Нейротоксин

Розовая пыльца оседает на плечах пиджака и ощущается песком в глазах. На Юру этой дряни попало немного, но по мозгам все равно ударяет. По ощущениям он примерно понимает, что там намешано — не раз приходилось, несмотря на служебные инструкции, под прикрытием принимать разные вещества. Судя по глазам Грома — покрасневшим, слезящимся и хаотично бегающим — ему досталась куда большая доза. Юра, однако, больше смотрит не в глаза Грома, а на наведенное дуло его табельного пистолета. Острой болью пульсирует шальной порез на левой руке — Смирнова все-таки задели эти ряженые. Но правой он дотянется до своей «Беретты» быстро. Быстрее ли?.. Гром делает шаг вперед. Моргает ошалело. Юра видит, как его палец прожимает курок, словно в замедленной съемке. Он выхватывает «Беретту» и стреляет сам действительно быстрее — быстрее, чем понимает, что выстрела со стороны Грома так и не прогремело. Красное пятно на майке Кости расползается, кажется, еще и в сознании Юры. Он опускает руку, смотрит по-настоящему испуганно. Юра про себя знает, что не выстрелил бы так, чтобы убить — только ранить. Только не в Грома. Но в моменте все равно страшно. И Костя этим моментом пользуется, стремительно бросаясь на Юру, где-то позади себя теряя опустевшее табельное. Он перехватывает его руку с «Береттой» за запястье и выворачивает, заставляя выпустить оружие. Тянуться за вторым стволом невозможно — после ранения Юра ограничен только одной рукой. Свежее ранение Грома должно бы уравновешивать шансы, но на деле Костя заваливается на него слишком тяжело и неотвратимо. Пытаясь извернуться, Юра теряет равновесие и упирается в шаткую денежную кучу. А ведь все могло так удачно сложиться. Юра умудряется высвободить здоровую руку, наносит ею удар Грому куда-то под челюсть. Костя наваливается сильнее, смотрит своими мутными глазами и сжимает ладонью горло Смирнова. Воздуха хватает, но Громовские пальцы вминаются с отчаянной болезненностью. — П-пусти, — выдыхает Юра. Только нашарить бы вторую «Беретту», прострелить бы Грому второе плечо, выжить бы. Пирамида потребностей от желания скорее обогатиться сокращается до базовых инстинктов. А жажда жизни дублируется адреналиновым возбуждением, отдающимся тягой в паху. Хватка Грома чуть слабеет, Юра слышит, как тяжело он дышит, видит капельки пота, собравшиеся на коже. — Сдайся, — рычит Гром, убирая наконец пальцы с горла Юры, — вместо этого он зажимает и надавливает локтевой частью руки ему на грудь, не давая лишний раз трепыхнуться. — Юр, не дури. Сказал бы «пожалуйста», и Юра, может, действительно подумал бы о том, чтобы сдаться. Свидетелей нет, наркотики в крови, от работы его все равно не отстранят, пускай и промурыжат во внутреннем расследовании. Но Гром не просит и не обсуждает, он давит, как и всегда. Раньше со стороны Юре такое его поведение всегда казалось невероятно сексуальным. В этом было нечто первобытное, хотя и тупорылое. Либидо не спрашивает рациональную часть мозга о том, на что ему реагировать. Сейчас же, когда объектом этой первобытной тупорылости становится сам Юра, все оказывается иначе. Пускай и либидо по-прежнему его не спрашивает. — Обойдешься, — хрипит Юра. Он изо всех сил напрягает раненную руку, сгибает ее в локте и пытается пальцами дотянуться до раненного же плеча Грома. Рассчитывает надавить на свежую рану и ослабить давление его руки на свою грудную клетку. Неспортивное поведение, да, но это — выживание. Вместо этого он, однако, больше цепляется за ткань майки Грома и мажет пальцами по его торсу через нее. Пресс Грома под этими беспомощными прикосновениями вдруг ощутимо напрягается, а с его губ срывается резкий непрошенный выдох. Давление на грудную клетку действительно снижается — на какой-то короткий промежуток времени, словно Юра умудряется застать Костю врасплох. За этот промежуток можно было бы выхватить «Беретту» и закончить это все за пару выстрелов. Но Юра опрометчиво подается к Грому вперед, стискивая пальцы на ткани его майки. Он перехватывает губы Кости в поцелуе, выбивающем из легких весь воздух. Бездумно прикусывает его нижнюю губу. И совсем не удивляется тому, что после короткой заминки Гром отвечает на этот поцелуй и проталкивает уже свой язык в его рот. Боль от собственного ранения становится совсем уже вторична. Гром чуть отстраняется и, тяжело дыша, пытается подтолкнуть Юру к тому, чтобы перевернуть его поверх этой горы денег, которая все еще терзает Смирновское сознание. Намерения Кости — опять-таки первобытные — считываются моментально. — Охуел? — спрашивает Юра, пихая его в грудь и все-таки задевая раненное плечо. — Не смей, б-блять. О том, чтобы оказаться под Громом, Юра раньше размышлял неоднократно. По собственному желанию и личной инициативе. В том, чтобы прогнуться под ним в самых обычных, даже посконных, условиях, нет ничего такого. Сейчас же условия совсем другие. Прогнуться — все равно что проиграть. Гром моргает. Юра пользуется секундным замешательством, делает ему подножку, цепляется за куртку и переворачивается поверх денежной кучи. Купюры сминаются уже под лопатками Кости. И Юра снова его целует, протискивая колено между бедер. Возбуждены они уже оба. Костя притискивает Юру к себе, грубо сжимает руку на его заднице. Секса хочется. Уступать — нет. Юра просовывает здоровую руку между телами и ответно стискивает член Грома через ткань штанов, так сильно, будто пытается причинить боль, а не полновесно ощутить его возбуждение. Костя же, резко прекратив поцелуй, хватается за его раненую руку, дергает вниз и надавливает непосредственно на порез. Затем отталкивает Юру от себя и вместе с ним же выпрямляется, но ненадолго — раненную руку он ловко выворачивает, заламывает и оказывается за его спиной. Заломанную руку Гром ведет вверх, заставляя наклоняться и шипеть от боли. — Гром, с-сука... — выдыхает Юра. В уголках глаз проступают слезы боли. Проезжаясь щекой по денежным пачкам, Юра понимает — Гром даже с простреленным плечом и невольно принявший большую дозу наркотика все равно сильнее его. Смирнов может уделать Костю в тире в любой момент, но в физической силе и скорости реакции он уступает. Шанс был только один — стрелять не в плечо, а в сердце или в голову, но Юра на это не пошел. Он вытягивает свободную руку вперед и хлопает ладонью по денежным пачкам, тем самым показывая, что сдается. В конце концов, секса все еще страшно хочется, даже больше, чем спонтанного обогащения. Так, что можно внутри себя переобуться и решить, что он все равно остается в выигрыше. Гром выпускает его руку и возится за спиной, уже поспешно стаскивая с него штаны. Юра напряженным рефлекторным движением сжимает пальцами какие-то купюры, чувствуя, как к его отверстию плотно прижимается головка Костиного члена. Тот не церемонится с растяжкой и пытается проникнуть в него сразу, наскоро и насухую. Больно наверняка и ему, но вряд ли настолько же, насколько Юре, которому остро кажется, что его пытаются разорвать. Расслабиться не получается, но и собственный член не опадает, только обнаженный ощутимо прижимается к острым бумажным краям купюр в неровных пачках. Подобных сексуальных фантазий у него не возникало — он просто представить не мог такого количества денег в одном месте, чтобы поверх них можно было еще и трахаться. Да и Грома в сексе он представлял иначе — конечно, не нежным любовником, но и не человеком, который может настолько упорно проникать, болезненно подхватывая бедра. Фантазии, впрочем, все равно значения не имеют никогда, кроме как для личного самоудовлетворения. В реальности все всегда иначе. Сжатые в пальцах купюры Юра тянет ближе к себе — к поле пиджака, под которой скрывается потайной карман. Но спрятать их не успевает — Гром накрывает его руку своей, снова больно сжимает запястье, заставляя разжать пальцы. И одновременно с этим начинает резко толкаться внутри Юры. — Только попробуй, — выдыхает Костя, наваливаясь на него, прижимаясь грудью к спине, — хоть что-то отсюда утащить. Юра мог бы сказать, что у него и в мыслях такого не было, но Грома в таком не обмануть. Да и говорить что-то связное, когда внутрь вбивается член, одновременно высекая искры боли и пробивая удовольствие по тому же ценнику, практически невозможно. Думает Юра, правда, и без этого быстрее, чем говорит. Секундное сожаление о еще одной упущенной возможности сквозит вместе со стоном, который выбивается откуда-то из самых глубин нутра, пока движения Кости внутри становятся все более остервенелыми. На деньгах Юра лежит уже практически распластавшись, ощущая, как одновременно чувствует все и теряет эту чувствительность. Боль так точно отходит на периферию, сменяясь ощутимой слабостью в суставах. Костя закапывается пальцами в его волосы на затылке, болезненно тянет за них на себя. Юра выпрямляется с трудом — при этом резко до основания насаживается на член Грома. — Да ничего я... — хрипит он. Ничего не берет, ни на чем не наживается. Костя перехватывает его под живот, плотнее прижимая к себе. Вбивается он уже медленнее, но более резко — каждый новый толчок все равно что встряска. Юра опускает здоровую руку на член, смотрит вниз. На пальцах кровь — то ли своя, то ли Костина. О ранах он, оказывается, успевает забыть. Он доводит себя до оргазма в несколько быстрых движений ладонью по стволу своего члена и сжимается вокруг Костиного, чувствуя, как судорогами сокращаются мышцы. Гром сипло дышит за его спиной, роняя голову на его плечо. Замирают, сцепленные, они ненадолго. Костя отстраняется первым — резко и почти испуганно. Юра не оборачивается на него сразу, в первую очередь дрожащими пальцами одной руки натягивает на себя белье со штанами. Пуговица в отверстие попадает не с первого раза. — К-кость, — начинает Юра. — Не надо, не говори ничего, — просит Гром каким-то севшим голосом. Мужской депрессии не существует, а вот посткоитальная, похоже, очень даже. Юра с сожалением отворачивается от продолжающего манить вороха денег. И видит, что Костя, держась за раненое плечо, оседает около стены. Слабость после оргазма пробуждает боль от резаной раны и у него. Потеря крови тоже напоминает о себе головокружением. Юра приближается к Грому, оседает рядом с ним, плечом к плечу. — Нормально, нормально все б-будет, — обещает Грому Юра. — Глаза только не закрывай. Гром замедленно кивает. Сирены и тяжелый топот берцев уже доносятся до них. А совсем скоро вокруг начинает суетиться обеспокоенный Прокопенко. Значит, скоро их подлатают в ближайшей карете скорой помощи. Значит, скоро все действительно будет нормально. Пускай больше никогда не будет по-прежнему.