жалость

Август любит Дмитрия, правда-правда, сильно. Дима лучшее, что случалось с ним за последние годы, может, лучшее, что случалось в его жизни Август так его любит, что хочет быть для него самым лучшим. Богатым, стильным, красивым, спокойным. Вызывать обожание и тот самый блеск в глазах, и нежность...Август ни от кого и никогда не видел столько нежности. Дима говорит "Ты у меня замечательный, самый лучший". И Август пойдёт на всё, чтобы он и дальше продолжал так думать. Поэтому его Диме необязательно знать что Хольт иногда...Ну, хочет исчезнуть. Умереть. Сдохнуть уже наконец от собственных рук жалкого ничтожества. Особенно после разговоров с отцом, когда... Хольт задыхается. Он вообще постоянно задыхается, чего-то не может сам, плохо двигается, плохо скрывает эмоции. Ему всегда нужна помощь. Во всём. Даже в том, чтобы подняться утром с кровати. Ты слишком импульсивен для ответственности, которая на тебя возложена. Ты не готов работать самостоятельно. Конечно, Август, глупый, с чего ты решил что на что-то способен? Няньки вокруг за десять лет так тебе и не объяснили самый главный урок. Ты ничего не можешь сам. Беспомощный кусок плоти, движимый электричеством. Помни, кому ты обязан. Август помнит. Августу противно до тошноты это никчемное тело, эта никчёмная голова, эти никчемные эмоции которые всегда вспыхивают слишком быстро и рушат, рушат всё и ломают. Хольт уверен, однажды он сломает и Диму. Зажимая рот руками в пустом кабинете и всхлипывая, Хольт тянется к внутреннему карману пиджака. Там лежит маленький нож. Если впереди разговор с отцом — в кармане всегда должен лежать маленький нож. Хоть что-то Август способен предусмотреть. Мерзость. Одна красная полоска. "Ты снова допустил элементарную ошибку, Август. Вспомни, к какому роду принадлежишь, наконец" Вторая красная полоска. "Мистер Хольт, давайте я лучше вам п о м о г у" Третья полоска. Август представляет, как Дима смотрит на него с жалостью, отвратительной, унизительной, стыдной. Август съеживается под этим взглядом и давит сильнее. Глубже. Беспомощное мясо. Струйки крови размазываются перед глазами, руки искрят. Если он сейчас до чего-то дотронется — сожжёт нахрен. Август прижигает свежий порез. Убить-то себя он не способен. Отец был прав, он никчёмный мальчишка. Позорище. И его счастье, что Дима этого пока не разглядел, ведь как только разглядит он обязательно- В дверь постучали. — Август, сердце моë, ты уже закончил с делами? Можно войти? — нет нетнетнет, этот самый-теплый-в-мире-голос. Не сейчас, нет. — Не надо, — Август хрипит так, что не слышит сам себя. Проклятье. Нож в карман, салфетки....нет салфеток. Он совсем забыл, то они с Димой договаривались поехать к нему. Идиот, а зареваное лицо уже ничем не скрыть и— — Август, я вхожу, — в самом-нежном-в-мире-голосе беспокойные нотки. Ну вот и всё, Август. Сегодня ты лишаешься всего, глупый мальчик, никакого тебе сладкого. Никакой тебе любви. Хольт только успевает подняться с пола, когда незапертая дверь щёлкает и на пороге появляется Дима. Его голубые глаза моментально серьезнеют, между бровей пролегает складка. Когда Дима чувствует опасность — в нём моментально проступает ищейка, солдат, полицейский. И сейчас Августу это не на руку. Хольт пытается улыбнуться, прекрасно понимая, как он выглядит, прячет руку за спину и прекрасно знает, что Диме не составит труда сопоставить два и два. Губы дрожат, но внутри поселилось какое-то ледяное спокойствие, серое и напоминающее раскалённый песок. Идеальный Хольт только что рухнул. Сейчас у Димы на лице появится то самое выражение, как у его отца, как у всех его помощников, даже иногда у Мико. Болезненная жалость к бедному беспомощному инвалиду. Нет, Август просто не может на это смотреть. — Август, что он тебе сказал? — Дима серьёзен, обеспокоен но...не зол? — Sunshine, ничего особенного. Ничего такого, что я бы не мог, — Хольт запрокидывает голову к потолку, в носу снова начинает щипать. Оказывается, разразившуюся истерику не так просто успокоить. Жалкое зрелище, Август ван дер Хольт, — Сейчас я только...успокоюсь немного и смогу...нормально.... — Август, почему на полу кровь? Точно, у него же всё ещё нет салфеток. Пара капель упала на пол. Это просто обидно. Почему всего всегда больше, чем доступное Августу количество мультизадач? Мир над ним издевается. Один факт всегда остается неучтенным и все вокруг как будто знают больше, чем он, но никогда не говорят, что именно. Один удар всегда остаётся упущен, как бы Август не защищался. И поэтому теперь Дима уйдёт от него. Августа ван дер Жалкого Зрелища. Хольт молчит. Ну а что тут сказать? Потому что он всегда на шаг позади? Потому что он не понимает, за что ему эта жизнь, где он ничего, вообще ничего не может, даже если прыгнет выше головы? Мама и папа, вы видели, как я могу? Не видели и никогда не увидят, потому что все кругом уже уверены, что Август способен только ошибаться. И что ему остается? Месть самому себе. Но Дима требует ответа. Ищейка не уходит без информации. Из глаз снова катятся слезы. — Дим, ничего... Пожалуйста, не смотри. — выходит как-то совсем уж жалобно. Август сильнее заводит левую руку за спину и тут же понимает, что этим себя выдает. Дима смотрит так пристально, замечает каждое движение и каждую эмоцию на лице. Но не уходит. Медленно приближается. — Август, я хочу знать что с тобой происходит. Я хочу быть рядом, мы ведь теперь партнёры... Дима такой взволнованный, напряженный, боится задеть, вывести из хрупкого равновесия. Он смотрит, как Август глотает слезы, упрямо поднимая взгляд в потолок и избегая встречаться глазами. И Диме больно от мысли, что все это время Хольт был со своими демонами совершенно один. Это, кажется, вообще первый раз, когда Август плачет перед ним. Дима пробует снова: — Пожалуйста, расскажи что с тобой происходит. Я уже здесь, значит, мне нужно знать. Покажи руки, — Дима тянется к левой руке, но Август дергается и отступает назад. — Не надо, — откуда только берутся силы повысить голос. Хотя он все равно истерично подскакивает, — Я не хочу быть перед тобой таким. Это мерзость. Слабость, — Хольт захлебывается последним словом, и истерика толкается в нем с новой силой. Чувство жалости к себе и стыда затапливает со всех сторон. Крах, кораблекрушение, вся его конспирация, тройные слои одежды, длинные рукава даже на домашнем джемпере, купленном специально для вечеров с Димой — все бестолку. Теперь все знают, какая он малодушная слабая дрянь. — Я не думаю, что ты слабый, — Дима звучит тихо и грустно, — Тебе ведь со стольким приходится справляться, столько выносить... А этот твой постоянный самоконтроль? Ты же.... Дима нервно проводит рукой по своему лицу и берет Августа за трясущиеся плечи. — Чувствовать боль — не значит быть слабым, Август. Это значит — быть человеком. И это нормально, слышишь? Августа этот тон — мягкий и бархатный, как кошачьи лапы — заставляет захлёбываться слезами еще отчаяннее. Что он может ему противопоставить? Чем он мог заслужить взаимность Дмитрия Дубина? Милосердного, доброго, несгибаемого в своей мягкости. Хольт впивается ногтями в ладони, не в силах сдерживать обрушившуюся на него горечь и усталость. — Яя-аа, — между сглатываемыми всхлипами, — весь поломанный, Дим. I-ireversibly damaged. Зачем я тебе такой? Хольт смотрит Диме в глаза, впервые за эту встречу. Он ищет там ту самую жалость, отвращение, желание отвернуться. Что-то, что наконец добьет его, прекратит эту пытку уязвимостью. Но Дима смотрит на него в ответ ясно и сочувственно, руки держат Августа уверенно и крепко. — Потому что я люблю тебя такого, какой ты есть. Поломанного тоже, — такой простой и серьезный ответ. И до Августа вдруг доходит, как он устал. Крупная дрожь бьет все тело, позвоночник вырабатывает электричество и наверняка колет Диму током, но Дима не убирает рук и не ослабляет хватку. Август валится на него, наконец позволив себе скулить и рыдать во весь голос. Он вцепляется в Диму чистой рукой, окончательно потерявшись в пространстве. Дима не ушел. Как он устал бояться, что Дима уйдет. Дима гладит его по плечам и спине, вспотевшему от напряжения затылку. Шепчет что-то тихое и успокаивающее. Он рядом и ему, наконец, позволено увидеть Августа не только обольстительным героем, но и живым человеком. Дима держит его доверие как самое хрупкое, самое ценное сокровище. Сердце греет мысль: не сбежал, подпустил, поверил. А вера в димином мире обмана и опасностей была чуть ли не ценнее любви. И к этому новому Августу — потерянному, разбитому, живому и настоящему до отчаяния в Дубине вдруг просыпается столько нежности, что сдавливает грудь. — Давай вытрем руку, — Дима отстраняет Хольта и лезет в сумку, в которой лежат салфетки. Перед тем как снова взять его за руку, Дима останавливается в сантиметре, — Позволишь? И взгляд такой обеспокоенный и серьезный, обещающий: я не обижу, не раню, не сделаю ничего, что тебе неприятно. Август, всхлипывая все реже, молча кладёт руку в димину ладонь. Наблюдает, как аккуратные пальцы бережно стирают кровь со свежих порезов. Опухшая кожа ссаднит, но истерика притупила чувства, и Августу, кажется, все равно. Сил не осталось, это случайное откровение выпило его до последней капли. Но все-таки в ребра скребется одна мысль, которая живет в нем, как отрава, слишком давно, чтобы просто исчезнуть. — И тебе д'ействительно не противно? - справливает Август севшим от слез голосом. Он говорит себе, что готов к любому ответу. — Почему мне должно быть противно? Если тебе больно, я хочу тебя защищать. К этому Август (конечно) оказывается не готов. Не к будничному тону, в котором нет ни капли сомнения или отвращения, которые Хольт там искал. Не к нежному касанию губ, теплое и сухое к чувствительному и холодному от салфеток. Он бы снова заплакал, но слез не осталось. Поэтому Хольт, не зная, как распутать и рассказать об узле натянутых, как нити, чувств, целует Диму. Август никогда не перестанет удивляться, сколько нежности, честности и силы может сосредоточиться в человеке. Никогда не сможет до конца понять, почему такой человек выбрал его и принял. Их руки сплетаются. Растерзанное и выжженое к сильному и дарящему, как земля. Электричество разрушительно, но земля поглощает ток, делая его безопасным. Дима поглощает бушующую боль, убивающую тело, растворяет в себе. — Я люблю тебя, mijn hart, — Август шепчет в губы, чувствуя, как большой палец гладит его ладонь. — Я тебя тоже, Август, — Дима возвращает поцелуй, мягко касаясь губ Хольта. Я понял тебя, я никуда не денусь. — Поедем домой? Нам определенно нужно о многом поговорить. Как только ты будешь готов. О многом. Обо всех тенях, которые Август месяцами прятал за спиной, об отце, о напульстниках, рукавах, огромных пустых комнатах, о стыдных слезах, о злости и боли. Боли от слов, от движений, от собственных рук. Боли в голове, в которой Августу иногда самому с собой невыносимо тесно и хочется сбежать. О том, что он отчаянно, до крика, до тошноты не готов. Не готов быть собой. Но ради Димы он попытается. Ведь Дима останется рядом.