Always Means Always

На памяти Цзян Чэна был только один случай, когда Яньли удалось уговорить присоединиться к ним в соревновании по выпивке. Это было в ночь на Новый год. Их родители были заняты наблюдением за ходом празднования, а они сидели в доках, желая посмотреть фейерверк. Он принёс ручные барабаны, чтобы они могли присоединиться к остальным в полночь, Яньли принесла закуски, а Вэй Усянь – что неудивительно – принёс вино. Цзян Чэн тогда был ещё достаточно молод, чтобы верить, что сможет не отставать от Вэй Усяня в количестве употреблённого алкоголя. Это означало, что другой мальчик, к своему огромному удовольствию, получил возможность дразнить его, когда стало очевидно, что он пьян. Цзян Чэн не был уверен, перестал ли он сам в тот вечер пытаться идти вровень с остальными или Яньли перестала так часто наполнять его чарку. Потому что ему удалось сохранить достаточно ясности сознания, чтобы заметить, что Вэй Усянь очевидно напился. Это стало ещё более очевидно на фоне того, что их сестра до сих пор не опьянела. – Шицзе, ты жульничаешь? – требовательно спросил Вэй Усянь, как идиот, которым он был. Яньли моргнула, как будто этот вопрос оказался для неё неожиданным. Что, конечно, так и было. Признаться честно, Цзян Чэн был почти уверен, что Яньли в принципе не понимала концепции мошенничества. – Нет. А что? – Как ты до сих пор не опьянела? Шицзе, в чём твой секрет? – скулил Вэй Усянь, бесстыдно привалившись к её плечу. Яньли только хихикнула над его выходками. – Просто на меня никогда особо не влиял алкоголь, А-Сянь. Вэй Усянь, конечно же, ныл и стонал по поводу несправедливости всего этого. Того, чтобы проиграть в соревновании по пьянке собственной боевой сестре. Затем наступила полночь, и они схватили свои барабаны, чтобы греметь в унисон с остальной частью Пристани Лотоса и близлежащими деревнями. Вэй Усянь прыгал по причалу, как идиот, и пытался уговорить его присоединиться. Цзян Чэн упрямо лежал на деревянных досках и отказывался вставать, несмотря на его уговоры. Яньли наблюдала за ними с яркой улыбкой и весельем в глазах. Трое невинных молодых людей, понятия не имеющих об ужасах, которые им предстоит пережить. Цзинь Лин не разделял устойчивости своей матери к алкоголю. Он позволил отвести себя обратно в свои покои в Пристани Лотоса, жалуясь, что не хочет спать. Что мог бы составить ему компанию дольше. Цзян Чэн даже не стал утруждаться реагировать на эти заявления – просто довёл его до комнаты, оставшись, чтобы помочь ему снять верхнюю одежду и распустить волосы. Если бы он этого не сделал, утром его племянник почувствовал бы себя ещё хуже. – Я прямо здесь. Так что тебе никогда не придётся чувствовать себя одиноким, – утверждал Цзинь Лин, похлопывая его по плечу, когда Цзян Чэн наконец уложил его в кровать. – Кому здесь одиноко? – возразил Цзян Чэн. – Никому из нас, потому что мы есть друг у друга, – настойчиво ответил Цзинь Лин. – Засыпай. Утром тебе будет неловко из-за этой чепухи, – сказал он ему, наполняя стакан воды из кувшина на столе, чтобы оставить его возле кровати. Цзинь Лин схватил его за рукав, прежде чем он успел повернуться и уйти. – Цзюцзю всегда придёт ко мне? Цзян Чэн почувствовал, что невольно смягчился от этих слов. – Конечно, приду. – Даже сейчас, когда я уже взрослый? Цзян Чэн фыркнул в ответ на это утверждение. Его племянник в настоящее время мог являться главой ордена Цзинь, но ему также было всего семнадцать. Едва ли взрослый. Он старался не проводить параллели с тем, что случилось с ним самим в семнадцать лет. – Всегда значит всегда. – Теперь, когда я повзрослел, я могу обещать то же самое. Всегда приду к цзюцзю, – пробормотал Цзинь Лин. Цзян Чэн почувствовал холодок от этих слов. – Я не хочу никаких обещаний, Цзинь Лин. – Всегда значит всегда, – упрямо сказал его племянник. – Я серьёзно, Цзинь Лин. Единственным ответом был тихий храп. Цзян Чэн вздохнул и высвободил рукав из пальцев Цзинь Лина, аккуратно положив его руку на кровать. Ему придётся проверить, вспомнит ли его племянник эти неосторожные слова утром, и, если так оно и будет, отговорить его от любых глупых идей. Цзян Чэн не хотел никаких обещаний. Что они ему дали? Орден вместо отца. Духовное оружие вместо матери. Золотое ядро вместо брата. Памятную табличку вместо сестры. Пустые комнаты вместо семьи. Нет, он не хотел больше обещаний. Цзян Чэн оставил флакон с лекарством от похмелья рядом со стаканом воды и вышел из комнаты. Было уже поздно, но не то чтобы это когда-либо останавливало жизнь в Пристани Лотоса или в деревнях. Однако сегодня вечером царила атмосфера торжественности. Неудивительно. Двадцать лет. Пристань Лотоса была атакована двадцать лет назад. Как обычно, в этот день были запрещены тренировки по стрельбе из лука и запуск воздушных змеев. Младшие так и не поняли почему, но некоторые из старших учеников слышали эту историю во время войны. Они отвлекали их другими занятиями. Цзинь Лин внезапно прибыл во второй половине дня, настаивая на том, чтобы проводить с ним время. Теперь он сомневался, что это был случайный визит, судя по пьяной болтовне его племянника. Как будто Цзян Чэн нуждался в том, чтобы с ним нянчились. Он пережил девятнадцать таких годовщин, переживёт и эту. Проблема была в том, что обычно он проводил ночь, гуляя по Пристани Лотоса. Напоминая себя, что его дом был перестроен и восстановлен – ни единого символа Вэней не осталось. Напоминая себе, что озёра снова стали чистыми, а не забитыми телами забытых мертвецов. Напоминая себе, что его орден снова был сильным и процветающим. За исключением того, что в этом году его разум слишком хорошо осознавал, чьё золотое ядро вращалось внутри него. Как Цзян Чэн мог гордиться этими достижениями, позволить им утешить его теперь, когда он знал, что это стало возможным только благодаря такой ужасной и нежеланной жертве? Ему хотелось бы, чтобы он чувствовал, что его золотое ядро было чем-то чуждым. Вторженцем в его тело. Но оно никогда так не ощущалось. С самого начала оно было тёплым и гостеприимным. После всех этих лет его энергия была чем-то близким и знакомым. У Цзыдянь никогда не было никаких проблем с этой энергией; плеть беззаботно брала её и искрилась в соответствии с его настроением. На самом деле, Цзян Чэн никогда не использовал её со своей собственной силой. Он потерял своё ядро сразу после того, как плеть признала его своим хозяином. Двадцать лет. Ничего из того, что он сделал за эти двадцать лет, не было его собственным. Его последней заслугой было то, что он отвлёк солдат от Вэй Усяня. Сражался с ними и на мгновение подумал, что действительно сможет спастись. Возможно, действительно сможет совершить невозможное. Но даже плен не казался неудачей, поскольку это означало, что единственные два оставшихся члена его семьи будут в безопасности. Ноги пронесли его через семейное крыло и остановили у запечатанной двери в комнату Вэй Усяня. Цзян Чэн поколебался, после чего распечатал её щелчком Цзыдянь и вошёл в комнату впервые почти за год. Как и каждый предыдущий раз, это было похоже на путешествие в прошлое. Кровать была смастерена из остатков прежней кровати, повреждённой во время нападения и оккупации. В сундуке всё ещё хранились чёрно-красные наряды, которые никто так и не забрал. На столе лежали стопки записок и наполовину законченных талисманов. Как будто ожидали, что хозяин комнаты вернётся и доделает их. Изначально они были разбросаны по всей комнате. Яньли была тем, кто собрал их в аккуратные стопки. Он помнил, как сказал ей, что Вэй Усянь будет жаловаться, что они разрушили его рабочую систему хранения, когда он вернётся. Потому что, конечно, в те дни они оба говорили так. Когда он вернётся, то пожалуется, что они посмели систематизировать его записи. Когда он вернётся, то будет ныть из-за пресной еды, если они не заключат то торговое соглашение на поставку специй. Когда он вернётся, то закатит истерику, если у них не будет запасов вина от местных виноделов. Когда он вернётся, ему придётся почистить и заточить все тренировочные мечи за то, что он заставил их так волноваться. Когда он вернётся, они вместе пойдут собирать лотосы, только втроём. Как в старые времена. «Если» было запретным словом. В течение двух лет это всегда было «когда». Сейчас, оглядываясь назад, это казалось худшей шуткой из возможных. Он никогда не вернулся бы. В конце концов, его долг был выплачен. Так зачем же ему возвращаться? Неужели это всё, чем Цзян Чэн когда-либо был для него? Обязательством? Неужели та дружба, которая, как он думал, была между ними, никогда не существовала? Был ли он просто тем, с кем Вэй Усяню приходилось мириться? Извращённая братская версия брака его родителей? Был ли он Пурпурной Паучихой для Вэй Усяня-Цзян Фэнмяня? Кем-то, кого следовало терпеть и умиротворять? Односторонние узы братства, в которых он по глупости верил, что все их планы и обещания что-то значат, но в которых Вэй Усянь рассматривал его только как жернов на шее, тянущий его вниз? Он расплатился с долгами. Вэй Усянь сам сказал это в храме Гуаньинь. Теперь нужно просто оставить всё это в прошлом. Но на самом деле он оставил в прошлом только Цзян Чэна, не так ли? Он не оставил в прошлом своего драгоценного Лань Ванцзи. Он также не оставил в прошлом своего вэньского пса, свирепый труп. Он был счастлив забрать с собой Чэньцин. Так что даже флейта значила больше, чем он сам – это была часть прошлого, за которую стоило держаться. Единственной частью прошлого, которую Вэй Усянь не хотел, был Цзян Чэн. На протяжении многих лет, когда дела шли хуже некуда – когда Цзинь Лин жил в Карповой башне, полной цзиньских змей, а тяжесть обязанностей Цзян Чэна была настолько невыносимой на его плечах, что он думал, что может быть раздавлен под ней, и рядом не было никого, к кому он мог бы обратиться – Цзян Чэн думал о прошлом. Он ненадолго отпускал гнев и горе и вспоминал более счастливые времена. Это всегда было воспоминание, включающее комбинацию их троих. За исключением воспоминаний о воспитании Цзинь Лина, все его самые счастливые воспоминания были связаны с теми годами. Они трое – невинные, счастливые. Неразлучные. Было больно думать, что большинство самых счастливых дней его жизни были чем-то, что единственный живой человек, помимо Цзян Чэна, который о них помнил, желал просто забыть. Если бы Яньли выжила в Безночном городе, оставил бы он её в прошлом? Нет, Цзян Чэн не сомневался в привязанности Вэй Усяня к Яньли. Опять же, только он был нежеланным. Было бы лучше, если бы всё сложилось так? Если бы именно он принял на себя тот удар меча? Или, возможно, если бы он умер во время войны, до возвращения пропавшего Вэй Усяня? На другом конце комнаты, в подставке для меча, лежал Суйбянь. Цзян Чэн пересёк комнату, чтобы взять его в руки. Он вытащил меч из ножен ровно настолько, чтобы увидеть часть лезвия, а не обнажить его полностью. Или, в конечном счёте, было бы лучше, если бы он умер от руки Вэнь Чао? До переноса ядра, который в итоге стоил всего? В конце концов, что хорошего сделал Саньду Шэншоу? Разве мир не был бы лучше, если бы он никогда не дожил до этого титула? Цзян Чэн был погружён в свои мысли, а его глаза были прикованы к лезвию Суйбяня, поэтому свечение под ногами он заметил тогда, когда стало уже слишком поздно. Он успел лишь осознать, что это был своего рода массив, созданный из энергии обиды, а затем провалился в нечто похожее на бесконечную тьму.

:•:•.•:•.•:•☾☼☽•:•.•:•.•:•:

От автора: является ли этот фик Неукротимой версией «Этой замечательной жизни» для Цзян Чэна? Что-то в этом роде… Хотя меньше в духе «увидь, как всё могло бы быть». Скорее в стиле «похищен в параллельный мир и, возможно, нуждается в спасении». С некоторыми сюжетными поворотами. Честно говоря, я действительно чувствую, что есть определённые аргументы в пользу того, что, если бы Цзян Чэн умер и/или никогда не стал бы главой ордена Юньмэн Цзян, всё могло бы обернуться очень, очень плохо. Так что, между всеми тревогами и чувствами, это будет постепенно объяснено через предысторию параллельного мира. Независимо от намерений, я не думаю, что Цзян Чэн когда-либо рассматривал бы передачу золотого ядра как доказательство сильной любви Вэй Усяня. Их язык любви просто не совпадает. Вэй Усянь понимает любовь через жесты и поступки. Публичные выступления и жертвенность. Цзян Чэн, с другой стороны, понимает любовь как простое «быть рядом». Быть опорой, надёжным союзником, оставаться рядом как в счастливые, так и в трудные времена. Цитируя мультфильм «Последний единорог»: «Тогда, возможно, леди Амальтею не удастся завоевать великими подвигами». Да, да, эта фраза относилась к романтическим, а не семейным чувствам, но я всё равно считаю, что она подходит. От переводчика: если предположить, что автор прав и Вэй Усянь именно так понимает любовь, то… Цзян Чэн ведь делал всё это. Как ещё назвать то, что он чуть в могилу себя не загнал, стремясь привести помощь к Вэй Усяню, когда тот оказался заперт в пещере с черепахой? А те три месяца в начале войны, когда Цзян Чэн вместо того, чтобы отдать все силы набору солдат, отвоеванию дома и борьбе с врагом, искал повсюду своего шисюна? А то, что он берёг Вэй Усяня от собак, никому не рассказал о его страхе, собственной грудью защищал от наказаний матери и нападений врагов, извинялся за его проступки, высказывался в его защиту, когда кто-то посторонний пытался его критиковать – даже тогда, на собрании по случаю спасения Вэней, когда это было опасно для самого Цзян Чэна и его ордена? И это только то, что сходу пришло мне в голову в первую минуту! Единственный поступок, о котором Вэй Усянь не мог знать – это жертва Цзян Чэна, когда тот спас его от вэньских солдат. Всё остальное Вэй Усянь был в состоянии увидеть сам или узнать от других. Но… не пытался сделать ни то, ни другое. Иначе понимал бы, насколько на самом деле был важен для Цзян Чэна. Как и в предыдущем переводе, я искренне рекомендую читателям ознакомиться с комментариями под оригинальным фанфиком. Как оказалось, во время просмотра дорамы я о многом даже не задумывался. Эта работа и дискуссия читателей под ней помогли мне расширить радиус восприятия картины событий. Вот ссылка: https://archiveofourown.org/works/47115007/chapters/118703701