Под доспехом

Кровь спеклась между его грудными пластинами. Она скрылась темным пятном в пошарпанной серости, не давала узреть себя невооруженным взглядом, — однако глаз, жаждущий истину, вцепился в крошечные изменения оттенка моментально. — Ты ранен? Слышать искреннее волнение из уст Рыцаря Красоты не было чем-то новым; но непривычно было не слышать красочные эпитеты или обширные фразы, при звуке которых у Бутхилла напрочь отключало мозг. Аргенти никогда не был краток в высказываниях, этот факт Бутхилл принял давно и даже не задумывался, может ли существовать обратная ситуация. Могла, как выяснилось. Он демонстративно окинул себя взглядом. Царапины на груди и прессе (что ж, тем, чем он должен был быть, не спасибо металлу), куртка, пояс, брюки, — все было в нем как обычно, не считая крови, которой рейнджер был щедро покрыт. Бутхилл хмыкнул и, чуть выдвинув бедра вперед, прогнул спину: разглядывай меня, Рыцарь, мне скрывать нечего. — Я что, похож на какого-нибудь милого пушистика, которому так легко выпустить кишки? Оскорбляешь, — проговорил Бутхилл, но скорее беззлобно. Волнения в глазах это не уняло, и пришлось сморщиться: — Не, это не моя кровь. Я же, люб твою мать, стою на ногах, значит, цел. Аргенти не выглядел убежденным. Напротив — его глаза посерьезнели окончательно, и нотки привычного блаженства исчезли из его голоса: — Снимай куртку. — Чего? — оторопел Бутхилл. Но Аргенти уже расщелкивал застежки на своих латных перчатках. Пришлось, проклиная упертость рыцаря, подчиниться тому и убрать в сторону шляпу, шарф и куртку. Звякнули медали, столкнувшись друг о друга, а на них легли снятые белоснежно-золотые наручи. В следующую секунду талию рейнджера перехватили. Расстояния стало совсем мало, и если бы не реакция последователя Ланя, то Аргенти нарушил бы какой-нибудь из законов какой-нибудь из планет. Не то, чтобы Бутхилла это волновало, однако личное пространство он ценил. — Отлюбись от меня, — оскалился он, но столкнулся со светлой зеленью чужой радужки. Бутхилл выкорчевал из сознания цензурное слово, которое маяк передаст без проблем: — Псих. — Я хочу проверить твое состояние, — с твердой убежденностью в собственной святости проговорил Аргенти. Они столкнулись взглядами. Через мгновение Бутхилл пришел к тому же решению, к которому приходил неизменно при общении с Аргенти: дать ему делать что хочется и просто терпеть до возможности ускользнуть. — Какой же ты милашка, — пробормотал он, метафорически и физически махнув рукой. Сразу же Аргенти опустился перед ним на колено. Легко щелкнули наколенники брони, столкнувшись с полом, но Бутхилл проигнорировал этот звук, увлеченный заботой Рыцаря Красоты. Он вправду не был ранен; всего лишь кровь затекла между пластин, но и это решается легкой чисткой тряпками да водой. Таким мелочам рейнджер не придавал значения давным-давно. Но было что-то загадочно приятное в касаниях Аргенти. Он не испытывал жалости или трепета к вымученному металлическому телу, но он трогал Бутхилла как человека с живым телом. Пальцы в черных перчатках гладили по пластинам на груди и спускались под них, в щели, касались темных узких мест. Бутхилл не чувствовал ничего из этого. Но он молчал, рассматривая Аргенти. На лице того беспокойство сменялось облегчением. Затем — озадаченностью и интересом, будто визави доходил до странного нового понятия. Те же эмоции рейнджер испытал бы, подгоняя дуло пистолета под самое больное место противника; а рыцарь — убеждаясь в сохранности. — Друг, твое сердце в металлической клетке не заржавеет ли от крови? — засомневался Аргенти, и Бутхилл хмыкнул. Оно заржавело уже давно, не успев перед тем зачерстветь; но не об этом же спрашивал красноволосый спаситель. — Да забей лапку, почищу я, — пробурчал Бутхилл и замолчал, потому что черной перчаткой Аргенти смазал кровь с пластины и забрался внутрь. Рейнджер не чувствовал ничего. Ни тепла, ни холода, ни касаний, ни выстрелов. Его тело можно было разорвать на куски, и даже тогда он почувствует лишь пародию на чувства. Но на долю секунды... на самое мгновение, отзвук... ему показалось, будто он ощущает тепло. — А?.. Аргенти не останавливался. Он гладил между его пластинами, убирая кровь своей же тканью. Сначала лишь промачивал кончиком пальца, а затем полноценно забирался подушечками и чуть проталкивался вперед. — Мой бравый воин, твои доспехи в плачевном состоянии, — с великой печалью проговорил Аргенти. На сей раз Бутхилл не нашелся, что сказать. Теперь чужая печаль казалась ему отчего-то интимной. Он будто подглядывал за душой человека и не знал, как реагировать на открытие. Открытие было странным, оно никак не могло сформироваться в сознании. Даже когда Рыцарь Красоты встал, пообещав помочь с чисткой "доспехов" позже, Бутхилл не сумел найти слов, что было редкостью для него. Вот ж милашкинское поведение Аргенти, которое непонятно и необъяснимо. Бутхилл не хотел говорить или думать.