перестанет отличаться от другого, а лекарства превратят её в безэмоционального овоща, неспособного принимать решения.              Андерсен верила, что Вэл последует за ней, а значит, всё будет хорошо. Даже если она не сразу на это решится.              Днём меньше или больше в мире, который их не понимал и предпочитал держать взаперти от общества, не так уж и важно. Главное, не затягивать с этим надолго.              Андерсен зашла в одну из кабинок и, с трудом из-за физического состояния, сняла с унитаза крышку бачка. Это был один из немногих способов, чтобы добыть в этом бездушном и мерзком месте хоть что-то острое. Это не будет тихо, так что придётся действовать быстрее, как только в её руках окажется оружие.              Райли вздохнула. Время пришло.              С громким звоном и грохотом кафельный бачок разбился на мелкие кусочки. Андерсен тут же упала рядом на колени и начала шарить руками по полу, силясь найти осколок, который был бы не слишком тяжёлым, но достаточно острым.              Когда она, стоя перед зеркалом, с силой и нажимом резала себя широкими полосами, в голове мелькало много мыслей. И о том, что следовало оставить предсмертную записку для Ортис, и о том, что, судя по звукам, кто-то приближался к двери. Райли чувствовала боль лишь на своём лице — из-за пресловутой улыбки, а не из-за того, что неаккуратные замахи дёргающейся руки оставляли царапины на её щеках. В ушах громко звенело, а раны были достаточно глубоки, чтобы глаза начали постепенно закрываться, а Андерсен клонило в долгожданный сон.              Свобода была близка и сладка.              В тот же самый момент, когда охранникам и санитарам удалось наконец-то ворваться в помещение и выбить дверь, Райли ударилась затылком о кафельный пол. Под её головой было множество мелких белых осколков.              Конечности продолжали слабо дёргаться, как в припадке, а на лице Райли сияла блаженная улыбка. Глаза закатились, демонстрируя белки, испещрённые красные лопнувшими капиллярами.              Ни разу в жизни она не чувствовала ничего более прекрасного.              Она выпала из реальности и вернуть её смогли только пищание кардиомонитора вперемешку с тихими всхлипами у её больничной койки. Райли с трудом подняла тяжёлые веки, пытаясь оглядеться по сторонам, но ничего не вышло. И тихий ритмичный писк давил на мозг, и было мерзко от того, что её счастье кто-то оплакивал. Было ещё смутное ощущение, что Андерсен что-то упускала, но эта информация от неё старательно ускользала и пряталась. Её гораздо больше волновало то, что её спасли, и она осталась жива.              И лицо ни на секунду не переставало болеть. И запястья теперь прошибало такой болью, что хотелось содрать с себя кожу, лишь бы помогло.              Не было сил даже на то, чтобы зашипеть от пронзающей насквозь боли.              — Это была Вэл? — тихо спросила Тревожность. Она, поджав губы, обнимала Радость со спины, уткнувшись лбом в её лопатки. — Она плачет? — ещё тише спросила она. Радость погладила её по рукам.              Она приняла правильное решение, рассказав обо всём Тревожности. Та тоже считала это правильным выходом.              Впервые за долгое время они поговорили друг с другом. Это было удивительно эмоционально; никто не кричал и не размахивал кулаками, зато было очень много слёз.              Их последняя ночь была волшебной. Даже несмотря на то, что они прекрасно знали, что должно произойти совсем скоро.              Тревожность управляла руками Райли, что разрезали нежную плоть кафельным осколком, а Радость делала так, чтобы ей было ни капельки не больно. Тревожность не могла заставить себя ни на секунду поднять взгляд к экрану, а Радость, напротив — следила, чтобы всё шло по плану. Ей было горько и дурно наблюдать за тем, что происходило с Райли; но считала, что лучше будет смотреть сама, чем заставит Тревожность это делать.              Вся ответственность была на ней. Так что и лицезреть это — её обязанность и наказание.              — Да, милая, — с горечью вздохнула Радость и развернулась в руках Тревожности, чтобы прижать её к себе. Последняя долго и рвано выдохнула, притираясь ближе. — Ты же знаешь, она поймёт, — откуда-то снизу донеслось сдавленное угуканье. — А слёзы лечат.              Радость испуганно вскрикнула и как можно сильнее заслонила собой Тревожность от мнимой опасности. В головном отделе завизжала сирена и всё вокруг замерцало красным, заставляя зажмуриться. Тревожность сразу завозилась и с визгами попыталась вырваться и убежать, но Радость схватила её за запястья, останавливая.              — Что это?! — кричала она, но зажала уши руками, будто на самом деле не желала слышать ответ. — Что происходит?! — Радость нехотя, но с силой встряхнула её за плечи, чтобы привести её в чувства. Та, как безвольная кукла, выпрямила руки и широко раскрыла глаза. — Что с Райли? — заметно тише спросила Тревожность, но этот отчаянный вопрос можно было прочитать по губам.              — Скоро всё закончится, — довольно однозначно сказала Радость и поцеловала Тревожность в лоб. Та нехотя выглянула из-за её плеча, глядя на экран.              Андерсен нашла в себе силы лишь на то, чтобы взять Ортис за руку.              Райли уже не ощущала собственное тело, будто оно ей не принадлежало. Улыбка, освещающая её лицо, наконец-то была настоящей и не давила на скулы. Несмотря на то, как сильно она была изуродована, она выглядела действительно счастливой.              Осталось всего лишь пара минут.              Вэл держала её ладонь обеими руками, упёршись лбом в них и пытаясь громко не всхлипывать. Она что-то судорожно шептала очнувшейся Райли, но разобрать было невероятно трудно. Воспринималась лишь интонация: там было очень много вопросов.              — Прости меня за всё, — тихо, одними губами произнесла Райли, перебивая Ортис. Та жадно ловила каждое её слово, а поэтому тут же встрепенулась. — Я буду ждать тебя.              Вэл долго и нежно поцеловала её ладонь, затем прижимая к своей щеке.              Уже полгода назад было решено, что у них нет никакого будущего. Ортис к ней ездила, как она думала, из чувства долга, но теперь ей было очевидно, что это не так.              Любовь зла.              И будет чертовски трудно жить без неё.              — Я люблю, — в один голос, негромко сказали Радость и Вэл, смотря на своих любимых. Ортис боялась пошевелиться, а Радость ласково заправила рыжую кудрявую прядь за острое ушко.              — И я тебя, — еле слышно ответили Райли и Тревожность, тоскливо улыбаясь.              Всё вокруг дрожало и тряслось, грозясь разрушиться и провалиться. Сирена была всё громче, заполняя собой пространство вокруг и вереща о том, что надо сделать хоть что-нибудь, чтобы спасти организм. Но эмоции и не думали ничего предпринимать.              Всё шло, согласно плану.              Последний звук, что им удалось услышать — то, как кардиомонитор перестал пищать. Его звук стал ровным и мирным.              Все ужасы подошли к концу.