Чудовище

Глен старался не смотреть на туго перетянутую бинтами грудь, но все равно поморщился, когда недавняя рана стрельнула тупой болью. Он просовывал руки в рукава мундира с мыслью о том, что еще бы чуть-чуть и ему точно пришел бы конец. Страх, которого он не ощущал уже долгое время и иррациональное желание жить зажглись в нем с новой силой – гремучий коктейль, который он не знал, куда выплеснуть. Перед глазами предстал силуэт мальчишки, облаченного в белое, смотрящего с высокомерием, присущим вампирам. Вот только его глаза были голубыми – совершенно невозможными, как голос, как сила в руках. Когда Глен скрестил с ним клинок, в голову пришла абсурдная мысль, что от него не пахнет кровью, а чем-то живым и теплым, немного пылью, но не кровью. Будь все вампиры такими, Глен бы уже давно сошел с ума. Впрочем, он недалек от сумасшествия, если считает длинные ноги, облаченные в черные ботфорты для себя желанными. Глен выдыхает, демон в его голове подкидывает все новые подробности недавней вылазки и все они о нем. Желание стереть с холодного лица отчужденную маску, обнажить нестерпимые краски, увидеть боль, ужас на лице Микаэлы, превращается в навязчивую идею. Глен хочет поставить его на колени и увидеть покорность в юношеских чертах, и он не будет себе в этом отказывать. * Темницы под штабом пахнут сыростью, а ступени разносят дальше гулкий звук шагов. На данный момент в ней содержится только один пленник и, звякнув ключами, Глен входит в камеру, притворяя за собой дверь. Мальчишка открывает глаза и что-то опасное, как при общении с диким зверем, царапает Глену затылок – это не правда, люди в большей степени звери, чем вампиры, Глен уже убедился в этом на практике. Осталось донести эту правду до Микаэлы. На нем больше нет белого – только бесформенное тряпье, не скрывающее почти ничего. Глен будто задумчиво скользит взглядом по его фигуре, не задерживаясь ни на длинных стройных ногах, ни на развитых бицепсах, ни оголенной шее – он смотрит на руки пленника, скованные цепями перед ним, а потом заглядывает в глаза – до чего же они невозможные. - Хреново выглядишь, Микаэла. Мальчишка не удостаивает его ответом, подтягивая к себе одну ногу и, упираясь подбородком в колено, продолжает смотреть и Глен подходит ближе, понимая, что сейчас именно он является хозяином положения. - Что с Юу-чаном? – Вдруг подает голос пленник, не сводя взгляда. И Глена это почему-то ранит. Все мысли о нем, значит? Не беспокоится ни о своей судьбе, ни судьбе остальных, возведший на пьедестал своего драгоценного брата в то время как сам шагает к плахе. Глен чувствует горечь, которую давит, отвечая: - Он в порядке. И, кажется, этого достаточно, чтобы незримые пружины в теле вампира ослабили натяжение, потому что он кивает и вновь прикрывает глаза. Глен даже теряется на доли мгновения, а потом едва слышно вздыхает и садится на корточки, поворачивая голову пленника в свою сторону. Его кожа мягкая, теплая под пальцами, а в распахнувшихся глазах зрачки, словно кошачьи, нечеловеческие, но такие же любопытные в каком-то смысле. Глен застывает, глядя на пушистые ресницы, пока вампир изучает его по-своему, чувствует шершавость пальцев на подбородке, глядит в аметистовые глаза и заключает: - Ты псих, Ичиносе Глен. Глен в какой-то степени изумлен подобным вердиктом, ведь ему говорит это вампир с голубыми глазами и теплой кожей. - Почему ты так думаешь? - Ты меня хочешь. Глен теряется. Глен кричит глубоко внутри от безысходности. Глен отнимает руку от лица вампира и проводит пальцами по оголенной шее, наконец замечая, как от простого прикосновения маска вампира крошится, уступая место чему-то уязвимому. Но лишь на миг. На короткий миг. Но этого хватает, чтобы адреналин пустил кровь по венам, чтобы Глен осмелел настолько, чтобы приблизиться вплотную и спросить: - Стало быть, тебя раньше никто не хотел? Глен ликует, когда зрачки мальчишки расширяются в удивлении ровно до того момента, пока руки Микаэлы не вздергиваются вверх, скованными запястьями обвивая его за шею, а губы прижимаются к губам. Глен не чувствует дыхания – ни чужого, ни своего, пока слушает собственное заходящееся в крике сердцебиение, да пытается привыкнуть к ощущениям. Мальчишка не двигается, только смотрит небесными глазами на то, как Глен пытается не спятить от страха и от желания. Которые проходят, стоит ему разомкнуть губы, и, надавив на затылок вампира углубить поцелуй. От него не пахнет кровью, немного пылью, сыростью, химией, но не кровью, а губы мягкие, словно у девушки, покорные. Цепи звенят, когда мальчишка прижимается ближе, а Глен упирается в стену над его головой и все еще сдерживается. Глаза Микаэлы – глаза чудовища, глаза зверя, глаза человека – зверя по своей природе – такого же как и Глен и он безумно соскучился по людским прикосновениям. Глен дышит. Глен смеется ему в губы, пока вампир не распутывает образовавшийся клубок цепей и не облокачивается о стену позади себя, выглядя холодным, равнодушным и сумасшедшим. Таким же безумцем, как и Глен. Покидая камеру, подполковник вспоминает, что хотел видеть его покорным. Как бы не так. Сдается, что даже в постели Микаэла не был бы послушен, глядя своими чертовыми глазами и ощущая превосходство даже в подчинении. Глен просиживает весь день и всю ночь в своем кабинете, не чувствуя усталости, а потом вспоминает мягкость кожи под пальцами и понимает, что хочет еще. Глен мученически стонет. «Вот же блядь…»