Твои желания

Цзяоцю всегда был нейтральным. Он не был громким или тихим ребёнком, всегда спокойно играл в игрушки сам себе или помогал маме с готовкой, пока она приговаривала, что он станет успешным поваром, если не бросит. Старался не выделяться из толпы, и друзей у него было достаточно. В конечном итоге можно было взять и написать кому-то посреди ночи, что он хочет погулять, и с ним пойдут, но не назовешь их компанию большой и дружной. Свои проблемы тоже в этом были. В школе не выделялся, учился на твёрдую четвёрку, хотя спокойно мог на пятёрки, но он не хотел. Просто Цзяоцю быстро понял, что если учиться на одни пятёрки, то с тебя быстро начнут спрашивать больше, если, не дай бог, ты где-то допустишь ошибку и получишь четыре. Хорошо быть твёрдым ударником. Работа не далась легко, ходил из забегаловки в забегаловку, ведь диплома о высшем обучении не имел, потому что ещё не получил, отчего приходилось часто клянчить деньги у матери. Да и омегой он тоже был ни туда ни сюда. Высокий, но худой, отчего за альфу не принимали лишь из-за ушей и хвоста, присущих омегам, ведь даже феромоны были блеклые. Лишь во время течки удавалось уловить тонкий шлейф его настоящего запаха. Но партнёры никогда не задерживаются рядом с ним надолго. Извращённые фетиши и кинки не каждый выдерживает, не хочет постоянно потакать его удовольствию и фантазиям, уходя безмолвно или сверкая пятками. Цзяоцю дёргает ушами, когда дверь открывается и неприятный холодок прокатывается по коже. Он оглядывается по сторонам, пытаясь вглядеться в полумрак короткого коридора, прислушаться и принюхаться, но у него не выходит. В ноздри забивается затхлый запах забытого мусора, и Цзяоцю недовольно цокает. Настолько заработался, что уже забыл мусор вынести. Шерсть на хвосте встаёт дыбом, когда он проходит на кухню и решает не включать свет, потому что лампочка в холодильнике достаточно яркая для вечернего освещения. Цзяоцю раскладывает продукты молча, делает свои обычные домашние дела и изо всех старается игнорировать неприятное наваждение. Кто-то дома. Стул на кухне неровно стоит, в коридоре его тапочки разбросаны в разные углы, а не находятся рядом друг с другом, дверь в спальню приоткрыта, хотя он всегда её закрывает. Абсолютно всегда, это его утренние ритуалы и никак иначе. По коже бегут мурашки, сердце шумно стучит в висках, и становится трудно дышать. Тело кричит о том, что нужно бежать, позвонить в определённые органы и не доводить ситуацию до точки невозврата, но Цзяоцю лишь умывается в ванной, не закрывая ни на секунду глаза, стараясь держать уши востро. Вода шумит, попадает в глаза, но тело перестаёт дрожать, возвращая его в спокойное состояние. Он целый день работал, нужно хорошо отоспаться, потому что завтра полная посадка. Течка, как обычно, должна прийти через два месяца, все таблетки приняты для уравновешенного цикла, поэтому можно просто лечь. Цзяоцю заходит в комнату почти на цыпочках, боится лишний раз вдохнуть, и всё кажется просто кошмарным сном. Жалюзи покачиваются от слабого ветерка и слегка стучат об окно, кровать, как обычно, не заправлена и похожа на гнездо. Но это у всех омег так, даже если нет течки, всегда хочется построить что-то похожее на гнездо, чтобы чувствовать себя в безопасности. Цзяоцю кидает на стул полотенце, включает нижний свет и оглядывает себя в зеркало. Янтарный взгляд царапает узкие бёдра, с широких плеч скатываются капли воды, очерчивая линию ключиц, уши влажные, и внутренняя белоснежная шерсть скаталась. Хвост волочится следом, его бы тоже нужно расчесать. По коже бегут мурашки, когда в ноздри бьёт чужой запах, Цзяоцю на секунду оборачивается назад, краем глаза замечая движение, но не успевает сделать полный оборот. Рот затыкают широкой ладонью, руки скручивают за спиной, и всё тело сковывает страхом, когда он даже не успевает заметить в зеркале лица незнакомца. На том одет капюшон, лицо скрыто за плотной маской, а на пальцах перчатки. Цзяоцю вырывается, дёргает локтем, но его толкают к кровати и прижимают к постели, вырывая из груди крик. — Ай-яй, кричать нельзя, — пальцы хватают его за скулы и сжимают до тянущей боли. Цзяоцю вздрагивает, припадая спиной к кровати, и дышит через раз, пытаясь разглядеть хотя бы глазком ворвавшегося в его квартиру какого-то идиота. — Сейчас я отпущу твой рот, и ты не будешь кричать. Ты послушный мальчик? Цзяоцю мотает положительно головой, сжимает вместе колени и царапает пальцами чужую руку, покрытую толстым слоем одежды. Даже не причинишь достаточной боли. Его осторожно отпускают, хватка на лице становится слабее, и он резко вскидывает ногу, чтобы ударить хоть куда-нибудь, но его успевают перехватить, и лишь пальцы касаются этого напыщенного лица. Хриплый смех незнакомца заставляет тело дрожать, биться сердце в панике, а лёгкие гореть пламенем. Нет, он не позволит. — Значит, не послушный? — Хлесткий удар по щеке отрезвляет, Цзяоцю сжимается в комок и сипло выдыхает. Он хочет схватиться за одеяло, чтобы хоть как-то перекрыть путь к себе этому ублюдку, но не получается. На него нависают сверху, незнакомец, кажется, по силе с ним на одном уровне, но феромоны альфы заставляют тело расслабиться. Идиотские инстинкты, нет, нельзя. Организм прекрасно понимает, что ему угрожает опасность, но омежья натура будто бы специально поддаётся на чужие феромоны. Они ласкают нос, пробиваются сквозь хриплое дыхание и оседают на глотке, вызывая на глазах слезы. Его подминают под себя, смотреть боится вниз, когда чужие пальцы прокручивают соски. С губ срывается тихий крик. — Не надо, пожалуйста, — предпринимает попытку договориться, но слышит лишь хриплый смех, заставляющий кожу покрыться мурашками. — Ну-ну, тише, я больно не сделаю, — чужой голос ощущается повсюду: то рядом с ушами, совсем близко, и дыхание обжигает густую шерсть, то где-то далеко, будто бы и не в этой комнате. Цзяоцю прерывисто выдыхает и тоненько пищит, когда влажный язык лижет его по щеке, сжимая между пальцев подбородок, чтобы никуда не дёрнулся. Хвост поджимается, прячет вялый член и влажный анус, потому что тело кричит об опасности, мозг прекрасно понимает, что сейчас произойдёт, стараясь предотвратить последующую боль. Цзяоцю всхлипывает, вертит головой, когда его пытаются поцеловать, и ему дают ещё одну пощёчину. Кожа горит огнём, всё сводит истомой, и пошевелиться становится почти невозможно, потому что чужие феромоны душат его, не дают нормально думать, лишь расслабляться в этих резких движениях, грубых касаниях, липких поцелуях. — Давай, будь послушным омегой, — к горлу подкатывает тошнота, грудь сдавливает под чужим весом, когда на него просто садятся сверху, прижимая руки к телу. Об его губы трётся сочащийся смазкой член, всё сковывает неприятными спазмами, и он дёргается на кровати, извивается ужом, стараясь хоть на пару миллиметров отстраниться. Но безуспешно, сердце заглушает чужое сдавленное недовольство, сорвавшееся с губ, а потом грубая хватка на скулах заставляет рот беспомощно открыться. Цзяоцю делает прерывистый вдох, когда длинный член погружается в рот, на глазах проступает влага, и он давится. Головка толкается в глотку, ему не дают возможности вдохнуть, двинуться, сделать хоть что-нибудь, отчего паника заставляет мозг абстрагироваться, думать совершенно о другом, главное, чтобы телу не было больно. Нужно просто слушаться. — Вот так, да, молодец, — липкий голос заставляет глаза закатиться, пальцы ног поджимаются, и собственное возбуждение простреливает неожиданно тело, разрывая низ живота от пульсирующих спазмов. Цзяоцю высовывает язык, когда незнакомец вытаскивает член полностью, и это единственный шанс отдышаться и прокашляться. — Как же ты течёшь, твой запах сводит меня с ума. Уши прижимаются к голове, но не слышать эти грязные слова не получается. Цзяоцю отводит взгляд в сторону, срывается на крик, когда его заставляют вновь взять член в рот и послушно сосать. Лизать яйца, смотреть наверх и видеть сверкающую улыбку в полумраке комнаты. Увесистый член ложится на лицо, чужие бёдра рвано двигаются, и его беспомощностью просто упиваются, питаются страхом, заставляя ощутить себя шлюхой. Внизу всё мокро, челюсть начинает ныть, и тошнота подкатывает из раза в раз к горлу, будто бы вот-вот случится непоправимое. Но человек, владеющий Цзяоцю в этот момент, будто бы чувствует, когда нужно остановиться, чтобы не переходить грань и получить максимум удовольствия от этого дела. — Примешь мой член сразу или немного вспомним о растяжке? Цзяоцю сжимается, пальцы обводят его влажный анус, давление на грудь увеличивается, и он хочет пошевелиться, дёрнуться в сторону, в конечном итоге закричать что есть мочи. — Пожалуйста, я не хочу, — хнычет он и сипло выдыхает, когда чужое тело исчезает. Ему хватает нескольких секунд, чтобы перевернуться на живот и дёрнуться в сторону с кровати, но его хватают за волосы, и колени подкашиваются. Он падает возле кровати на них, лицо вдавливают в постельное бельё, и кислорода вмиг не хватает. Цзяоцю начинает кричать. — Мы так не договаривались, — основание хвоста сжимают, поднимают вверх, и он беспомощно вскидывает бёдра следом, вставая раком возле кровати, прижавшись грудью к матрасу. Хлёсткий шлепок, громкий вскрик, и его тянут за волосы назад. Спина неестественно прогибается, позвонки начинают болеть, и влажное лицо от слюней, слёз, чужой смазки состраивает гримасу боли. Бедра начинают гореть, когда следующие несколько шлепков оказываются более болезненными, он встаёт на носочки, сжимает колени вместе и дрожит телом, концентрируясь на другом. — Расслабься, — голос становится более грубым, влажные от слюны пальцы касаются ануса, проникают сразу два, и Цзяоцю громко стонет, дёргается вперёд и пытается слезть, но ему не удаётся этого сделать. — Давай, малыш. После нескольких попыток войти глубже незнакомец смягчается, целует копчик, лижет бедро и больно кусает, вызывая у Цзяоцю настоящую панику. Он сжимается ещё сильнее, тело цепенеет, и ему не хочется издавать звуков, двигаться, потакать чужим просьбам. Хочется лечь спать и сделать вид, что это просто был кошмар. Страшный, неприятный, после которого ты вскакиваешь на кровати в холодном поту и долго думаешь о том, как хорошо, что этого не произошло наяву. Но Цзяоцю не повезло, пальцы незнакомца продолжают двигаться внутри, раздвигать эластичные стенки, давить на неопределённые точки и вырывать из его груди заглушенные стоны. Всё горит, зудит, и он изо всех сил старается расслабиться. Ноги подкашиваются, его продолжают вжимать в кровать, и она явно не подходит под его рост, отчего ногам становится больно. Пальцы с неприятным хлюпом выходят, Цзяоцю громко выдыхает и кричит, когда без предупреждения в него начинают входить. — Нет, нет, мне больно! — Паника в янтарных глазах встречается со спокойными фиолетовыми радужками напротив, кожа покрывается мурашками, ему страшно и неприятно, на глаза вновь наворачивается влага. — Никто тебя не услышит, нет нужды кричать, — к нему наклоняются слишком близко, на лице ощущается тяжелое дыхание и язвительный смех. Цзяоцю всхлипывает, когда первый толчок разносится шлепком кожи о кожу по комнате. Не сильно больно, но и терпеть этого не хочется. Губы накрывают в поцелуе, он через силу отвечает и мотает хвостом в разные стороны, пытаясь хоть как-то оттолкнуть незнакомца, мозгом понимая, что у него не выйдет. Его трахают медленно, растягивают тугие стенки, но естественной смазки мало, и Цзяоцю дёргается плечом, когда слышит звук плевка. Между бёдер становится слишком влажно. Его не отворачивают обратно, не прижимают к кровати, будто бы ему позволено наблюдать за тем, как им пользуются, как улыбается незнакомец и упивается его беспомощностью. Цзяоцю смотрит из-за плеча, быстро дышит и громко стонет, когда чужие движения становятся быстрыми, глубокими, будто бы его сейчас порвут. — Порвешь же! — Кричит он и стонет, получая шлепок по бедру. Хвост вздрагивает, шерсть встаёт дыбом, и его сжимают у основания, отгибая насильно в сторону. — Заживёт, — рука незнакомца хватается за волосы, тянет их назад, и Цзяоцю прогибается в спине. Ему невозможно больно, из глаз брызжут слезы, внизу всё сводит тупым возбуждением от всей ситуации, и на глаза напрашивается ещё одна порция слез. Но чужие движения становятся плавнее, член всё ещё ощущается горячей и жгучей лавой, упирающийся в стенки ануса узел заставляет кожу покрываться мурашками при каждом толчке. Цзяоцю вырывается, извивается под чужими касаниями и не даёт схватить себя за руки. Землю из-под ног выбивает резкий глубокий толчок, не такой болезненный, как остальные, но его прошибает током, заглушает всю остальную боль, и на секунду становится тихо. Цзяоцю не ощущает, как его руки заламывают назад и тянут, как горит его кожа везде, где царапали, кусали, били, не слышит хриплые басистые стоны сзади, собственные лишь эхом отражаются в опущенных ушах. На губах ощущается металлический привкус, Цзяоцю слизывает кровавую каплю и стонет, когда становится не так больно, может, на секунду приятно, когда движения становятся более плавные, но потом вновь грубые и резкие. Узел призывно тычется в анус, создаёт лишнее давление, и он недовольно морщится. — Как думаешь, поместится узел? — Ублюдок, — у него нет сил что-то ответить, отрицать, поддаться на провокацию. Хочется лишь выразить всю свою злость. Незнакомец ухмыляется, замедляет движения и тянет руки Цзяоцю назад, заставляя его ещё сильнее прогибаться, повиснув над кроватью. Он опускает понуро голову, тихо скулит и дрожит, когда плотный узел медленно входит в него. Первый толчок, второй, ещё один, и мир закручивается спиралью, ноги прошибает током, грудь сдавливает в громком то ли крике, то ли стоне, когда узел проникает в него и жар чужой кожи ощущается более ярко. Он набухший, пульсирует внутри него и до этого был явно меньше. Этот ублюдок совсем скоро кончит, а презерватив Цзяоцю не ощущает на его члене, отчего по коже бегут мурашки. Только не это. Хочется закричать о том, что ему больно, о том, что внутрь нельзя, но всё пресекается на корню толчком вместе с узлом. Из него выходят полностью и тут же выходят обратно, стенки ануса жадно сжимаются, и слышен чужой грязный смех на эту картину, а потом приятный стон вслед за быстрыми толчками. Цзяоцю сжимает ноги, член дёргается, и тихо стонет, ощущая, как собственная сперма стекает по ногам. — Кончил? Так понравилось? — Незнакомец смеётся, двигается быстро, поудобнее перехватывая его кисти, отчего руки сводит истомой. Тело дрожит, стенки ануса сжимаются, и Цзяоцю высовывает язык, потому что дышать носом становится слишком сложно. Взгляд плавает по мокрому белью перед собой, постель под его лицом вся в слезах и слюнях, кожа горит огнём, и он безжизненной куклой виснет в чужих руках. Ему удаётся что-то выдавить из себя, когда чужая сперма начинает заполнять его изнутри, когда пальцы на кистях сжимают так, что всё немеет, и он перестаёт чувствовать свои ладони, когда тело падает на кровать, и дыхание перемешано с сиплым хныканьем. Над ним нависают сверху и тяжело дышат, ноги дрожат от произошедшей сцепки, Цзяоцю на это сдавленно стонет. — Перебор? — Вдруг спрашивает незнакомец, и Цзяоцю поворачивает голову. Его поднимают над полом, кладут осторожно на кровать, и мозг наконец-то начинает думать. Точно. — Всё в норме, я, — Цзяоцю громко стонет, ощущая, как Моцзэ всё ещё не вышел из него из-за сцепки. — За экстренной контрацепцией побежишь сам. — Хоть на край света, — смеётся он в ответ и укладывает Цзяоцю на себя сверху, пока сам в полуприсяде облокачивается на спинку дивана. Моцзэ душу дьяволу продал, не иначе. Нельзя объяснить, как они так состыковались характерами, как так смогли поймать единый сексуальный фон, что теперь не нужно заботиться о поиске партнёра. Они спокойно обсуждают все извращённые фантазии, придумывают целые сюжеты и могут потратить на это чуть ли не недели, потому что в этом своя изюминка. Нельзя сказать кому-то, что Цзяоцю ловит кайф от проигрывания сценариев с изнасилованием, когда он беспомощен, зажат чужим телом, полностью теряет контроль и управление над своим мозгом, пока его будут вертеть, как вздумается, трахать, как захочется, забывать о том, что он тоже человек. Моцзэ обнаружил в себе любовь к таким играм только с Цзяоцю, как бы это странно ни звучало. Он действительно любит его, оберегает, как зеницу ока, и старается изо всех сил комфортить со всех сторон, пока этот ворчащий лис будет жаловаться на боли в пояснице. — Ноги болят, — спокойно говорит тот и чешет место укуса на плече. Моцзэ обхватывает его за бёдра, делает осторожный толчок, и член с трудом выскальзывает. Цзяоцю сипло выдыхает, потому что сорванный от криков голос даёт о себе знать. — Сделать массаж? — Лучше сходи за таблетками, я не готов ко второму ребёнку. — Цзяоцю падает на постель рядом, несколько раз кашляет и смотрит на Моцзэ. Тот снимает капюшон, светлые волосы слиплись, и несколько косичек, любезно заплетенных дочуркой, растрепались. Фиолетовые радужки почти не видно из-за широких зрачков, которыми Моцзэ облизывает Цзяоцю. Он широкоплечий, с грубыми чертами лица, типичными для альфы, да и характером прямо олицетворяет этот самый класс. Грубоват с сотрудниками, а со своим партнёром ласковый до скрежета в зубах, сильный и мускулистый от бесконечных тренировок, но Цзяоцю тихо смеётся, видя, что от кубиков пресса мало что осталось после того, как они съехались. Кто виноват, что он так искусно готовит, отчего его альфа так отъел себе животик? И изо всех старается вернуть форму, как он сам говорит. Но Цзяоцю плевать на его накаченное тело, ему важны действия, слова, приятные поцелуи по вечерам, проведённое вместе с дочерью время. Душевная красота ведь важнее. К нему тянутся за поцелуем, и Цзяоцю останавливает его указательным пальцем. — Таблетки. — Хорошо, хорошо. Цзяоцю хитро жмурит глаза и наклоняет голову в сторону под тихий стон напротив. Самому выходить никуда не хочется, за окном почти минус тридцать, а лишний раз морозить хвост в его планы не входит. Дочка в безопасности у их соседей, и можно ещё пару часиков не волноваться за её безопасность.