Эдем

Озноб пробирался под кожу, разливаясь ледяными иглами от макушки до кончиков пальцев. Но настоящий холод исходил изнутри, заполняя грудную клетку, замораживая сердце. Тсукишима ощущал себя одиноким в бушующем, безжалостном океане, безнадежно тонущим в ледяных волнах. Он прыгнул в этот водоворот, потянувшись к теплым, надежным объятиям Куроо, но оказался обманут. Вместо спасения – ледяная бездна, вода, заполняющая легкие, прерывающая дыхание. Что-то внутри него сжалось в крошечный, дрожащий комок. Тсукишима всем своим существом тянулся к Куроо, потому что только там, в его руках, было тепло. Только там было безопасно. Но этот мир – мир за пределами его рук, за пределами этих объятий – был враждебным, равнодушным, холодным, как тьма ночных улиц. Но Куроо смотрел на него… иначе. В глазах не было ни уюта, ни привычной уверенности – только паника, загнанность, страх. От этого взгляда сердце Тсукишимы сжалось до боли. Он сдался чувству, разлившемуся внутри, позволил себе сорваться в пучину, открыл двери, впустил в себя этот вкрадчивый, такой надежный голос Куроо – а теперь его бросили? Оставили одного, выбросили за борт? Он не заслуживал этого взгляда. Слезы жгли глаза, но Тсукишима не позволил им пролиться. Ему было так плохо, что хотелось умолять – не смотреть так! Хотелось кричать, доказывать: он хочет этого. Он заслуживает этого. Ему нужны эти объятия, так же, как Куроо нужны его. Они нужны друг другу. Эта мысль вспыхнула внезапно – яркая, неоспоримая, как нечто само собой разумеющееся. Они предназначены друг для друга. Тсукишима смотрел на Куроо, и его лицо казалось самым родным в этом мире. Взгляд сам собой опустился к его губам, и осознание пронзило, затопило, заслонило всё остальное: их надо попробовать. — Он никому не скажет, — голос Куроо был сорванным, каким-то глухим. Тсукишима моргнул, вынырнув из своих мыслей. — Что? Лицо Куроо всё ещё было прекрасным. Даже искаженное беспокойством. — Бокуто… и Акааши, — тихо, словно с трудом подбирая слова, выдавил Куроо. — Они не расскажут. Мысль не укладывалась в голове. О чём он говорит? — О том, что увидели, — добавил Куроо, видимо, понимая, что Тсукишима всё ещё не улавливает сути. — Оу. Мир качнулся, а затем встал на место. Помутнение исчезло, оставляя после себя чистую, опустошённую тишину. И тут до него дошло. Он осознал, о чём думал секунду назад. И ужаснулся. Эта тянущая, разрывающая изнутри боль, это чувство беззащитности, которое казалось невыносимым без Куроо, вдруг испарилось. Всё встало на свои места – только вот он не знал, какое место занимал теперь он сам. О чём он думал? Его поймали с Куроо. Обнимающимся. И вместо того, чтобы тревожиться об этом, он думал о том, как умолять Куроо не оставлять его. Как просить, чтобы Куроо не отпускал. Как кричать, что ему нужны его руки. Его глаза. Его голос. Он сошел с ума. Тсукишима резко вскинул голову. Бокуто всё ещё стоял в дверях подсобки, теперь рядом с ним был Акааши. Оба смотрели тревожно, обеспокоено, не зная, что сказать. И тогда Тсукишима увидел всю картину со стороны. И ужаснулся ещё больше. Куроо тоже смотрел на него – тревожно, напряжённо, будто ждал, что он скажет или сделает что-то ещё. Но Тсукишима не мог. — Мне… нужно идти, — выдавил он дрожащим голосом и, развернувшись, сбежал, оставляя за собой всю эту неразбериху. Куроо не остановил его. *** Он шел по корпусу школы словно зомби. Путь до комнаты казался невыносимо долгим. Мысли в голове крутились без остановки. Тсукишима снова и снова прокручивал в памяти всё, что только что произошло. Каждое своё движение, каждое движение Куроо. Каждый взгляд, каждое прикосновение. Всю жизнь он думал, что был хладнокровным и здравомыслящим, но одно лишь присутствие Куроо разрушило все перегородки в его сознании подчистую. Будто и не было годами выстраиваемого безразличия к окружающим, напускной брезгливости к чужим прикосновениям, осторожности в словах и действиях. Всё это растворилось в мягких касаниях, в едва ощутимом дрожании чужих рук поверх его рук. Голова гудела, как пчелиный рой, и меньше всего Тсукишиме сейчас хотелось обнаружить, что немалая часть игроков тренировочного лагеря этим вечером собралась в его комнате. Он застыл в дверях, ошеломлённо глядя на шумных, разгорячённых после тренировок парней, уютно расположившихся на полу. Это было слишком. — Тсукки, —Ямагучи сидел на своём футоне с банкой газировки в руке, судя по всему, разговаривая с доигровщиком из «Фукуродани». — Тсукишима, ты закончил тренировку с Куроо-саном? — Хината поманил его к себе. Рядом с ним, склонившись над консолью, сидел Кенма. — Садись сюда. Первым желанием Тсукишимы было сбежать. Найти тёмный угол, спрятаться там и разлагаться в покое следующие несколько тысяч лет. Но если бы он ушёл, то остался бы один со своими мыслями. И он утонул бы в них. А комната была яркой, голоса — шумными. Они заглушали хаос в голове. Может быть, этого хватит. Он протиснулся между сидящими и опустился рядом с Хинатой. Тот протянул ему бутылку с чем-то явно приторным, наверняка таким сладким, что сахар останется на зубах на несколько часов вперёд. Тсукишима такое не пил, но сейчас взял бутылку без возражений. — Как прошла тренировка? — не унимался Хината. — Аргх, как я тебе завидую, Тсукишима! Ты можешь тренироваться с Куроо-саном и Бокуто-саном. И упоминание Куроо было последним, что он хотел услышать. Тсукишима почувствовал, как от одного лишь имени по рукам снова пробежали мурашки. Он сжал бутылку в пальцах чуть крепче, чувствуя, как пластик сминается под напряжением. Беспокойство вспыхнуло жаром под кожей, снова напоминая о каждом прикосновении, каждом взгляде, что Куроо оставил на нём. — Нормально, — пробормотал он, делая вид, что изучает этикетку на бутылке. — Нормально?! — воскликнул Хината, подаваясь вперёд. — Да ты хоть понимаешь, насколько тебе повезло?! Тсукишима не ответил. Если бы Хината знал, насколько далеко всё зашло, он бы так не восхищался. Кенма поднял голову от консоли, скользнул по нему оценивающим взглядом, но ничего не сказал. Ямагучи тоже посмотрел на него, чуть прищурившись, словно что-то заметил, но не стал расспрашивать. Пока. Тсукишима знал, что этот разговор ещё впереди. Ямагучи не из тех, кто просто забудет. А хуже всего было то, что он сам хотел бы, чтобы его заметили. Чтобы кто-то вытащил его из этого хаоса, дал хоть какую-то опору. Но Ямагучи — не Куроо. И никто другой не был Куроо. Он стиснул зубы и уткнулся взглядом в пол, заставляя себя слушать гулкие, ничем не обременённые голоса вокруг. Только бы не думать. Только бы не чувствовать. Разговоры вокруг продолжались, голоса смешивались в единый шумный фон, но Тсукишима почти не слышал их. Голова всё ещё гудела, мысли метались беспорядочно, возвращая его к тому моменту — тому взгляду Куроо, той вспышке внутри, от которой хотелось либо сгореть, либо убежать. Он заставил себя сделать глоток из бутылки. Приторно сладко. Почти отвратительно. Но на вкус реально. И этого было достаточно, чтобы хоть как-то зацепиться за окружающую реальность. — Ты тренировался с Куроо-саном? — спросил Лев, плюхаясь на место рядом с Тсукишимой. Ну почему всё должно было крутиться вокруг Куроо? Тсукишима вновь не ответил, потому что в этот момент дверь в комнату распахнулась и в проеме появился он. Выглядел он словно был в глубокой задумчивости, но стоило секунде миновать, как его взгляд мгновенно изменился. — Веселитесь, ребята? — задорно спросил он, и никто даже не обратил внимание, что голос его звучал как воспроизведенный искусственным интеллектом текст с эмоциями невпопад. Парни загудели сильнее, приветствуя его и подзывая к себе. Куроо оказался сидящим по диагонали к Тсукишиме и ему было прекрасно видно все, что тот делал. Не то, чтобы Тсукишиме хотелось смотреть, но взгляд то и дело непроизвольно скользил туда, и он замечал, что несмотря на напускную расслабленность, Куроо был натянут как струна. — Куроо-сан и мне помогает, — сказал Лев и Тсукишима силой заставил себя повернуться к нему, — он крутой. Да, Куроо-сан? — спросил он, привлекая внимание брюнета. Тот повернулся, тут же ловя взгляд Тсукишимы. Улыбка соскользнула с его губ на мгновение и быстро вернулась, когда он сказал: — Тебе еще тренироваться и тренироваться, — Лев при этих словах лишь рассмеялся и вновь вернулся к Тсукишиме. Куроо тоже отвернулся, но так словно периферийным зрением наблюдая за ним. — Эй, да у тебя же руки-палочки, — сказал Лев, неожиданно хватая его за запястье. Мгновенный электрический разряд прошелся по позвоночнику и волосы встали дыбом, но вовсе не из-за ощущения чужой руки на своей. Скорее что-то угрожающее накрыло его волной. Температура в комнате словно стала на несколько градусов ниже. Он не сразу понял, откуда это чувство — инстинктивное, животное предупреждение, от которого холодком пробежалось по затылку. Всё происходящее в комнате вдруг показалось ненастоящим, словно он смотрел на него сквозь мутное стекло. Лев продолжал что-то говорить, беззаботно сжимая его запястье, но слова не доходили. Всё внимание Тсукишимы сосредоточилось на другом. На Куроо. Он больше не улыбался. Его глаза потемнели, мышцы на челюсти сжались, а пальцы, лежавшие до этого на полу, медленно сжались в кулак. Это было мгновение — доля секунды — но Тсукишима видел. Чувствовал. И этого хватило, чтобы сердце неловко дернулось в груди. Он вздрогнул и вырвал руку из чужой хватки. — Ничего, Куроо-сан покажет как сделать блок более устойчивым. — Лев лишь рассмеялся. Похоже, понятие личного пространства для него не существовало, потому что в следующую секунду он небрежно закинул руку Тсукишиме на плечи, притягивая ближе. Тсукишима дернулся всем телом и зажал нос рукой. Густой, насыщенный запах ударил в голову, разливаясь по телу горячей волной. Он заполнил комнату. Заполнил его самого. И в тот же миг Куроо оказался рядом. Его пальцы вжались в плечо Льва с такой силой, что тот поморщился. Лицо Куроо было искажено злостью — взгляд холодный, напряжённый, резкий, как лезвие. Тсукишиму бросило в жар. Непрошенная дрожь пробежала по телу, возбуждение закрутилось внутри тугим узлом. Оно было неправильным, чужеродным, но от этого не менее реальным. Дыхание сорвалось на тихий, рваный всхлип. Он опустил руку на колени, пытаясь прикрыться, но Куроо уже заметил. Их взгляды встретились — в его глазах промелькнула паника. — Ауч, Куроо-сан, больно. — пожаловался Лев, дергая плечом. Куроо тут же отдёрнул руку. Тсукишима больше не мог этого выносить. Запах накатывал волнами, заполняя каждую клетку. Тело горело, мышцы сводило судорогой, дыхание становилось всё тяжелее. Это было слишком. Это было невыносимо. Он склонился вперёд, почти сворачиваясь в позу эмбриона, обхватывая себя руками. — Тсукишима? — обеспокоенно позвал Хината и осторожно коснулся его спины. Все смотрели. Он чувствовал это каждой клеточкой, кожей, разгорячённой до предела. Господи, он даже не мог встать! Унижение накатывало волной, прорываясь наружу лихорадочным румянцем. — Вам лучше выйти, — ледяным голосом произнёс Куроо. Комната замерла. В воздухе повис вопрос, от которого становилось только хуже. — Тсукишиме нужен воздух, — твёрже добавил он. Несколько секунд никто не двигался, а потом началось судорожное шуршание — посыпались торопливые фразы: «О, да, конечно», «Я как раз хотел взять воды». Один за другим парни поспешили выйти, и вскоре комната опустела. — Тсукки… — голос Куроо стал неожиданно мягким, даже нежным. Он опустился рядом, но не приблизился слишком сильно. Тсукишима, не поднимая головы, резко дёрнулся назад и натянул на себя одеяло, скрываясь под ним с головой. Несколько секунд в комнате стояла тишина. — Я открою окно, — негромко сказал Куроо и отошёл. Тсукишима не двигался, только ещё сильнее вжался в матрас, натянув одеяло посильнее. Его тело всё ещё пульсировало жаром, дыхание сбивалось, но сквозь приглушённые звуки снаружи он слышал, как Куроо подходит к окну и с тихим щелчком его открывает. В комнату ворвался прохладный воздух, размывая тяжёлый, давящий аромат, от которого Тсукишима сходил с ума. Несколько секунд стояла тишина. — Лучше? — раздался негромкий голос Куроо. Тсукишима не ответил, не высунул голову из одеяла, лишь раздражённо выдохнул, снова зажмурился, пытаясь собрать мысли в кучу. Всё было слишком — эмоции, ощущения, мысли, которые не давали покоя. Куроо не уходил. Он так и стоял рядом. Тишина тянулась, пока её не разорвал звук — дверь в комнату с шумом распахнулась. — Ого, что произошло? Что это запах? — голос Бокуто пронесся по комнате, наполняя её как удар грома. Тсукишима вздрогнул, сильнее заворачиваясь в одеяло. — Уйдите. — Прошептал он. Куроо в нерешительности застыл возле его кровати, но в итоге выключил свет и вышел, уводя с собой Бокуто. *** Спустя некоторое время после ухода Куроо вороны начали возвращаться в комнату. Тсукишима остался лежать неподвижно, завернувшись в одеяло с головой. К счастью, никто не стал его тревожить расспросами. Постепенно шум утих, приглушённые голоса стихли, и вскоре комната погрузилась в тишину. Но сон не приходил. Тсукишима лежал с открытыми глазами, напряжённо вглядываясь в темноту, стараясь дышать ровно, не выдать себя ни стоном, ни тихим всхлипом. Жар внутри не угасал, он сжигал его изнутри, пульсируя в висках, прокатываясь волнами по телу. Он не выдержал. Осторожно выбравшись из-под одеяла, он бесшумно поднялся и, стараясь не разбудить остальных, скользнул к выходу. Коридор был залит холодным лунным светом — почти так же, как накануне. Тсукишима шагал быстро, стараясь не задерживаться возле дверей комнат Нэкомы. В груди глухо стучало напряжение, а в голове было только одно — добраться до душевых. Куроо ждал его. Он сидел у двери в душевые, привалившись к стене, и даже в слабом свете Тсукишима заметил, как его глаза блеснули, когда он поднял голову. Куроо медленно поднялся, отряхнулся и заглянул Тсукишиме в глаза. — Я помогу, — сказал он. И Тсукишима услышал знак вопроса в этих словах.