Всё, что осталось

      Посреди украшенного золотом и блеском витражей павильона стояла позолоченная клетка, в которую были заключены два неразлучника.       Название этих редких птичек Роше выучил сразу. Это было их местное, темерское наименование, на своей далекой родине они носили куда более благородное имя. Анаис уже пару минут гипнотизировала восторженным взглядом экзотический подарок.       Летний павильон, созданный по проекту туссентского архитектора, был расположен в глубине королевских садов. В павильоне нынче меняли витражи на новые, заказанные из Боклера. Пестрые кусочки мозаики аккуратно лежали на небольшом столике. Роше понял сразу: до него здесь бывал королевский архитектор, выписанный из «пряничного княжества».       Круглая оранжерея с широкими подоконниками сохранила большую часть стен, представляющих сложные цветочные мотивы, а куполообразный потолок держало изнутри дерево. Сквозь стекло виднелась настоящая живая листва.       У Анаис I — всполохи мелких веснушек на щеках. Ее волосы кажутся Роше совсем рыжими.       Призрачный мираж прошлого, просто вздор.       К полудню королева принимала королевский совет, а после него — тех самых послов из Туссента. Этих франтов Вернон не любил больше всего. Напомаженные, разодетые в плюндры, они казались ему нелепыми и забавными. Их длинные, пафосные имена напоминали застарелую песенку грубоватого менестреля из давно забытых времен. Потом королева отправилась на обед.       На Анаис (уже совсем не просто Ла Валетт) — тёмно-розовое платье с рюшами по новой моде. Монарх меняет одежду по несколько раз на дню: платье для прогулки по саду, для охоты, для обеда. Выверенный церемониал, в котором нет никакой свободы и пространства для маневра.       В это утро Вернон Роше, королевский советник и первый маршал, проснулся в своем доме непривычно поздно. Умылся, выбрил гладко лицо, а потом завтракал в замке, без особого аппетита ковыряя яичницу.       Но как приятно снова оказаться дома, в покое и тишине. Роше только на прошлой неделе вернулся из поездки в Город Золотых Башен, в очередной раз осознал, как же тяжело ему теперь даются и перемещения на кораблях (даже если это был новенький галеон «Королева Бьенвеню ла Лув») и тряска в карете.       Неразлучники в клетке ютились друг к дружке. Глупые птицы и название у них идиотское. Все всегда разлучаются, Роше это знал. Разлука — естественный дар жизни. Нет ничего, никакой божественной воли. Тьма, холод могил, тишина вечной границы миров.       Наконец, королева разогнулась и произнесла четким, строгим тоном, пускай и с долей фальшивого безразличия в голосе:       — Мой ответ «нет», Вернон.       Роше на это только усмехнулся. Очень ожидаемо. Это «нет» он в разных вариациях за последние два года слышал очень часто. Однако, ему не дали времени сообразить ответ.       Через разноцветное стеклышко Анаис взглянула на него. Она так любила смотреть на мир через призму всполохов ярких оттенков.       — Ты снова хочешь меня расстраивать? — так она говорила в детстве.       В такие моменты ее лицо напоминало баронессу Ла Валетт. Не Фольтеста. И вправду, люди с возрастом могут перестать походить на одного родителя, начать походить на другого.       — И вы отказываете мне, Ваше Величество.       Тонкие аристократичные губы Анаис снова дрогнули в мечтательной улыбке. Карие глаза блестели на солнце янтарем.       — Да. Я не понимаю, какой смысл мне отказываться от такого ценного советника.       Как только Роше не именовали за всю его жизнь: ублюдком, королевской псиной, палачом, мясником, убийцей женщин и детей. Вот только самым обидным прозвищем было безобидное «советник». Советник по каким вопросам? По истреблению врагов королевской семьи, по продаже собственной родины то реданцам, то нильфам? Хорош советничек. Насоветовал так, что теперь назад не повернуть. Никогда.       — У вас есть граф де Кресси, другие славные молодые военачальники. Да и к тому же, войн мы не планируем вести…       Назначить себя маршалом вассального королевства Роше позволил, потому что выбора другого не было. При всей комичности ситуации, при всем абсурде такого звания.       Анаис взмахнула веером.       — Разве что я объявлю войну королевскому архитектору или садовнику. Нет, я же сказала, свет должен литься с купола…       Лицо Анаис теперь приняло очаровательно капризный вид. Роше тоже приподнял голову, почесал влажный от духоты щетинистый подбородок. Сделал вид, что ему тоже интересны мозаики и скульптура обнаженной богини Лильвани в саду, на который выходили окошки павильона.       Королева счастья. Ни отнять, ни прибавить. Роше смотрел на переливающуюся ткань наряда Анаис и удивлялся не переменам в дамской моде, а тому, как ярко могут блестеть обычные камешки. Дорогие, но все-таки…       Как много могут значить для кого-то простые камешки. Теперь красота главная забота темерцев?       — Вы ведь знаете, что я подам новое прошение, — тихо, но отчетливо напирал он.       — И я снова отклоню его! А кто тебе его подпишет кроме меня? Кто поставит печать?       — Никто, Ваше Величество.       Ведь таков его путь. Предназначение, мать его. Анаис только жеманно хмыкнула, будто Роше сказал сущую чепуху. Роше понимал: расстраивает Анаис вовсе не сам отказ. Она, как и он сам, отчаянно цепляется за ниточки, связывающие ее с прошлым, с уверенностью и чем-то, что у нее осталось… от Фольтеста.       Он научил свою королеву держать меч, но этот навык ей не пригодился. За всю жизнь королеве не суждено открыть и закрыть ни одной двери. С самого утра ее окружают врачи, придворные, дамы. Она никогда не бывает одна. Почти никогда. При рождении наследника Темерии будет присутствовать вся страна, и это уже почти не метафора. Темерия ждет этой беременности с небывалым азартом.       Яна Наталиса схоронили на прошлый Йуле. Зима выдалась на удивление слякотной. Дождь переходил в снежные порывы, заметал в лицо, колол скрываемое черной вуалью лицо королевы.       Теперь от старого мира осталось мало. Покоренные Нильфгаардом земли получили разную судьбу. Анаис с небывалым упорством лепила из Вызимы второй Боклер, несмотря на горькую комичность пряничных домиков на костях армий ее отца. Анаис просила дорогие игрушки и получала их. Для нее играли лучшую музыку, ставили удивительные спектакли, в городе проводили праздники. Анаис согласилась на брак с бароном, так ведь бедолага как только не вертелся, дабы угодить ей, жаль только, не в постели. Впрочем, Роше не сомневался, что фольтестову кровь ничем не разбавишь. Темерия всегда восставала из праха, но даже если остаться частью Империи ее фатум — так тому и быть.       Иногда Роше заползала в голову змеей страшная мысль: что было бы, отдай он тогда в Лок Муинне Анаис Радовиду? Он всегда отметал ее.       Вернон Роше давно уже не был частью того мира.       Девочка, которой он был нужен, стала взрослой женщиной, хотелось ему того или нет. Власть воистину являлась особым проклятием, которое носители королевской крови наследуют с рождения.       Анаис повзрослела так быстро, как проносится сон. Прежних людей, что окружали еще Фольтеста, оставалось все меньше с каждым колесом года. На каждом его обороте — одна смерть.       Даже Бьянка давно в отставке.       Все его существование казалось какой-то мучительной, изысканной пыткой. Новая резиденция Анаис, её Летний павильон, птички в клетках — сущая блажь, но сладостная, заслуженная. Ведь она правда заслужила сказочное королевство, его маленькая владычица. Она не вела войн, только шуточные. Она стойко пережила первые интриги против себя, дворянские заговоры, шепотки и слухи. Потом затихло и это. Появился свет, появились разноцветные стеклышки.       Но темерские традиционные засахаренные абрикосы и яблоки, верх кулинарного искусства придворного повара, которыми и его угощали, были такими же вкусными.       Они с Анаис частенько прогуливались по королевским садам. Но розы все равно мерзли, иссушались, умирали. Садовник получал истерику и выговор, угрозы, а Роше горько усмехался. Анаис расстраивало, что многие туссентские растения не приживаются вне теплицы и не поддерживаемые колдовством. Она хотела, чтобы все было естественно. Анаис не получала этого, оттого приходилось сооружать суррогаты сельской жизни, носить легкие муслиновые платья, рядиться крестьянкой. Не могут туссентские розы цвести в естественном нордлингском климате.       — Как жаль, что я не могу превратить всю Темерию в огромный сад, — с сожалением произнесла Анаис, медленно прогуливаясь по лабиринту сада.       — Где-то должны быть и сточные канавы. И кладбища, — выплюнул Роше.       — Пускай и там растут цветы.       — Наверное, это будет даже красиво. Хотя многие сочтут за кощунство!       — А мне плевать, — Анаис улыбнулась хитро, надменно.       Роше такой ответ удовлетворил.       В очередной садовой мраморной беседке сидели и играли в гвинт придворные дамы Анаис. Одна из них — нильфгаардская аристократка, тут же вскочила и склонилась в реверансе.       — Вы опоздаете на урок музыки. Придворный менестрель будет долго вас ждать…       — Опоздаю и пусть. Хотя мне очень нравится этот инструмент, который привезли из Города Золотых Башен.       О, Роше помнил все подарки, которые привозили им из метрополии. Сначала баронесса-мать переправляла дипломатической почтой украшения и платья для юной королевы, а потом подарки превратились в серьезные политические заявления. Заявления стабильности, покровительства.       — Клавикорд?       — Он, точно.       Вернон поправил джорне. Он ненавидит эту одежду, а Анаис весело. Она обожает платья, шляпки, но с одинаковым воодушевлением облачается в доспехи. Когда-то она увидела королеву Мэву и потребовала такой же доспех. Мэвы тоже уже давно нет, есть ее полоумный сынок на троне. Стоит отдать должное: он не бросает мечту о свободном Севере, пускай те продиктованы не тем же, чем когда-то были у Роше. Огонь в Роше же погас. Может, бег времен однажды принесет их к исходной точке и все переиграется. Вернон знает: он не будет свидетелем этих свершений. В своих снах он видит Анаис, повергающую стареющую вместе с императором империю Нильфгаард.       Теперь почти весь Север «ходил» под нильфами.       Нынче, когда Роше идет по замку в Вызиме или даже просто по городским улицам, люди расступаются перед ним. Все помнят его заслуги, а еще лучше — помнят, кем он был когда-то. Человеческая память удивительно живуча. Перед ним даже расчищают дорогу.       Роше противно.       В соседнем дворике, предназначенном для гостей, расположилась королевская гвардия, охранявшая подарок туссентской делегации с загадочным названием — Эльфская слеза.       Наверх вели две лестницы — одна для аристократов, другая для прислуги.       Эльфская слеза оказалась крупной одиночной серьгой из чистейшего белого камня, отливающего на свету лилово-голубым. Анаис смотрела на украшение, не моргая.       — Почему эльфская слеза? — поинтересовался Вернон.       — Посол сказал, что в княжестве считают украшение настолько древним, что за ним охотился сам Диветаф.       — Диветаф? Охотился? За дамской сережкой? — Вернон нахмурился.       — Так сказал посол! А что там в легендах правда, а что выдумка — кто же знает.       — Даже если серьга не новая, это дорогой подарок. И что-то наверняка означающий. Дарить благоволительнице культуры Seidhe традиционное украшение…       Это была правда. Анаис живо интересовалась историей. А поскольку Вызима стояла на развалинах эльфского города, королева сочла нужным и важным изучение древней истории не только людей, но и эльфов.       — Ну нет, Роше! Не может это быть открытым намеком. К тому же, историческое общество Боклера следит за эльфским наследием на территории княжества. Эльфская слеза — не просто старая реликвия последних королей Народа Гор. Существует легенда, согласной которой она приносит небывалый успех тому, кто носит ее.       Роше еще несколько секунд сверлил взглядом блестящую серьгу за стеклом.       — Тогда это красивый подарок, Ваше Величество.       В ее маленькой дамской головке вились такие схемы, что Роше даже соваться не хотел в ее мысли. Юность не загадывает, она требует. Подобная бурному потоку реки, она стремительно обходит все преграды.       — А значит, нам стоит скорее примерить его, — Анаис наклонила голову, улыбаясь, и ее взгляд потеплел.       — Вы меня знаете, Ваше Величество…       — И ты занудно откажешься идти на сезонный бал, знаю. Потому что ты хочешь… уйти.       Королева отстранилась от витрины, развернулась на небольших каблуках и, шурша подолом платья и узким декоративным плащом, пошла вдоль галереи. Вернон последовал за ней.       Он не стал оправдываться: если у Анаис было плохое настроение, это было бессмысленно. А он просто дурак, не нашедший в себе силы быть жестче, ставить ультиматумы монарху. Да и как? Она в нем нуждается.       А он не умеет жить иначе.       — Вашему отцу понравился бы этот небольшой дворик.       Анаис остановилась, будто вмиг обледенела. Серьги дрогнули в ее ушах, в грани камней попали отсветы лучей. Они сияли огнем. Роше тоже замер и сейчас, совершенно отчетливо, безвозвратно он осознал, какая же она красивая. Юная, статная, благородная и аристократичная, изящная и сильная. Его королева.       Анаис не просит за нее умирать. Анаис просит за нее жить.       А это в тысячу раз сложнее.       — А тебе? Тебе нравится то, что ты видишь? Я говорю сейчас не про сады и дворцы, а про Темерию.       Роше не нравилось. Но это было лучшее, что могло произойти в той версии их жизней, которая сложилась.       — Ничего лучше для страны нельзя вообразить.       — Всегда можно, Вернон. И мы оба это знаем.       Королева протянула тонкую кисть к нежно-розовым лепесткам, погладила розу.       Мечтала ли Анаис вернуть утраченное? Раньше Вернон бы дал однозначный ответ на это. Неизменны перевороты в Нильфгаарде, неизменны кметские праздники, которые не выбить культурным замещением, неизменна красота юности и та сила, что была в темерцах.       Анаис просто было хорошо в золотой клетке, в которую ее посадил когда-то Эмгыр.       Эта мысль, очевидная и лежащая на поверхности как роса на лепестках поутру, оказалась ужасающей.       Портреты Фольтеста висели в старом замке, и каждый раз, когда Роше проходил мимо них, в строгом взгляде монарха ему чудилось осуждение.       — Не очень хочется становиться музейным экспонатом, — сказал Роше.       — Тогда я не хочу превращать Темерию в картинную галерею или выставку скульптур.       Музыканты в одном из гостевых домиков затянули песни. Надо было отдать должное: к своему двору Анаис приблизила не самых мерзких из дворян. Ей нужны были подруги, а наследницы некогда знатных темерских и реданских дворов нуждались в покровительстве и утешении своей девичьей гордости.       Вдруг, из тихого разговора струн лютни, из нежной беседы флейт родилась мелодия. Бард запел.       — Stella splendens in monte ut solis radium…       Его разум встретился с неумолимым узнаванием, схожим с окунанием в знакомые воды. И он тонул. Он тонул, вслушиваясь в ладный тенор, исполняющий эту мелодию. Вот только текст Роше слышал впервые. Текст, который не понимал.       — Какая старая песня, — произнес Роше.       — Правда? — Анаис вынырнула из своих потаенных мыслей, но что-то пробежало меж них в этот момент. Что-то неуловимое.       — Да. Очень.

***

      Они ехали рядышком. Лес, укрытый пышной листвой, уже скоро начнет желтеть. Роше поймал себя на мысли, что даже ждет этой поры. С дерева шуршаще снялись птицы. Анаис подняла голову к ним, проводила клин.       Здесь всегда было безлюдно. Кметы обходили эту дорогу стороной, предпочитая более длинный путь. После многочисленных войн на дорогах остались следы военной техники, а под землей — бесконечные могильники.       Анаис спешилась с лошади, он помог ей. Королева и ее верный защитник проследовали дальше.       Анаис прекрасно ездила верхом, конные прогулки были одним из любимых занятий королевы. Она предпочитала выезжать на них с маленькой группой доверенных лиц, но больше всего ей по душе были прогулки с Роше. Моменты счастья, настоящего, простого.       — А помнишь, Вернон, как я убегала от тебя тут?       — Мы и сейчас сбежали, — Роше погладил коня.       — Нет, сейчас не так. Но я ведь все еще… хоть иногда смогу побыть Исаной Ле Таваллт?       Эту игру он придумал для нее однажды. Анаис страшно нравилось побыть не королевой, а простой девушкой — то купеческой дочерью, то путешественницей, а то и крестьянкой.       Исана Ле Таваллт. Девочка-перевертыш. Ее никогда и не было или она всегда была здесь? Всегда была лишь королева Темерии. Отныне и вовеки, в историю войдет Анаис I.       — Помните, я ваш очень строгий отец и никуда вас одну не отпускаю, — подыграл Роше.       — Ох, я уяснила, папенька!       Вернон скривился осуждающе. Анаис рассмеялась.       Однажды, когда Анаис взбрело сбежать на Беллетэйн, Роше чуть головы не лишился во всех смыслах. Никто не должен был узнать о пропаже королевы, а он в очередной раз воспользовался своими навыками.       Ну и рожи были у баронов и камергера!       — Прогуляемся еще немножечко? Не хочу возвращаться в замок. Не хочу смотреть в лица этих свиней, желающих полакомиться объедками со стола, не хочу развлекать остатки двора императора. Ничего не хочу. Тем более не хочу…       Роше заглянул в ее лицо.       — Я знаю, что ты сказал бы мне, Вернон.       — И что я бы сказал?       — Что все в моих руках, что любить я могу кого угодно, а консорт мне нужен для продолжения династии. И я давно примирилась с этой мыслью. Я не боюсь своего мужа, не боюсь того, что вынуждена притворяться. Мне порой кажется, что мы только и делаем, что притворяемся в этой жизни.       Вернон растерялся. Анаис вновь выбрала именно его для разделывания трупа своего прошлого. Она намеренно ковырнула старые раны.       — Тогда что вас тревожит?       — Не тревожит, нет. Но я бы хотела еще хоть немножечко побыть Исаной Ле Таваллт. Побыть обыкновенной. И назови меня по имени, пожалуйста.       — Хорошо, Ва… Анаис. Исана.       Анаис улыбнулась во все зубы.       — И сколько ж будет лет вашей дочери, милсдарь? — веленский кмет почесал веснушчатую щеку.       — Шестнадцать.       — А, так, стало быть, совсем взрослая девица!       — Приличная, да, — кивнул Роше.       — Так ведь, ежели разлад, купи ей безделушку какую, а лучше — скорее замуж выдай и дурь выбьется вся.       Анаис сбежала по склону с веселым гиканьем. Роше бросился за ней.       — Осторожно! — крикнул Роше, когда королева чуть кубарем не скатилась.       — А что там? Ничего! Вот, сам смотри! Красота какая.       Они бежали так, не разбирая собственных чувств и дороги. Поднялся вновь ветер и бил в бледное лицо Анаис, даруя ему натуральный румянец. Она засмеялась, Роше заразился ее весельем.       Он не должен был проводить с королевой столько времени, по-хорошему, он не должен был вообще оставаться с ней наедине. Но всегда оставался. Он радовался этому с неистребимым эгоизмом. Радовался, когда она предпочитала его компанию подругам или глуповатым фаворитам из числа художников и рыцарей.       Анаис держала в ладошках яркую осеннюю рябину. Ягода слишком кислая, не чета засахаренной малине или клубнике со сливками. Но Анаис куда слаще есть именно ее — дикую, простую, совсем не царственную.       Их прогулки были просто отдохновением души. Способом создать свой личный мир.       Она потянула его за собой и вдруг, шумно охнув, чуть не соскользнув сапогом по склону, Роше обернулся назад.       Большой ров давно уже зарос полевой травой, ныне сухой, превратившей братскую могилу в огромный неухоженный холм, почти сросшийся с природным массивом. Роше остановился перед ним, некоторое время наблюдая, как скачут внизу воробьи и синицы.       Ветер тронул кроны редких деревьев. О, он знал это место.       Могила как могила.       Роше редко приходит сюда: он знает, что его одинокие прогулки ничего не изменят. Мучить себе душу не имеет смысла, время назад не воротить. Где-то поодаль была деревня, сейчас же она разрослась в большое село, активно перестраивающееся.       На сердце тяжело. И вовсе не от осознания времени. Скоя’таэли были бандитами, террористами, их нужно было уничтожить. И все-таки есть что-то горькое в осознании их беспомощной дури, бесполезности их борьбы. И оттого тяжелее отпускать их. Реликт времени.       Он вдруг представил его. Обезображенного, окровавленного, изуродованного еще сильнее, чем было. Быть может, с двумя зияющими провалами смерти на лице. Серого, слабого. Вокруг него уже вились бы мухи и птицы, а муравьи ползали бы по худым запястьям и ключицам.       Иорвета он так и не повесил. Легендарный эльфский командир сложил голову явно в бою, вот только Роше даже не знал подробностей. Место братского захоронения остроухих выродков ему показали его же ребята, но уже спустя целый год. Он помнил, как переминался с ноги на ногу солдат-могильщик, примеряясь, пытаясь вспомнить, то это место или не то.       Роше сразу понял, что место ему указали правильное.       И все-таки Роше тяжело было вспоминать о том, как он делал сомнительное и безнадежное предложение Иорвету. Давал тому последний шанс. Так пытаются приласкать умирающего хищника, истерзанного и лишенного надежды, но сопротивляющегося до последнего. Безнадежная борьба, что связывала их обоих. Безнадежное чувство, убитое в зародыше. Это тоже исчезло, утекло в какую-то мрачную воронку.       Это было только решение Иорвета и нечего перемывать кости прошлому.       Вернон стоял так несколько минут, онемевший, никуда не торопящийся. И казалось ему, что весь мир — неподъемный и неподвижный молчал вместе с ним.       Голос Анаис ворвался в его голову и уши так внезапно, что он даже вздрогнул. Как от выстрела из баллисты.       — Ты слышал легенду про Искаженную рощу?       — Нет, — глухо отозвался Роше.       Ему и правда не хотелось сейчас слушать никаких легенд. Пожалуйста, лучше без этого. Роше хотелось тишины.       — Так слушай. Говорят, была где-то в Велене древняя эльфская роща. И там жила Aen Seidhe, познании в магии которой не было равных.       Анаис начала рассказ и двинулась, пиная листочки туфлей.       Нутро Вернона сжалось от щемящего одиночества. Он хотел скорее отделаться от данного обещания чтобы найти тихий угол подальше.       — Но от жизни она желала только покоя, поэтому жила вдалеке от братьев и сестер. Там, где ее навещали только певчие птицы и лесные звери. Кто бы ни входил в рощу выходил из нее ни с чем, теряя время и силы. И только один травник смог договориться с эльфкой и с ее разрешения забирал лишь столько сколько было положено.       Вот значит, что. Старая банальная сказочка про запретную любовь, вот только слушал ее Роше внимательно.       — И что дальше? Прирезал ее кто, что ли?       — И они полюбили друг друга. Узнав об этом, люди хотели заставить парня навредить эльфской магичке, чтобы та перестала скрывать от них лесные дары. Когда он отказался, его обвинили в предательстве и наказали, перерезав горло. А тело бросили в рощу, чтобы нелюдская волшебница умылась слезами.       — Мрачная легенда, — ответил невпопад Роше, разглядывая поле.       Анаис продолжала свой рассказ. Её аккуратные пальцы согнули пахучую травинку, сорвали, смяли.       — Та нашла уже холодный труп и в ужасе принесла его в рощу. Она пыталась спасти любимого, но ни одна магия в мире не способна вернуть жизнь обратно в тело. Эльфка обезумела от потери и в тот момент магия вырвалась из ее тела. Исказила рощу и ее. С тех пор она охотится на всех, у кого бьется сердце. Потому что они смеют жить, когда ее любовь умерла.       «Смеют жить, когда ее любовь умерла», — произнес про себя Роше.       Эта мысль застыла в его уме как муха в янтаре. Он вдруг вспомнил прикосновение, единственное, скорое, неумелое. Отогнал воспоминание.       — И вы верите в эту историю? — голос Роше провалился, словно ему вдруг стало тяжело говорить, слова увязли в глотке.       Анаис пожала плечами, ветер загудел в складках плаща.       — Мне ее рассказала однажды Кейра.       — В Велене раньше все кишело проклятыми местами. Неудивительно, что такие легенды вообще появились.       Образ рощи встал перед глазами ярко, ясно. Концовка легенды срезонировала с его собственной болью. Будто все что умеют эльфы в этом мире — терять все и слепо мстить после.       Роше знал: если бы пролитая кровь могла хоть кого-то вернуть, то он бы не прекращал убивать ни на секунду.       — Ты потерял нить моего рассказа и его суть, — надулась Анаис, потирая ладони и поправляя рукав, — он вовсе не о проклятии. Историй о проклятиях много.       Роше замолчал, ожидая, чем же Анаис закончит свое объяснение.       Но Анаис тоже смолкла, шмыгнула только носом. Вернон обернулся, испугавшись, что то были слезы, но королева почувствовала его порыв и опередила, взглянув первой.       — Не хочу никуда идти, — сказала она, вздохнув.       — И не нужно.       — Что мне сделать, Вернон, как переубедить тебя покидать двор?       «Если бы я только знал ответ на это сам», — думал Роше.       — Видимо, никак. Впрочем, можно терпеливо ждать, пока я состарюсь и стану брюзжащим старым псом.       — Ты таким не будешь! — всплеснула руками Анаис.       — Все военные рано или поздно теряют хватку. А кого я ловил за последние годы?       — Парочку шпионов ты все-таки поймал.       — Скорее мелких воришек.       Анаис хихикнула.       — Люблю, когда ты берешься спорить со мной.       — Это невозможно, — покачал головой Вернон.       — Что? Переспорить меня?       — Да.       Порывы ветра усилились, разнося по округе терпкие ароматы ранней осени. Вдали величественно стояла Вызима, возвышался старый замок, которому тоже суждено уйти в историю, остаться на страницах энциклопедии сухой справкой. Анаис не была Фольтестом. Анаис была самой собой, а ей хотелось радости, света, красок.       Злые языки молвят, что Анаис всего лишь ставленница нильфов, их марионетка. Роше знает, что она — такая же жертва обстоятельств. Напуганная, запутавшаяся девочка, которую он за руку вел на совет. Но они живы, они все еще темерцы, несмотря ни на что.       Цепляться за прошлое было глупо. Но если раньше Роше молил о том, чтобы воспоминания каким-то образом исчезли из его головы, то теперь он благодарил несуществующих богов за то, что память осталась с ним. Как же хорошо, что он помнил. Он должен помнить. Должен помнить каждую каплю пролитой за своего короля крови, должен помнить крики боли, должен помнить войны с Нильфгаардом и позорное свое регентство.       Он должен помнить и то самое, что хотел забыть больше всего.       И эта братская могила, к которой он совершает прогулки каждую осень — лучшее напоминание. Что было, то прошло. Должен помнить то, чего не случилось.       В природной тишине Роше мерещится, что он слышит далекую песнь флейты. Она разносится не только над мрачным пригорком, не только над рвом, не ласкает всю округу.       Она поет ему.