Земля без неба

Тихая ночь, нарушаемая лишь треском огня, была темнее всех, которые я когда-либо видел. Вдали тихо стонала сирена, больно ударяясь по ушам. Первые редкие крупицы снега падали на траву, но тут же таяли. Полная луна стояла высоко на небе, плохо освещая маленький участок, на границе города. Пахло гарью, она саднила легкие, но от нее нельзя было никуда деться, она будто была везде. Горел мой дом. Но мне лишь оставалось лишь смотреть на то, как мой дом, моя семья превращаются в груду пепла. Все тело болело, я ничего не соображал. Нога была обуглена до костей, пульсировала от раздирающей из самого нутра боли, кусок мяса с хрустом отвалился с последних нервных волокон, которые будто истошно орали, моля о помощи. Меня тянуло блевать, но желудок уже давно был пуст и постоянно сокращался, создавая едкий сок, вытекающий из него внутрь тела, смешивающийся с кровью. Где-то на остатках ноги были волдыри, а в самом низу виднелась кость, белая тонкая, торчащая из ноги, будто у меня никогда не было стопы. Руки обуглены, пальцы почернели и болели не меньше ноги, я не мог двигать ногой или пальцами, и кажется, были порваны сухожилия. Если пальцы кое-как, с огромным усилием и новой порцией боли могли двигаться, то нога вообще не подавала признаков жизни. Она повисла мертвым грузом на теле 10-ти летнего мальчика, я видел тонкую нить сухожилия, торчащую из неё, я даже плакать не мог. Мою грудь разрывала неизвестная мне прежде боль, она не была похожей на что-то, что я чувствовал, падая с самоката или велосипеда. Из моего рта шла кровавая пена, тогда я не знал, что мне в лёгкие попал осколок, поэтому и не знал, что это за странная пена. Она заполняла все горло, я не мог дышать, давящая тишина в моих ушах, так отчаянно звеневшая прерывалась отчаянными вздохами и хрипами. Нет. Будто моё тело само разрывало себя на части. Но больше всего у меня болело лицо, я не чувствовал щёк, я даже не был уверен осталось ли от них что-то либо ещё. Хотя сейчас это было не так важно. Правый глаз будто разрезали на две части, и я ничего им не видел, эта боль доходила до бровей, спускаясь ниже, занимала всю нижнюю часть лица и вновь поднималась, но не доходила до второго, живого глаза. Которым я с ужасом смотрел на то, во что превращается мой дом. Голова кружилась, я снова хотел выблевать остатки своего поврежденного желудка, лишь бы не чувствовать это мерзкое чувство тошноты от запаха моей обугленной ноги. Спекшееся мясо, воняло, воняло так, что глаза (точнее глаз) слезились. Кровь стучала в ушах, пока меня шатало. Спазмы сковывали тело, и я упал на спину, ударяясь ей, но ничего не почувствовав. Той боли не было, а может и была. Мышцы то сокращались, то приходили в норму, но я не мог контролировать собственное тело. Я растянулся на траве, на которую до сих пор падали хлопья снега и которую заливала моя кровь. Я бился в конвульсиях, истошно орав. Да, я орал, только сейчас я начал слышать свои полные животного страха и ужаса крики, сквозь пелену боли и крови, продолжающей отбивать трель в ушах. Моё тело то выгибалось, то складывалось в позу эмбриона. Я ещё был в сознании, что было просто чудом, для моих травм. Мне было так больно, так больно и страшно. Я никогда до этого не боялся будущего сильнее, чем когда-либо. Из остатков рта текла кровь, пропитывая траву и мою одежду алым цветом. Она была везде, на обугленных руках, на ошметке ноги, на лице, на волосах, она залила весь горизонт и мой единственный, оставшийся в живых глаз. Вдохи выходили рваные, а мозгу не хватало кислорода, чтобы поддерживать меня в сознании, а спазмы и судороги занимали большую часть энергии. По позвоночнику полз холодный пот, мне было одновременно холодно и жарко, словно во мне сталкивались 2 стихии. Стихия жажды выживания и стихия серьёзности травм. Через пару минут меня отпустило и на секунду пришла полная гармония, никакой боли, никаких страданий. Я словно парил на облаке, и наконец-то смог дышать, не барахтаясь на грани жизни и смерти, словно акробат, показывающий фокус. Но верить ей я не собирался. Секунда, и меня опять выворачивает на изнанку, а сорванный до хрипа и боли голос уже не может кричать. Я не помнил, как оказался в каком-то недавно покинутом убежище и сколько я уже там жил, но помнил одно точно – пока я в безопасности, а значит можно отдохнуть. Ныне уже покойный отец когда-то научил делать меня разные вещи из подручных материалов, хоть я и всегда хотел быть авиаконструктором. Я хранил его блокнот как зеницу ока, единственное, что уцелело и я успел забрать из дома. Я сделал себе примитивные протезы, да, они уступали настоящим конечностям, но они намного облегчали работу. В маленьком, на первом взгляд бункере, пропахшем спиртом и металлом (крови из-за моих ран) я нашёл золотую жилу. Там был целый этаж вещей первой необходимости и книги, боже мой, сколько книг! Тут было всё – от сказок, до ядерной физики. Вечерами я брал какой-то томик про нейрохимические протезы и читал, параллельно пользуясь учебником биологии и словарём. Уже на 2 месяц я смог создать новый, усовершенствованный протез ноги и надев его смог ходит без 2 костылей. От радости я запрыгал на месте, но быстро поумерил свой пыл, не желая привлекать зомби. Мой детский мозг отказывался принимать смерть родителей, я все ещё думал, что жизнь яркая, жизнь прекрасная и красивая. Хоть и шёл 3 год зомби апокалипсиса. Я ждал папу с "командировки", а маму из "магазина", она обещала купить мне сладостей. Но никто так и не приходил. Я начал разговаривать с самим собой в зеркале, коротая свое одиночество в этом, уже не милом мне бункере. Мой зеркальный друг стал постоянным сопровождающим, с которым я шёл рука об руку, он подсказывал мне во всём и знал, как сделать лучше. Я радостно советовался с ним. Настолько я не любил одиночество. В книгах была так же информация про этот зомби-вирус, который создал хаус и не собирался останавливаться. Родители за 3 года никогда мне не говорили даже его названия, а оно было очень...странным. Gelmintofagia0.1 . Но я быстро нашёл этому оправдание, гельминтология – наука о паразитах, отсюда и пошло название. Я соорудил себе маску, чтобы не пугать встретивших людей по пути своим изуродованным лицом. Оно изредка кровоточило и до сих пор и никогда не переставало болеть. Организм – штука такая, которая умеет адаптироваться к самым разным вещам, даже к боли. Так что через полгода после трагедии я уже ничего не чувствовал, либо клетки настолько интенсивно посылали сигналы мозгу, что просто отмерли. А зрение...это было отдельной бедой, один глаз перестал видеть от слова совсем, его зрачок раскололся на две части из-за раны, проходящей через глаз и перерезающей бровь, а 2 глаз видел очень плохо. Но я быстро нашёл этому замену. Разноцветные стеклышки, да, не особо практично, но зато очень действенно, с моим зрением без них я не смогу отличить одно от другого будь они одного цвета, но они были самых разных цветов, а вызубрить все 25 наизусть было самой лёгкой задачей. Правда сделав их, я потратил впустую один протез руки, он оплавился из-за температуры раскалённого стекла. В какой-то момент я вновь начал перечитывать первые заметки отца в его блокноте, который был всегда прикреплён в специальный водонепроницаемый карман моей куртки. " 2 Августа xxx0 года. Мы с семьёй перебрались в загородный домик на самом отшибе города. Иронично, но зомби тут почти нет, да и быть не может, ближайший населенный дом в паре кварталов от нас, так что теперь с этими тварями можно быстро расправляться поодиночке. Ах, моя Анна, знала бы ты, как я тебя люблю, хоть и так мало говорю тебе это в последнее время! А наш Максимус! Он умен не по годам, его интеллект – слиток золота и нужно его развивать. Надеюсь, наша маленькая звёздочка в будущем станет тем, кто спасёт нас от апокалипсиса. Было бы славно. Надеюсь, ты будешь жив, Максимус." Я вновь поднял голову и заморгал, избавляясь от слез, подступивших на глаза. Мне так не хватало отца, не хватало матери. Но я должен был быть сильным и вытерпеть все испытания, подкинутые жизнью. Но тот день с пожаром будет навсегда в моей памяти. Сниться мне в кошмарах, заставлять меня убегать все дальше и дальше, больше не видеть той залитой кровью травы, на которую падал снег, больше не чувствовать запаха горелой плоти и не испытывать смертельные муки. Но во снах я всегда возвращался в это место, и эта сцена проигрывалась вновь и вновь, как страшный кошмар, у которого не было начала и конца. Это было моей памятью, моей историей. Мне больше не хотелось есть мясо, я боялся сделать больно. Я не хотел, боль – самая страшная вещь, которую я когда-либо встречал. Я видел сотни, а то и тысячи раз как зомби разрывают друг друга либо человека, но я ничего не чувствовал. Ни сожаления, ни жалости, ни грусти. Ничего. И это пустое ничего, пустота в моей груди дала мне второй шанс на выживание. Я был полностью рациональным, я мог все сделать сам, мне не нужен был кто-то ещё, чтобы пережить всех людей. Я один, я сильный и я справлюсь.