Дом

Дима никогда по-настоящему не понимал, что значит выражение «Хочу домой». В возрасте от трех до семи лет он представлял дом таким, каким он был нарисован в тоненькой книжечке «Теремок»: желтый, с солменной крышей и большим деревянным окном, из которого выглядывали разные звери. В детском саду он всегда говорил «Мама, когда мы пойдем в квартиру?», а она почему-то неловко краснела перед воспитательницей. Мама напряженно втолковывала, что дом — это место где ты живешь. С ней было трудно спорить, так что маленький Димочка кивнул головой и стал за ней повторять: «Я иду домой», «Я дома!», «Домой что-нибудь взять?», «Можно к нам домой придет друг?», но от этого хрущевка не превратилась в теремок, и мальчик чувствовал, что кого-то обманывает. Как только Дима поступил, то понял, что обманывал только себя. Никто другой не обращал внимание на то, что дом мамы — это только ее дом. Ее правила, ее заморочки, ее коврики с двух сторон входной двери и ее ковер на стене комнаты, где ночевал Дубин. Жил, но язык поворачивался, чтобы это сказать. Жить можно у себя дома. В доме чужом можно только гостить, и то не долго, точно не восемнадцать лет подряд. На ум приходил анекдот: «Дайте водички, а то так есть хочется, что аж переночевать негде!». Было смешно, а потом грустно, потому что Дима мечтал о своем доме, где можно будет раскидывать недочитанные книги, смотреть ментовские сериалы допоздна и есть яичницу на завтрак, вместо липкой и ужасно сладкой каши. «Мой дом — мои правила». Следующей точкой была общага. Было проще: никто не обращал внимания на «Я поехал в общагу» и «В общаге ничего поесть не осталось», потому что первому сочувствовали, а после второго все собравшиеся в комнате по инициативе общительного соседа начинали вспоминать, кто, у кого и что втихаря схавал. Сам Дубин до такого не опускался и с умом тратил стипендию на крупы и Франтик «на черный день». В общаге было легко, потому что он думал, что дальше — дом. «Вот буду дома и заживу» — мечтательно выдыхал Дима, доставая грязный носок из и так забитой раковины на кухне. В общежитии было хорошо. Никто не обращал внимания на то, как Дима называет свое место жительства, потому что у всех есть куда более важные дела, и Дубин был рад, что никто из-за него не краснел. Ну, если только в конце семестра, когда он, на радостях, впервые выпил водки, чуть не выбежал купаться в сугроб и смертельно разочаровал комендантшу Инну Ильничну. «Куда, идиотина, потом не пустят», — шипели на него сожители, но шипели с пониманием. Отличник ведь. Отличники только алкоголем и спасаются. Было стыдно. Больше Дубин водку не пил, и вообще не пил ничего, кроме воды из чайника и чая, хотя это было слишком громко сказано, из пакетика, в который, кажется, насыпали земли прямо из диминого горшка с каким-то растением, которое он отобрал у Лизы с третьего этажа. Маленькое деревце, похожее на пальму, переехало с ним в очень многообещающую съемную квартиру «В пятнадцати минутах от метро Парнас», но ни одно из громких обещаний в объявлении, кроме наличия спальни и раздельной ванной комнаты не было исполнено. До метро пешком было примерно тридцать минут, а зимой так вообще все сорок, в «тихом районе» соседи справа очень громко друг с другом спали, слева — не могли закончить ремонт, а наверху медведи обучались искусству игры на фортепиано. У «новой техники» капал кран и не работала одна комфорка. Зато — не скрипела кровать. От шума прекрасно помогали беруши. Нужно только обжить это место. Обжить не получилось. Дима не предпринимал попыток переехать. Работа в главном управлении не оставляла ему времени на просмотры квартир, а после ночовок за рабочим местом Дубин думал, что вполне может переехать на работу и быть счастливым. Набор для «банных процедур» лежал в верхнем ящике стола, запасная рубашка — в нижнем, а кружку забрал себе Гром. — Димка, я запрещаю тебе смешивать дом и работу, понял? — сказал Федор Иванович, застав Диму в туалете с зубной щеткой. С одной стороны квартиру ни с чем смешать нельзя, значит все нормально, а с другой — Дубин лишился возможности проводить все время в единственном месте, где он чувствовал себя «почти как дома». Кран на кухне издевательски капал. Кап-кап-кап. Ты никогда не найдешь свое место. Кап-кап-кап. Будешь мотаться из квартиры в квартиру. Кап-кап-кап. У тебя нет денег, чтобы платить ипотеку. Даже в спальне Диме казалось, что он слышит удары капелек воды об раковину и прислушивался. На пару секунд становилось тихо, но стоило ему расслабиться… Спал Дубин очень плохо. Выполнять рабочие дела и даже что-то раскрывать ему удавалось исключительно на силе воли и «чутье», которое не раз хвалил Прокопенко. Лучше бы он разрешил недельку пожить в участке, чтобы немного восстановить нервную систему после самого бездарного исполнения Лунной сонаты. «Если Иоган Себастьян — Бах, это не значит, что надо от души бить по клавишам кулаками и хлопать самой несчастной крышкой фортепиано на свете!», — кричал Дубин в потолок, но сил на то, чтобы знакомиться с соседями глаза в глаза у него не было. Дело в расстановке приоритетов: сначала работа, потом война с краном, опять работа и война с краном… Иногда в его ЖК отключали воду и Дима злорадно смотрел на него: «Так тебе и надо». Эмаль немного тускнела, опущенный вниз носик очень натурально изображал раскаяние, но воду включали и вынужденное перемирие заканчивалось. Это был самый двуличный кран в мире. Квартира совершенно не стоила своих тридцати пяти тысяч рублей в месяц. Да, Дубину катастрофически не везло с концепцией дома в его жизни. Просто «знать» ничего не значит, надо «понимать», чтобы понимать надо «видеть»… Дима надевал очки и шел на работу. На работе Гром опять находил что-то эдакое и невысыпавшийся Дима вместе с ним лез в архивы за чем-то невероятно важным. Однажды, в среду или пятницу, в архивах он нашел Костю и «Знакомься, Валентин Гашпаров! Калигари, хали-гали!». Дубину сразу понравилась фамилия, хотя ее обладатель вызывал противоречивые эмоции. Если бы они встретились на улице, то Дима обошел бы Валентина стороной, покосишивсь в сторону рук, покрытых красивой вязью черных татуировок. Они как будто оживали при движении рук: Дубин невольно засмотрелся на них во время рукопожатия, вызвав добродушную улыбку Вали. Было немного непривычно звать так почти незнакомого человека. Валя консультировал их и проводил в такие места, после которых криминальный район знакомых Игоря казался детской площадкой. Люди в пиджаках выглядели куда более солидно, чем кучка боксеров, дерущихся за портрет, нарисованный Димой, и явно могли причинить больше вреда. Он даже спросил: не замешан ли Калигари в чем-то незаконном, потому что его друзья — определенно да, но Валик только по-доброму посмеялся: — Мы все действительно занимаемся незаконным делом: получаем удовольствие. Все хорошо, Дим. Можешь мне доверять. Обычно, когда говорят «Все хорошо. Можешь мне доверять», то следом происходит какая, то чертовщина и рвутся новые рубашки, но Вале он доверился сразу и ни разу об этом не пожалел. Гашпаров был отличным другом и помогал с ножевыми. У него одного получалось заставить Грома «подшиться» не бельевыми, а нормальными, медицинскими нитками. Федор Михайлович даже хотел взять его, как штатного врача, но Калигари отказался. «Я готов вам помогать, но не собираюсь становиться частью этой… организации», — хмуро ответил он на предложение. Знакомство с Гашпаровым приносило одни только плюсы: раскрытое дело, здоровые Игорь и Дима и новый друг, к которому всегда можно прийти на вечерний, или остаться на утренний, кофе. Еще одним плюсом стал почти здоровый Димин сон. Несколько раз он специально засыпал в гостях у Вали: ставил таймер, заворачивался в предложенный плед и закрывал глаза, не снимая очков, потому что у него было спокойно. Они это не обсуждали, просыпаясь четко по мелодии, звучавшей из телефона, Дубин неловко собирался, хватал очки с подлокотника, прощался с Валей и ехал к ехидно капающему крану, который ненадолго переставал раздражать. Всего два часа сна сидя на диване в чужой квартире — и Дима чувствовал себя бодрее, чем за семь часов на съемной. Калигари, нет, Валик идеально вписывлся в концепцию «Мой дом — мои правила». Наверное его правило — гости должны чувствовать себя максимально комфортно, даже такие, как Дима. Гашпаров не спрашивал, почему Дубин так часто заходит к нему, но покупал его любимые «Ушки» — коробка с печеньем всегда стояла на подоконнике. Валя не носил тапки, но обзавелсся ими специально для Димы, потому что пол был холодный и «Господи, Валик, ноги отморозишь». Узнав о настоящей причине появления тапочек Дубин стал крепко держать язык за зубами. Во-первых, чтобы не стеснять и напрягать Валю, а во-вторых, чтобы не привыкать. Его зубная щетка уже была чем-то неприличным. Это нехорошо, когда ты говоришь другу «Я на квартиру», а при мыслях о его квартире думаешь: «Надо съездить домой.» — …К Вале. Домой к Вале. В гости, — вслух добавлял он, просто напомнить себе, что у него есть (почти) собственная жилплощадь. На эскалаторе на него оборачивались. Все же стоит сообщать всей Ивановской, что у Вали он только в гостях. Их переписка велась в телеграме и состояла из одних только приглашений и просьб Димы заехать к нему.

8 октября

Привет, Валя. Приеду в 18:30. Можно?

15:42

Приезжай 16:13

10 октября

Привет, Валя. Немного опоздаю. Навигатор показывает 19:13.

18:02

Ок 18:03

11 октября

Не хочешь забежать? 12:28 Можешь на ночь 12:29

Если это удобно. Спасибо, Валь.

14:42

«Спасибо, что ты у меня есть», — хотел написать Дима, но всегда себя останавливал. Они не переписывались: Валик говорил, что не любит чаты, а Дубин не знал, что стоящего он может написать. Иногда Дима звонил, потому что приехать не позволяла почему-то обострившаяся совесть, колющая куда-то в горло, но на квартире становилось слишком тоскливо. Это не могло заменить живое общение, это наверняка отвлекало его, но Валя всегда говорил: «Спасибо, что позвонил», прежде чем нажать на «Отбой». К этому моменту Дима уже недобро посматривал на кран. Кап-кап-кап. Он не любит общение в сети. Кап-кап-кап. Его раздражают твои приезды. Кап-кап-кап. Чего ты добиваешься? Кап-кап-кап. «Дима? Ты тут?». — Да, Валь, я… Не знаю. Может приеду на следующей неделе, ладно? Дима не приехал не на следующей неделе, не через две, но так не вызвал мастера: нужно согласовать это с хозяином квартиры. Он неприятный тип. В участке творилась какая-то чертовщина. Взмыленный Игорь бегал по городу, пока Дима допрашивал свидетелей и рисовал фотороботы. Дело грозилось стать очередным висяком. Гром поселился в камере общего задержания (Дубину все еще было нельзя), Костя с вытаращенными ушами ездил на места преступлений и постоянно ссорился из-за этого с Игорем, а Дима… Диме очень хотелось спать. Он оставался в участке так долго, как позволял суровый взор Федора Михайловича и совсем не спал. Преисполнившийся решимости наконец вырвать кран на кухне, Дима не мог заставиьь себя встать с постели. Еще немного и он просто сойдет с ума. Ноябрь был просто отвратительным месяцем. Гоняться за преступностью по слякоти было неприятно, даже эйфория («Игорь, мы сделали это!») не перебивала мерзкое ощущение насквозь мокрых штанин и хлюпанье в ботинках. С середины октября Дубин шмыгал носом и несмотря на все попытки Прокопенко выгнать его на больничный — он продолжал работать, иногда сбрызгивая отчеты соплям. У совести появился аргумент: «Ты заразишь Валю!», поэтому пришлось быть благонадежным гражданином и не подвергать риску население Петроградки, даже если Гашпаров убеждал, что простой насморк его совсем не пугает. Дима очень хотел приехать, но не хотел унизительно шмыгать носом на его кухне, а потом залить слюнями подушку. Кап-кап-кап. Это же Валик, с ним можно. Кап-кап-кап. У Валика есть свои дела, ему некогда возиться с тобой. Кап-кап-кап. Мы друзья. Кап-кап-кап. Он не примет тебя. Двадцать первого ноября в участке было так холодно, что общаться с потерпевшей пришлось, сидя в куртке, грея руки о чашку с кипятком, которую он с боем забрал у Грома. Все было спокойно, количество носовых платков в урне росло с умеренной скоростью, Костя пролетал мимо него с неизменным «Дубина, привет!», но Дубина клевал носом. Полноценно спать не получалось, провалиться в кому удавалось ближе к утру, Дима привык подниматься с мокрых от холодного пота простыней, ковылять до ванной и лезть под холодный душ. Диалоги с краном на кухне становились все более унижающими, как будто какая-то злая хтонь вселилась туда и вознамерилась довести нежеланного жителя до трясучки.

Валь, привет. Как вывести черта из раковины?

00:54

Почистить трубы пробовал? 10:22 Могу приехать посмотреть 10:23 Последнее сообщение так и осталось без ответа. Дима не нашел балланс между совестью и собственными желаниями и решил, что сначала вылечит насморк, а потом, наконец, вернется домой. К Вале домой, конечно. На свой он пока не накопил. Мысленный образ белокаменного особняка постепенно менялся на квартиру в Петроградском районе. Две комнаты, окно из кухни в корридор, куча одеял на диване в гостинной, виниловый проигрыватель, торшеры, чтобы не включать верхний свет и Гашпаров на кухне. — …ты домой? — Костя подошел к Дубину на ступенях. — Да. Пока. К этому моменту Дима слабо соображал. Он очень хотел «домой» (Туда, не знаю куда, — гадостно хихикнула совесть), и проспать минимум двенадцать часов. В метро совесть кричала ему, что он едет не туда, но в этот раз собственные желания победили. На квартире он даже не включал отопление, о какой совести может идти речь? Дубин постучал раз. Постучал два. Ему никто не ответил, он бился в закрытую дверю. Истощенный мозг подсказал, что так и должно быть. Зря он вообще пришел, наверное, сейчас он бы уже почти приехал домой, и уснул в своей кровати, а не на грязных ступенях. Из носа текло, он утирал сопли рукавом куртки и засыпал. Дом. Никакого дома у Димы не было. Валя не пустил его в свой. Валя. Валик. Диме безумно хотелось его увидеть и просто посидеть с ним на кухне за чашкой чая. Диме хотелось домой. — …Я рад, что ты зашел, — хриплый голос Вали пробился сквозь дремоту, — Домой пойдем? Или заночуешь на лестнице? — он протянул руку, сняв перчатку. Домой. Дима принял протянутую теплую ладонь, приоткрыв глаза. Он чувствовал, как Гашпаров касается спины, словно придерживая, протянул куртку, потому что повесить ее самостоятельно не получалсь никогда: падала не только куртка, но и вся вешалка, и застыл в коридоре. Чтож, теперь это неловко. Пару месяцев назад он бы пошел на кухню ставить чайник, но было ли это уместно теперь? Волнует ли Валю его насморк? — Ты чего застыл? — он опять коснулся его спины. — Да, — согласился он. Моральные силы исчерапались еще во время спора за чашку с Игорем, а против Вали аргументов у него тем более не было. — Что — да? — хмыкул он, — Иди поспи. Выглядишь чудовищно. Сказали идти домой — он пошел домой. Сказали спать — он пойдёт спать. Вот как ощущается «дом». Полное спокойствие, прохладный воздух, шорты на два размера больше и Валина футболка. Холодная вода в лицо и одна подушка на двухместной кровати. Тяжелое одеяло. Валик тихо вошел и присел на кровать. Дубин вспомнил, как в первые встречи он вызывал опасения. «Очень страшно?», — Гашпаров смеялся, стоя в красной футболке с собакой на груди, когда Дима рассказал ему о первом впечатлении. Сонный мозг дорисовывал движения татуировок, Дубин с трудом сел в кровати и протянул руку, чтобы пальцем проследить, как один завиток уходит под рукав футболки. Валя не возражал, когда Дима рассматривал его тату и однажды позволил нарисовать: детально, со всех сторон и в разных позах. «Рисуешь приметы? Вдруг убью кого-нибудь? В будущем не придется ничего делать, — Не смешно. Валь, повернись, пожалуйста». Спать хотелось меньше, чем поговорить с ним. Необходимо объясниться. А еще — извиниться, да, было бы неплохо извиниться за вторжение и за то, что игнорировал приглашения полтора месяца. Объяснить, что это вышло случайно, что он не имел в виду ничего такого, и что с ним разговаривает кран. Валик бы все понял и выслушал, так, как он умеет, чтобы без сожалений и осадка, вот только Дима не знал, как начать. Рассказать все, начиная с теремка? Или со слов про дом, которого у него нет? Лучше уж молчать, Гашпаров чувствовал, когда не следует задавать вопросы. Вместо этого он сделает самый вкусный утренний кофе и просто откроет дверь в следующий раз. Или не откроет. Если не откроет… придется переезжать к Игорю. На Парнас он больше не вернется. — Какими судьбами заглянул? — Дубин не отрывал глаз от тату, ведя пальцами по рукам Вали, словно это — карта, которая приведет его к чему-то очень важному. — Домой пришел, — пробормотал он в ответ, ни секунды не задумавшись. На секунду он испугался своих слов. Так ведь нельзя: неизвестно, как Гашпаров поймет это и вообще… еще пару дней за подобные слова совесть его бы задушила. «Это не твой дом!», — визжала она, захлебываясь слюной. «Я дома», — успокаивалось сердце и начинало биться ровнее. Валик усмехнулся, раскрывая ладони, чтобы Диме было удобнее вести по предплечью. Он запнулся на кисти, и неловко убрал руки, ожидая ответ. Если его внезапный приезд можно трактовать, то это… Все вполне однозначно и Валя понял правильно. По другому не могло быть. — Ты можешь остаться. Я буду рад. Поговорим об этом завтра? — Спокойной ночи, Валик. Спасибо, — Гашпаров ушел, помахав рукой на прощание, — Спасибо, что ты у меня есть, — пробормотал он в тишину комнаты и, наконец, уснул. *** — Доброе утро. Тебе звонил какой-то мужик, — Валя поставил перед Димой кружку. — Что случилось? — зевнул Дубин, борясь с собой, чтобы не уронить голову на стол и,не дай бог, не опоздать на работу. — Сломался кран на кухне. Он требовал с тебя компенсацию. Я сказал, что ты там не живешь. «Наконец-то!», — пропели снегири за окном. Дело шло к новому году. На кровати появилась вторая подушка и одеяло. Юкка стояла в прихожей, Валик, запинаясь об нее, грозился, что выкинет к чертовой матери, но первого декабря заботливо украсил ее красным дождиком. Дима как-то не подумал по-человечески завершить отношения с Парнасом и ушел по-английски, собрав вещи и совсем про него не вспоминал. Пусть с краном разбирается хозяин. У них дома вчера потек бачок от унитаза, и это точно важнее.