Теория большого взрыва

      — Готова? — спрашивает Лу. — Смотри, диаграмма Венна. С её помощью мы можем изобразить все возможные отношения нескольких подмножеств универсального множества. Чтобы было понятней, давай я нарисую.       Он помогает ей с математикой и физикой. Сам вызвался, когда Рене в очередной раз не получила зачёт.       — Ну я же учила, — шмыгает она носом, стоя посреди класса, — ну месье Бонтан!       — Вы лжёте, мадемуазель, — возражает преподаватель, — если бы учили, то ответили мне на вопрос. Пересдача на следующей неделе.       И Лу, который желает помочь подруге, подходит к Рене на перемене.       — Знаешь, у меня вроде неплохо получается, — несмело начинает Лу, — я мог бы подтянуть тебя по точным наукам. Если хочешь, конечно, — тут же добавляет он поспешно.       Мари, Катрин и Генриетта — подружки Рене — хором хмыкают и косятся в их сторону. Неплохо получается, скажет тоже. Лу — главный ботаник универа и звезда студенческих олимпиад. Очень-очень скромная звезда, безнадёжно влюблённая в свою рассеянную соседку по парте.       — А тебе несложно? — Рене благодарно улыбается. — Спасибо тебе огромное, ты лучший.       Лу несложно. А и было бы сложно, он что-нибудь непременно придумал ради этой солнечной девушки. Неправ, ох как неправ месье Бонтан, упрекая Рене во лжи. Она правда готовится к занятиям, и, к тому же, совсем не глупая, больше наговаривает на себя. Проблема мадемуазель де Ноай в рассеянности и мечтательности: ей всё интересно, мысли порхают беспечными мотыльками, ни на чём надолго не задерживаясь.       Вот и сейчас: Лу рассказывает о диаграмме Венна, а Рене, подперев локтем подбородок, думает: Венна… Вена. Красивый город, вот бы осенью туда попасть. Позвать девочек, Лу, и уехать на неделю-другую. Ей всегда хотелось попробовать настоящий кофе по-венски, Генриетта всё хвалилась, что правильный кофе можно найти только на родине Штрауса.       — …и при помощи n фигур изображают все 2n комбинаций n свойств… Рене!       — А? — Голос Лу выдёргивает её из мечтаний. — Что?       — Всё понятно? — Лу ерошит рыжие волосы, смотрит на неё с задумчивым обожанием. — Можем идти дальше?       Она кивает.       — Ты отлично объясняешь, давай продолжим.       И ведь Рене даже не кривит душой: из Лу и правда вышел бы чудесный преподаватель. По внешнему виду и не скажешь, каким собранным и серьёзным он становится, когда нужно решить запутанную задачу или доказать теорему.       — Если мы обозначим искомое за икс, — говорит между тем Лу, выписывая на доске формулы, — то увидим, что условия можно представить как уравнение…       Мел скрипит по грифелю, пачкая пальцы. Они у Лу длинные, тонкие, Катерина называет подобные аристократическими. Рене хихикает. Лу — аристократ. Вот умора-то. Это он-то, в своей вечно расстёгнутой клетчатой рубашке с готовыми оторваться пуговицами, развязанными шнурками на кедах и растрёпанными огненными вихрами. Месье Роган — настоящий нёрд, гик в квадрате, для довершения образа ботаника разве очков не хватает. А ему бы, кстати, пошло́.       — Запиши формулировку теоремы Виета для сведённого квадратного уравнения…       Виета-Лизетта-Мюзетта-Нанетта. Нанеттой зовут сестру Лу, хорошенькую пока ещё школьницу, что хвостиком ходит за старшим братом. Тот не стыдится её, как часто бывает у студентов, но покорно берёт с собой на вылазки за город или посещение музеев. Нанетта умненькая, любознательная, за неё краснеть не приходится, не то что Катерина. Рене чуть слышно вздыхает: репутация подруги — предмет постоянного волнения старшего брата Катерины, Армана. Однажды он даже хотел драться с одним из кавалеров сестры лишь потому, что…       — Рене! — в голосе Лу звучит отчаяние. — Ну ты совсем не слушаешь.       — Прости, я отвлеклась, — беспечно соглашается она, — может, довольно на сегодня математики? Сходим, прогуляемся?       — А как же физика? — сникает Лу. — Давай ещё чуть-чуть позанимаемся. Разберём теорию большого взрыва и сразу пойдём в кафе.       — Ну хорошо, — кивает Рене, — рассказывай.       — Ранняя вселенная представляла собой высокооднородную и изотопную среду. — Мел, зажатый между пальцев Лу, проворно бегает по доске, чертя модель. — В результате расширения и охлаждения в ней произошли фазовые переходы…       Имя у него красивое. Лёгкое, звучное. Когда произносишь его, то невольно сводишь губы трубочкой, будто выдуваешь мыльный пузырь. Разумеется, полностью он не Лу, а Луи. Рене морщится. Как если бы кто-то наступил на лягушку, и она издала звук протеста: квакающее «лу» с пронзительным «ииии» на конце. Так что для неё Лу навеки останется именно Лу, и никак иначе.       Привычного укоризненного «Рене» не следует: Лу так увлёкся, что и не заметил, как она размечталась и как всегда всё прослушала, а после вынырнула из фантазий. Взгляд Рене скользит по мятой рубашке Лу, перепачканных мелом пальцам, по болтающейся на нитке пуговице под воротничком. Настоящий гик. Её гик, и больше ничей.       — А потом случился большой взрыв, — говорит Лу, поворачиваясь к Рене. — Бум! И всё.       — Бум. И всё, — растерянно повторяет Рене, притягивает ошарашенного друга к себе и целует.       — Что ты... — глаза Лу сияют.       — Я слышала, что после большого взрыва наступила эпоха суперсимметрии. — Лицо Рене непроницаемо. — Вторая фаза развития Вселенной. Давай перейдём к ней.       — Её ещё называют эпохой великого объединения, — подхватывает Лу, — нам нужно подробно разобрать каждый шаг.       Рене расстёгивает его рубашку и кидает на диван. Кроссовки отправляются следом.       — Я внимательно тебя слушаю. — говорит она.       И Лу начинает рассказ.