Рука в руке

В зале под открытым небом стоит оглушающий шум. Толпа чувствует вместе с исполнителем. Это называется единение — когда куча разношерстых людей становятся чем-то целым. Рената не поёт: кажется, когда-то давно решила, что не умеет. Слушает, закрывает глаза, мотает головой из стороны в сторону, руша причёску, и бездумно шевелит губами выгравированные на черепной коробке слова. На лицо рвётся глупая улыбка. Сказать ли то, что собиралась? Может, это странный Бог предостерегает её от решительных действий... Земфира запела «Прогулку». Знала, что эта песня очень нравится Литвиновой, пусть она и считает все её песни гениальными. У Ренаты вообще было три любимых слова: гений(и все однокоренные), соратник и любовь. Саму эта песня стесняла больше всех прочих. После изменений, которые могла бы не озвучивать, но вместе с робостью хотелось громче всего петь об этом. Потому что только песня может рассказать о том, что есть там, где-то за сердцем и семью замками. если верить Ренате, мы загружены в матрицу фонари зажигаются, я держу её за руку... Земфира отчётливо помнила ту ночь, когда впервые ощутила ладонь Ренаты в своей. Закончились все съёмки, дописались все потерявшие смысл песни. И вдвоём остались в тишине и скрывающей тьме квартиры Рамазановой. — Я, наверное, пойду. — Богиням по ночам бродить не положено. Им полагаются роскошные кареты, но моя(хоть и совсем не роскошная) в ремонте. — Погоди, но... Какая ещё богиня? — переспросила Литвинова. — И мне, это самое, завтра на съёмки надо рано... — Это самое, — насмешливо переиграла певица, — не переживай. Да, у меня всего один диван, который скоро можно будет сдать в антиквариат, но зато он просторный. А у меня слишком хорошее настроение, чтобы заниматься насилием. Очаровательно-пугающие ямочки на щеках после растерянного взгляда. Разглядывание. Задержавшийся кивок. Симфония скрипов окружила взбирающуюся на диван пару, но скоро и она затихла. Рената неспеша, чтобы не создать ни одного шороха, повернула голову на главного соратника. — Можно взять тебя за руку? — шепнула она, словно хваталась за последний оплод надежды. — Боишься подкроватных монстров? — звенящий восторг пробирался сквозь каждое слово. — Спать в чужих квартирах всегда так странно! В своей я знаю каждого подкроватного в лицо, а здесь — все незнакомые, — шелестом ответила Рената. — Серьёзно? — шелохнулась Земфира. — Более чем. — Тогда мне придётся подобраться поближе. Неслышный кивок. Несколько скрипов старых пружин. — Спасибо, Зе. Рука легла в руку. Холодная, почти эфемерная и ускользающая в очень настоящей и слегка шершавой на кончиках пальцев от бесконечной игры на гитаре. Только её рука, а всё остальное — расплывается. — Сладких снов, Ре. Эта ночь была самой короткой, хоть Рамазанова закрыла глаза только к рассвету. Может, потому что на дворе июнь? Звёзды россыпью мерцали необычайно ярко и любовно играли светотенью на умиротворенном лике. И неуловимая важность произошедшего витала в свежем воздухе, впорхнувшем в распахнутую форточку. Сердце трепетало, подстраиваясь под ритм еле слышного дыхания... А где-то в зале у самой важной в жизни певицы блондинки в голове пусто. Сердце под строчки ухает и сотрясает все естество. Пробирает мурашками от того, что слова относятся к ней так косвенно. Литвинова впервые в жизни слышит не только текст, но и дыхание певицы. Рваные вдохи перед каждой строкой. Никак не надышаться. Зрачки на на фоне бескрайних небес застыли, цепляясь лишь за одну фигуру. И взоры вдруг встретились. Рената отмерла и подняла руки вверх, обозначая свое присутствие. А Земфира тянет свою со сцены, старательно стискивая зубы: только бы дотянуться! Как там выглядит любовь?

* * *

Концерты никогда не заканчиваются тишиной. Шум толпы не прекращается, только усиливается. Земфира стоит за сценой и теребит пальцы, параллельно прикусывая губы. Эйфория отступала, а здравый смысл в свою очередь подавал слабый, но настойчивый голос. Но она ведь никогда его не слушала, не слушает и не будет. Будет ждать. Ждать, ждать, ждать, сколько понадобится. Но каждую растягивающуюся в декады секунду кажется, что Рената невыразимо долго добирается к ней из зала. Хотя это наверняка не просто. И уже даже не верится, когда дверь отпирается и являет взбаламошенную блондинку. Такой её можно увидеть только после таких вот концертов и, наверное, разбудив посреди ночи. — Вопрос? — вдруг вспоминает Земфира. — Ах, да... Это самое... Как такой гений мог меня полюбить?.. Ты любишь же? — уточняет словно простую истину Литвинова. Земфира сгорала от желания быстро начеркать портрет женщины в это мгновение и затолкать в самый укроимный уголок сердца. В тот же, в котором хранится пустая пачка сигарет (хоть Рената и говорила, что носит их с собой для кадра: очень уж кинематографично смотрятся, как символ саморазрушения). В один вечер случайно оставила на подоконнике, на котором они вдвоём коротали тёмное время суток за работой и художественными беседами, питаясь только красным сухим. Жаль, что пачка сигарет — материальная, и её можно сложить даже вот под чехол телефона. А ещё жаль, что рисовать Рамазанова нисколечки не умеет... Может, потом, если не забудет главное и детали, напишет новый хит. Мысли ни о чем толкаются друг о друга от внимательного взгляда и внезапно поставленного вопроса. Что-то ответить, оставлять человека без ответа невежливо... — Ага. — Что? — Ну, люблю. Б-большой и бессмертной любовью люблю. — И я, — как бы между прочим вставила Рената. — Но ты гений, Зе... Ка-..? Земфира в миг оказалась перед Литвиновой и, рывком притянув белокурую голову к себе, впечатала поцелуй в желанные губы. Губы, которые с жаром ответили. — Вот так, Ре. Ты же тоже полюбила меня? Тонкие пальцы сжали взлохмаченные темные волосы, короткими ноготками впиваясь в затылок. Нос уткнулся в шею, и губы горячим воздухом выдохнули ярое «да».