Can I beat it? (wake up)

      Что вы знаете о холоде? Не о том, который румянит щеки и пощипывает нос, а о жестком и злом. Таком, который пробирает до самых костей, заставляет дрожать и стучать зубами. Когда конечности сводит и выкручивает суставы, когда немеют губы и болит как будто разом все в теле. Альфедов знает. Знает, потому что именно это и ощущал, пробираясь с трудом через сугробы, обводя взглядом ледяные статуи друзей. Выглядело это как чья-то злая шутка. Но все действительно замерзли, так и оставшись в нелепых позах, прямо посреди отчаянной попытки убежать, укрыться хоть где-нибудь, застыли, как насекомые в янтаре. Настолько отвратительно, что в горле встает ком. До темноты в глазах страшно. До колик в животе смешно. И Альфедов даже не пытается разобраться хоть немного в путаных ощущениях, в ужасном клубке эмоций, потому что не до того. Потому что взглядом цепляется за очередную ледяную скульптуру. Потому что слишком знаком человек, в ней погребенный. Воздух, которого и так было не слишком много, — ветер дул, как-будто назло, прямо в лицо, постоянно мешая сделать полноценный вдох, — разом вышибает из легких, на какую-то секунду заставляя задохнуться. Замереть, рассматривая сквозь ледяную преграду, словно в первый раз, черты лица. Только начиная осознавать в полной мере, что произошло. Это все так глупо, до невозможности. Альфедов чувствовал бы себя полным идиотом, если бы не все происходящее, когда сел у ног замерзшего Джаста, даже не отдавая себе отчета. Хотелось смеяться, до хрипоты, до сорванного голоса, но он не мог издать ни звука. Хотелось плакать, отчаянно, навзрыд, но слезы не шли. Оставалось только сидеть, поджав к груди колени, как будто это помогло бы согреться. Как будто это задавило бы нелепый шквал эмоций. Как будто заставило бы проснуться от этого кошмара на своей базе и забыть его, потерявшись в рутине. Но холод все еще пробирал до костей, все еще немели конечности и болели невыносимо суставы. Казалось бы, снеговик, но температура слишком низкая, даже для него. Сил и сознания хватило лишь на слабую, дрожащую улыбку, когда он увидел сквозь пелену в глазах лед, медленно, но неотвратимо покрывающий ноги.

***

А потом был пляж. Было солнце, были друзья и было начало нового сезона. Все радостно шумели, здоровались, перебивая друга друга, знакомились с новичками, суетились. А Альфедов практически все это время простоял на месте, застыв, словно вкопанный. Потому что испытывал одновременно с радостью от нового начала смутное беспокойство, будто сместилась сама реальность. Будто даже солнце светить стало под другим углом. И после старта он отправился вместе с Сантосом, попытавшись отогнать навязчивую тревогу. Но солнце продолжало светить по-другому и не заострять внимание на сплошь неправильной реальности не получалось никак. И старый друг своим присутствием больше напрягал, чем успокаивал. А потом к диалогу присоединились Альцест с Джастом и стало ещё неуютнее. Казалось бы — вот они, всей конторой, за исключением Секби, шутят, смеются, но ощущается это до тошноты неправильно. Альфедов хотел бы, правда хотел бы хоть на секунду расслабиться, затолкать бессмысленную тревогу куда-нибудь поглубже и не обращать внимания, выпить или съесть что-то из предложенного друзьями, но в голове все громче орет паранойя, а он отшучивается и отказывается, зарабатывая сначала озадаченные, а позже сочувственные взгляды. Его до ужаса напрягает находиться с кем-то рядом, наблюдать за их как будто бы неестественными, рваными движениями и вздрагивать. Но даже оставшись один на своем острове, покоя он так и не находит. Потому что свет от факела падает неестественно ровно, потому что небо давит сверху своей громадой, потому что сердце отчего-то заходится быстрым неровным ритмом в груди, а из легких вышибает воздух. Приходится периодически останавливаться, бросать все, что делал и пытаться восстановить дыхание. Приходится зажмуривать глаза и прижимать руку ко рту, пытаться дышать размеренно носом, унимая всколыхнувшуюся слепую панику. Позже выясняется еще одна новая проблема — Альфедова бросает в дрожь моментально при контакте со снегом. Получилось, конечно, забавно, ничего не скажешь, снеговик — и боится снега, да только он сам в этом не видит абсолютно ничего смешного. В горле сразу встает ком, дышать становится тяжело, конечности начинают напоминать по ощущениям вату. Взгляд замыливается, а холод вгрызается, кажется, прямо в душу, в самое его существо. И это неправильно, больно и чертовски страшно. Но апогеем странностей в этой неправильной, изломанной реальности становится Джаст. Дело всегда в Джасте. С самого старта сезона он вел себя куда жестче и грубее, почему-то конкретно с Альфедовым. Там где раньше было беззлобное подшучиваение — сейчас звучал ядовитый сарказм. Где был тихий искренний смешок — пренебрежительное фырканье или тотальное игнорирование. И Альфедов поначалу терялся, злился, потом — неловко замолкал и давил осточертевшую уже подступающую панику, дышать старался спокойно и размеренно. Говорил что-то глупое в ответ, ничего не значащее, лишь бы оставить последнее слово за собой, лишь бы не поддаться удушающему чувству полной и абсолютной неправильности происходящего. Это было похоже на попытку собрать изначально поврежденный пазл. Все детали на месте, но картина выглядит не так, как должна. Это как потерять знакомый до последней шероховатости предмет и заменить его на точно такой же. Знакомо, но неправильно. Как смотреть на мир через отражение в воде. Но самым ужасным было то, что иногда в поведении Джаста проскальзывало что-то такое, что заставляло сердце на секунду сбиться с ритма, а губы растянуться в едва заметной улыбке. Иногда Альфедов улавливал почти родной уже искренний смешок, или с неверящим тихим вздохом наблюдал, как Джаст, единственный из всей компании услышавший его, прибежал защитить в данже. Или проходил по только-только очищенной тем же Джастом от снега тропинке. И вот эти моменты ощущались правильно, словно у Альфедова в самой подкорке отпечаталось, что именно так бы и поступал настоящий Джаст. В эти моменты как будто прояснилось зрение, выстраивалась на мгновение реальность в правильном порядке. И поэтому они были ещё хуже постоянной тревоги. Потому что возвращаться в это состояние после секундного прояснения было мерзко, больно, до слез и трясущихся рук обидно. Отвратительно было снова ощущать себя словно запертым в бредовом сне без возможности проснуться. Снова тонуть, захлебываться в ненормальности всего и чувствовать, что небо осыпается осколками прямо на голову. Он и сам не знает, в какой точно момент это происходит. Просто стоит посреди пещеры, которую показывал ему Джаст, опять старательно парирует все неприятные фразы, а потом одна из них бьет особенно точно и ранит особенно глубоко. И внезапно все рушится с оглушительным треском. Альфедов стоит, привалившись к стене, чтобы удержаться на непослушных ногах, трясущейся рукой зажимет рот, взгляд замыливается от слез. Но даже так, он видит все внезапно четко, четче, чем все время до этого. Это пугает, действительно пугает, и новая оглушительная волна чистой паники заставляет закрыть глаза, зажмуриться как можно сильнее, сползти вниз по стене, не устояв. В ушах звенит, а тело будто бы немеет, и он чувствует, что вот-вот рассыпется, распадется в пыль, потому что это слишком много. А потом он чувствует на плечах чьи-то теплые руки. Мотает головой, но тело не слушается. Слышит тихий, ровный голос, пробивающийся сквозь звон в ушах. — Ну же, вдох, выдох, на четыре счета. Альфедов пытается, сосредотачивает на голосе все свое внимание, заходится в кашле, попытавшись сделать вдох. На второй раз получается лучше, хотя грудная клетка все еще болит, будто не может принять в себя воздух. Успокаивает ритм дыхания постепенно, шаг за шагом, вслушиваясь в чужой голос, становящийся все четче. В какой-то момент обнаруживает, что уже не опирается спиной на стену, а сжался комочком в чьих-то объятиях и отчаянно цепляется за чужую одежду, как утопающий за последнюю соломинку. Неясно, сколько проходит времени, прежде чем он открывает глаза. Ресницы слиплись от слез, а на щеках подсыхают соленые дорожки, но все это совершенно не важно, потому что обнаруживает он себя в объятиях Джаста, легонько поглаживающего его по спине. В теле разом расслабляются все мышцы и он снова прячет лицо у того на груди. И теперь реальность внезапно кажется правильной. Все на своих местах — пазл теперь сложился как надо, в глазах не расплывается все, как в мутном отражении. Потому что, конечно, дело всегда в Джасте.