Bring This Boy Back to the Garden

Still I'll keep on waiting until you return

I'll keep on waiting until the day you learn

You can't be happy while your heart's on the roam

You can't be happy until you bring it home

Home to the green fields and me once again

24 де­каб­ря 1917 Ос­то­рож­но иду по са­довой до­рож­ке – бо­юсь за­цепить не­разор­вавший­ся сна­ряд. Сад – мир­ный и мер­твый, за­сох­ший, но нет­ро­нутый вой­ной.  До­мик, сде­лан­ный от­цом Джей­мса, стал чер­ным от дож­дей. И хо­тя я по­ба­ива­юсь, что он рух­нет под мо­им ве­сом, все рав­но за­бира­юсь внутрь. Там му­сор, листья, ос­колки ке­роси­новой лам­пы. В сто­лике у ок­на – за­вер­ну­тый в га­зету объ­ем­ный кон­верт и за­пис­ка на нем.  Страх на­хож­де­ния на от­кры­том прос­транс­тве и от­ветс­твен­ность пе­ред мо­им про­вод­ни­ком удер­жи­ва­ют ме­ня от то­го, что­бы про­читать со­дер­жи­мое кон­верта пря­мо тут. Кое-как за­тал­ки­ваю свер­ток в вещ­ме­шок, спус­ка­юсь по опас­но скри­пящей лес­тни­це, зак­ры­ваю дверь в сад. Ме­ня все еще ожи­да­ют и, бла­годар­но кив­нув, я са­жусь об­ратно на под­во­ды. Ука­зания, вы­дан­ные в мар­ше­вой ро­те, ни­как не по­мога­ют мне най­ти мою часть. По­это­му вско­ре я вы­нуж­ден ос­тать­ся один, ра­ду­ясь, что мес­тность дос­та­точ­но бе­зопас­ная для пе­ред­ви­жения. Марш-бро­сок дос­тавля­ет ме­ня бли­же к ли­нии фрон­та. Тут так же пус­то, как в Вер­де­не: обож­женная зем­ля оди­нако­ва вез­де.  Тем­не­ет. На­чина­ет ид­ти снег. Я вне­зап­но вспо­минаю, что зав­тра – Рож­дес­тво. До по­луно­чи не так уж и мно­го, а впе­реди сов­сем близ­ко – раз­ру­шен­ная цер­ковь. Часть кры­ши еще сох­ра­нилась – быть мо­жет, мне удас­тся пе­реж­дать ночь на цер­ковной скамье.  - Сто­ять! – ок­ли­ка­ют ме­ня из тем­но­ты уже у са­мых стен. – Кто идет? Я да­же не ус­пе­ваю схва­тить­ся за вин­товку – го­ворят по-не­мец­ки. Ис­пуг сра­зу про­ходит, я кри­чу в от­вет:  - Свои! Не стре­ляй­те! - Ты кто? - Де­вянос­то шес­той пе­хот­ный полк, - от­ве­чаю без про­мед­ле­ния. Ко­рот­кая па­уза и по­том: - Лан­ге? - Штольц? – я уз­наю зна­комый го­лос. – Не­уже­ли ты? Мы бе­жим навс­тре­чу друг дру­гу и креп­ко об­ни­ма­ем­ся. От не­го пах­нет по­рохом, ще­тина ко­лет мои ще­ки, и я так рад, так ужас­но рад встре­тить тут жи­вого че­лове­ка, боль­ше – дру­га. За спи­ной Штоль­ца в пус­том двер­ном про­еме нес­ме­ло ма­ячит фи­гура со све­чой в ру­ке.  - Что вы тут де­ла­ете? - Заб­лу­дились во вре­мя нас­тупле­ния, - Штольц пред­ла­га­ет мне по­мятую са­мок­рутку. – Дерь­мо. Че­тыре го­да тор­чу на фрон­те, про­шел че­рез Вер­ден, а сей­час – заб­лу­дил­ся. Ког­да да­же во­ен­ных дей­ствий тол­ком нет. Лад­но этот, - он ки­ва­ет на­зад. - А кто это? - Но­вень­кий, Хель­мут.  - А как же все на­ши? Юр­ген, Тилль, Фин­ке?  - Из на­ших боль­ше ни­кого нет.  Мы за­тиха­ем. Я вспо­минаю Юр­ге­на – мо­его луч­ше­го дру­га – и дру­гих мо­их вер­ных то­вари­щей. Вспо­минаю и Ан­дже­лича, сло­вив­ше­го спи­ной ос­ко­лок в де­рев­не Абан­кур. - Пой­дем в цер­ковь, Лан­ге. Ско­ро нач­нется ар­тобс­трел. Там мы смо­жем ук­рыть­ся в под­ва­ле.  Вмес­то ал­та­ря – во­рон­ка от сна­ряда ди­амет­ром мет­ра в три. Но нар­текс, при­мыка­ющая к не­му часть и да­же лес­тни­ца на хо­ры сох­ра­нились.  Хель­мут вты­ка­ет в под­свеч­ник най­ден­ные где-то све­чи, чер­ты­ха­ясь, пы­та­ет­ся под­жечь их – спич­ки ло­ма­ют­ся в ру­ках. Ког­да все све­чи на­чина­ют ис­пускать ров­ный свет, я рас­смат­ри­ваю его как сле­ду­ет: свет­лые во­лосы, неж­ный овал ли­ца, тон­кие ру­ки. Да он же сов­сем ре­бенок.  На ум при­ходит ли­цо маль­чи­ка в от­цов­ской цер­кви. Вмес­то мес­сы он по­ет «Вер­ден по­бедо­нос­ный», и эта бра­вур­ная ме­лодия в ис­полне­нии дет­ско­го го­лоса пу­га­ет ме­ня. Я слы­шу ее так же чет­ко, как Штоль­ца и Хель­му­та ря­дом со мной. - У ме­ня есть хлеб, Лан­ге. Те­бе ну­жен хлеб? Я от­ка­зыва­юсь. Мои мыс­ли о дру­гом. - Хель­мут, хо­чешь пе­реку­сить? Я на­хожу се­бе мес­то в са­мом угол­ке – са­жусь на вы­тер­тый край скамьи. От­кры­ваю свер­ток с пись­мом и вы­нимаю за­пис­ку. Шум фрон­та ста­новит­ся бли­же – мер­ное гу­дение, да­лекие раз­ры­вы сна­рядов.  - Лан­ге, - нег­ромко зо­вет ме­ня Штольц. – Не за­сижи­вай­ся там, ес­ли не хо­чешь го­рячий рож­дес­твенский по­дарок пря­мо с не­бес. Будь го­тов, ес­ли что – я по­кажу путь в под­вал.  - Хо­рошо, - от­зы­ва­юсь я. Чи­таю при­ложен­ное пись­мо. Оно бы­ло на­писа­но Ага­той и ле­жало в са­ду нес­коль­ко лет, до­жида­ясь ме­ня. Бла­года­ря их поч­ти го­довой за­дер­жке (мать ни­как не хо­тела по­кидать дом), Ага­та ус­пе­ла по­лучить по­сыл­ку, дос­тавлен­ную на мое имя, и от­несла ее в до­мик на де­реве. «Джей­мс го­ворил мне, что ты пой­мешь, - пи­сала она. – Там мы ос­тавля­ли друг дру­гу за­пис­ки все детс­тво. Это бы­ла на­ша лю­бимая иг­ра…»  А в по­сыл­ке – днев­ник Джей­мса Виль­яма Мак­Брай­да. Зна­комые ви­ти­ева­тые бук­вы сто­ят на фор­за­це, и я при­жима­юсь к ним но­сом, пы­та­ясь ощу­тить аро­мат чер­нил, та­бака, че­лове­ка, ко­торый их на­писал.  «До­рогой Ми­ха­эль, я та­ки по­пал в ла­зарет. В бит­ве на Мар­не мне прос­тре­лили – смеш­но го­ворить – яго­дич­ную мыш­цу. Не тон­кий ли это на­мек тво­их выс­ших сил? Я сплю толь­ко на жи­воте, и ты не по­веришь, ка­кие ста­рания не­об­хо­димы для удов­летво­рения са­мых прос­тых че­лове­чес­ких пот­ребнос­тей…» «…мне скуч­но и, я дол­жен ска­зать, страш­но. Ког­да ви­дишь этих лю­дей – без че­люс­тей, без­ру­ких, без обе­их ног, ста­новит­ся не по се­бе. Ког­да они уми­ра­ют – еще ху­же. Не пой­му, по­чему на фрон­те та­кие ра­нения вос­при­нима­ют­ся по-дру­гому. Мо­жет быть, там нет вре­мени, что­бы рас­суждать. А что ду­ма­ешь ты, Ми­ха­эль?» «…Ду­рац­кая ра­на рас­кры­лась. Мне ка­жет­ся, я бу­ду ле­жать тут до кон­ца во­ен­ных дей­ствий. Что мо­жет быть глу­пее, чем по­лучить пу­лю в зад­ни­цу в пер­вый во­ен­ный год? Я не хо­чу сно­ва на фронт, но я так зол на са­мого се­бя. Я ка­жусь се­бе та­ким тру­сом». «Я во­юю про­тив те­бя. За­чем я по­шел уби­вать их? Я хо­чу за­щитить Фран­цию, хо­чу сто­ять ря­дом с мо­ими брать­ями-шот­лан­дца­ми и дру­гими, кто не по­жалел се­бя. Но, Ми­ха­эль, раз­ве уже не дос­та­точ­но жертв? Я пом­ню не­мец­ких сол­дат, и зна­ешь, они от­ли­ча­ют­ся от нас толь­ко фор­мой. У них тем­ные шта­ны, а мы не но­сим шле­ма с пи­кой, но кровь у всех оди­нако­во крас­ная. Пом­нишь вит­раж в мо­ей ча­сов­не? Пом­нишь гус­то-крас­ный цвет оде­яния Ма­рии? Я ду­маю о нем, ког­да ви­жу кровь». «А ведь я всег­да знал, что ум­ру. По­это­му, на­вер­ное, с та­кой лег­костью за­писал­ся доб­ро­воль­цем. Мож­но уме­реть в око­пах или в цве­тах, но, в ко­неч­ном ито­ге, смерть всег­да од­на. Ее бо­ишь­ся оди­нако­во, ее пы­та­ешь­ся умас­лить, мо­лясь са­мым раз­ным бо­гам, ей дер­зишь, от­ка­зыва­ясь от всех бо­гов, кро­ме се­бя са­мого. Пом­нишь мою меч­ту? Ес­ли я хо­тел по­щеко­тать нер­вы, то здесь мне хва­тило спол­на. Вряд ли она ис­полнит­ся – я стал уг­рю­мым и рав­но­душ­ным, я боль­ше не хо­чу ни­чего».  «Вче­ра при­вез­ли сол­да­та – у не­го обож­же­но ли­цо, но в ос­таль­ном он так по­хож на те­бя. Те­перь я меч­таю толь­ко о том, что­бы с то­бой не прик­лю­чилось по­доб­но­го. Мне не жал­ко се­бя, ведь я сам выб­рал это, но ты – ты ни­ког­да не хо­тел вой­ны. По­это­му я го­ворю те­бе, как ты мне ска­зал в ту да­лекую ночь: бе­реги се­бя. Ра­ди ме­ня, ра­ди нас». А в са­мом кон­це – ко­рот­кая при­пис­ка от ря­дово­го А. Валь­ен­та, от­пра­вив­ше­го по­сыл­ку: «Джей­мс Мак­Брайд умер от сеп­си­са пят­надца­того мар­та 1915 в гос­пи­тале Вим­рё, Фран­ция. Мне не­веро­ят­но жаль». На дне кон­верта – же­лез­ный же­тон. Выт­ря­хиваю его се­бе на ко­лени, не­видя­ще смот­ря в сте­ну. Как гром­ко шу­мит в ушах «Вер­ден по­бедо­нос­ный», как гром­ко – и сов­сем близ­ко – рвут­ся сна­ряды. Вре­мя тя­гучее, как ре­зина. Око­ло по­луно­чи я за­сыпаю и ви­жу ма­ковые по­ля – алые, бес­край­ние; тя­желые ма­ковые го­лов­ки кло­нят­ся вниз. Я ле­жу об­на­жен­ный сре­ди цве­тов, а ря­дом со мной – Джей­мс Мак­Брайд. Его по­за – сов­сем как на фо­тог­ра­фии, ко­торую я всег­да но­сил с со­бой, но по­терял во вре­мя пе­ре­ез­да в са­нитар­ном по­ез­де. Джей­мс ти­хий и сон­ный, он не по­хож на че­лове­ка, про­шед­ше­го бит­ву на пе­редо­вой, ра­нение и гос­пи­таль. Он тот, до­во­ен­ный Джей­мс из ле­та 1913.  Я хо­чу из­ви­нить­ся пе­ред ним, но не мо­гу от­крыть рот. Я ведь так ни ра­зу и не ска­зал ему «прос­ти».  Джей­мс улы­ба­ет­ся мне. Его улыб­ка на­пол­ня­ет ме­ня све­том, ко­торо­го во мне ни­ког­да не бы­ло. ***  - Лан­ге, су­кин ты сын, прос­нись! – от кри­ка Штоль­ца я дей­стви­тель­но про­сыпа­юсь. – Счас­тли­вого Рож­дес­тва, и да­вай по­шеве­ливай­ся. Ар­тилле­рия уже ря­дом – бе­зум­ный, сво­дящий с ума гро­хот пря­мо за сте­нами. Хель­мут по­терял го­лову от стра­ха и ме­чет­ся по цер­кви, и Штольц ло­вит его и дер­жит за во­рот­ник, не­тер­пе­ливо пог­ля­дывая в мою сто­рону.  - Ты ско­ро? Сов­сем сду­рел? Под­ни­май­ся! Во вре­мя обо­роны или нас­тупле­ния страх, по­теря са­мо­об­ла­дания, расс­трой­ство же­луд­ка и хо­дящие хо­дуном ру­ки – аб­со­лют­но нор­маль­ное яв­ле­ние. Но сей­час я спо­ко­ен, во мне – ти­шина. Единс­твен­ные мои эмо­ции – хо­лод­ные, мед­ленно под­ни­ма­ющи­еся от гру­ди к го­лове не­нависть и злость.  За­чем нам нуж­но Твое рож­де­ние, ког­да Ты так жес­ток? Что Ты пы­тал­ся ис­ку­пить – люд­скую на­туру? Но Ты соз­дал нас та­кими. А зна­ешь, ка­ким он был че­лове­ком? Ка­кими силь­ны­ми, но де­ликат­ны­ми бы­ли его ру­ки, как за­рази­тель­но он сме­ял­ся и как лю­бил? Зна­ешь, как он об­ни­мал, как умел го­ворить и мол­чать?  Джей­мс Виль­ям Мак­Брайд спит в ма­ковом по­ле. - Лан­ге, иди­от, бе­ги в под­вал! Сжи­мая во­ен­ный же­тон Джей­мса в ру­ках, я под­ни­ма­юсь со скамьи. Хель­мут со Штоль­цем – сле­ва. Пря­мо пе­редо мной – от­кры­тый про­ем две­ри. Вы­бор за мной. fin