Сладость

— Кир, я могу ошибаться, но ты уверена, что ты завела нам арктурианца, а не скажем, какого-нибудь хаски в человечьей шкуре? — Стонет Селезнев, когда они поздним вечером доползают до дома. Небо уже окрасилось в глубокий темно-синий цвет, но на улицах светло от горящих фонарей, витрин и вывесок. Одним коротким переходом от станции общественного транспорта до парка и кофейни в нем они разумеется не ограничились. Неожиданный марш-бросок растянулся на посещение какой-то картинной выставки в галерее марсианского искусства, прогулку по озеру на катамаране, обед в уютной итальянской кафешке, и дальнейшее исследование города без определенной цели. Домосед-Игорь, редко выбиравшийся из своей обители, чтобы вот так, без повода послоняться по городу и сам получал немалое удовольствие от прогулки. Чего уж говорить о Кире, соскучившейся по своему родному городу в том его состоянии, в каком она его покинула. У, едва ли не впервые в жизни получивший возможность ходить по улицам городов и планет в открытую, не опасаясь за свою жизнь и свободу, кажется, радовался больше обоих Селезневых вместе взятых. Так что к концу дня получилось так, что ходили одинаково, но чувствовали себя по-разному. Возможно, сыграло свою роль более закалённое тренировками и боевой жизнью тело, возможно тот факт, что энергии у арктуриан в принципе хоть отбавляй, но когда к концу похода Кира с Игорем уже с ног валились от усталости, У еще был полон сил. — Что же вы так себя запустили-то! — Ворчливо урчал он, дотаскивая Селезневых до их общего дивана в гостиной, и помогал устроиться поудобнее, стаскивая им кучу разнообразных подушек, обустраивая вокруг небольшое разноцветное «гнездо». Он отлучается на несколько минут, чтобы собрать на небольшой поднос (который он в последствии ставит в шаговой доступности на кофейный столик) графин с холодным черным чаем с лимоном и тарелку с печеньем собственного приготовления. Климат-контроль послушно выставляет комфортную для уставших за жаркий день людей температуру и влажность. У бесцеремонно залезает в самый центр гнезда, захватив с собой планшет для управления интерактив-панелью на стене. Выбирая ненавязчивый, легкий фильм на вечер, он ловит себя на мысли, что ни разу за свою долгую жизнь он ни о ком так не заботился. Ни о своих товарищах по экипажу, ни о Глоте, ни о редких, и быстро исчезающих из его жизни любовниках. Ни о ком. А потом до него доходит, что не смотря на то, что влез он в самый центр Селезневского гнездовья, места ему вполне хватило. Что значило, что его изначально учитывали, при расположении на местности. Изящные и сильные Кирины руки вплетаются в его волосы и начинают мягко поглаживать, да так, что он едва не урчит от наслаждения. А он может. Правда демонстрирует это слишком редко, чтобы хоть кто-то знал об этом маленьком, постыдном факте. Игорь к почесываниям присоединяться не спешит, зато позволяет удобно устроиться на плече, когда Весельчак переползает чуть повыше. Слушая мерно стучащее сердце в чужой груди, и наслаждаясь нехитрой лаской, У не может не расплыться в самодовольной улыбке. Он и не сомневался, что рано или поздно даже такой недотрога как профессор поддастся на его чары. А какое отторжение и сопротивление было поначалу! Будто он не легкий флирт выдавал, а пытался с наскоку тащить его вот сей секунду на сеновал. Пф! Как будто он когда-нибудь с ними так поступил! Да и зачем? Немного лести, ненавязчивый уход и время, достаточное, чтобы привыкнуть к новому, дают куда большие дивиденды, чем слепой напор. А сейчас, посмотрите: сам позволяет к себе прикасаться и не боится трогать в ответ! Как и Кира… Кира, на счастье с которой он и надеяться не мог! Огненная Валькирия, такая яркая, недосягаемая… Контактировать с ней он мог разве что в битвах, которые обе стороны старательно вели с наименьшим ущербом для противника, предпочитая компенсировать физический напор обменом колкостями и сарказмом. Но надеяться на что-то большее, на что-то серьезное и ответное он не мог. Не тогда, когда узнал, что у его красавицы уже есть семья и ребенок от любимого человека. Но ведь наглость – второе счастье, верно? И пусть у него и ушло на достижение заветной цели больше ста с гаком лет, своего он добился. Вынырнувший из раздумий У ощутил, что касаний стало больше. Селезнев переплел пальцы своей руки с его, и явно тоже думая о чем-то своем, поглаживал большим пальцем тыльную сторону его ладони, вырисовывая на ней какие-то узоры. В груди само по себе поселилось солнечное, согревающее замерзшую за холодный век душу, чувство. И слабая вибрация, зародившаяся в том же месте, мурчанием поднявшаяся в горло.