Тёмная ночь

Впервые за долгие месяцы ночь вновь принесла с собой умиротворение. Ветер тихо колыхал траву, разносил нежные песни птиц и стрекот сверчков, создавая спокойную атмосферу. Небо, чистое и ясное, было впервые за долгое время свободно и ясно от дыма и огней. Эта ночь казалась особенно удивительной, редким явлением, случавшемся в суровые военные времена. Обычно небо было затянуто густыми тучами, воздух был пропитан запахом гари, а звуки взрывов раздавались повсеместно. Но сегодня всё было иначе — сегодняшняя ночь была по-настоящему волшебной. Под большим деревом, задумчиво глядя на поле перед собой, сидел Стенли. Ему впервые за долгое время довелось услышать тишину и насладиться красотой мерцающих августовских звезд и мимолётно пролетающих комет. Этот месяц был их сезоном, и каждое внезапное появление падающих звезд приносило капельку радости душе. Но внезапно раздался треск веток. Лётчик сразу понял, кто это был, поэтому, не оборачиваясь, продолжил смотреть на небо. — Удивительная ночь, не так ли? И как символично, что мы встретились именно в такой особенный вечер, — тихо произнес Ксено, стараясь не нарушить покой природы, и сел рядом с Снайдером, легонько улыбаясь тому. Военные времена не позволяли им видеться так часто, как раньше. Их связь поддерживалась лишь редкими телеграммами, которые приходили с большим опозданием или же вовсе терялись. Но в одном из писем им всё же удалось договориться о встрече в месте, которое имело большую важность для них двоих. Эта встреча, ставшая первой за год, дарила им неимоверную радость, хоть они оба старались её показывать — это не было принято в то время. — Я тоже об этом подумал. Это действительно элегантно, как ты бы выразился, — ответил Стенли, переводя взгляд на Ксено. Учёный, несмотря на всё происходящее вокруг, выглядел, как всегда, опрятно, а его волосы были аккуратно уложены. В ответ на эти слова док усмехнулся и, кивая головой, с еле заметным волнением, которое он пытался скрыть, спросил: — Стенли, всё в порядке? В последних телеграммах ты почти не писал о себе, это беспокоит меня, — он повернулся к товарищу, заглядывая в бездонные глаза, пытаясь найти в них некий ответ. А после, осмотрев того полностью, учёный заметил ранки-царапки, ушибы и слегка протёртую форму в некоторых местах. Стенли не заботили они, потому что их было настолько много, что он просто привык к ним, не обращая внимания на боль. Главное было — бороться. — Не бойсь, всё в порядке. Скоро это это всё закончится, обязательно закончится, — на выдохе произнёс лётчик, положив руку на плечо Ксено и глядя в небо, словно в поисках там искорки надежды на счастье и удачный исход. В ответ учёный лишь кивнул, а в последующие часы они обсуждали произошедшее и у одного, и у другого; делились тем, что нельзя было выразить в телеграммах, опасаясь, что их могут неправильно понять, и просто провели эти быстро летящие часы друг с другом.

***

Последующие дни на фронте выдались тяжелыми, и один из них оказался особенно суровым. Постоянные бои и серьезные ранения Стенли побудили его прям на месте военных действий написать письмо, которое могло стать последним. Он писал наспех беглым почерком, но стараясь донести всё, что хотелось передать Ксено в может быть последние минуты своей жизни — никто же не знает, что может случиться. Письмо было не особо аккуратным, запачканным в пыли, а чернила в некоторых местах размазались, но содержание телеграммы было ясно, как ничто иначе. Наконец, дописав последнюю строку, лётчик оглядел письмо, на котором бегло было написано: "Мой дорогой Ксено Хьюстон Уингфилд, Это может быть моё последнее письмо к тебе. Сейчас, на месте военных действий, у нас идёт тяжёлое сражение, и я надеюсь, что оно станет решающим. Меня пару раз успели сбить, поэтому я серьёзно ранен, но я пока держусь. Тёмная ночь разделяет нас снова, но я продолжаю сражаться за благополучие нашего народа и за благополучие тебя, Ксено. Вера в то, что, если ты выживешь, то сможешь сделать много замечательных открытий и развиться сам, хранит меня в бою этой ночью. Она помогает мне, может быть, в последние мои минуты чувствовать себя радостным и спокойным. Я знаю, что, когда это все закончится и если мы будем живы, то обязательно встретимся снова. Я уверен в том, что ты снова встретишь с любовью меня. Поэтому давай снова соберёмся на нашем месте, когда война закончится? Я буду ждать тебя ночью на следующий день после нашей победы. А пока я продолжаю сражаться, бороться против врагов и против смерти, не боясь их. И ты тоже сможешь.

Твой Стенли Снайдер."

Перечитав письмо, лётчик на скорую руку сложил его. Телеграмма была отправлена почти сразу же, надеясь, что дойдёт адресату в целостности и сохранности — это письмо было особенно важно, его нельзя было потерять.

***

Спустя долгие месяцы, которые терзали душу, люди вновь увидели светлое небо и почувствовали свободу, и это означало одно — война наконец-то закончилась. Для всех это было главным и общим празднованием, в то время как Ксено беспокоился лишь об одном — жив ли Стенли. За это время в ответ учёный написал несколько писем, но обратной связи, даже мельчайшей весточки, не приходило, что заставляло его волненоваться сильнее, но разум брал верх, успокаивая его теми мыслями, что тот просто не мог ответить — всё-таки военным был, в тот момент ему было не до писем, в отличие от Ксено. С этими мыслями он прожил до дня, в который должна была состояться их встреча, назначенная ещё в далёком письме Снайдера, написанным в тяжёлое для всех время. Ближе к вечеру учёный направился к месту, которое значило слишком много, хранило множество секретов, тайн и историй — родное место для него и лётчика. Усевшись под деревом, Ксено погрузился в размышления обо всем, что вокруг виделось, дабы забить в голове куда подальше неприятные мысли о судьбе его товарища, которая могла свершиться. Волнение не должно было брать верх над Ксено, поэтому всякая ерунда помогала ему отвлечься. Но даже несмотря на это в глубине души он по-прежнему надеялся лишь на одно — живого Стенли, который будет рад его видеть снова спустя долгие месяца. Погрузившись настолько сильно в раздумия, Хьюстон не заметил, как сзади него подошёл человек, с хрипотцой произнесший фразу, которую хотелось сказать и намного и намного ранее: — С победой, док, — Стенли глянул на учёного со всей неимоверной теплотой, которую он только мог выразить, радуясь встрече, которая не станет последней, ведь мирное небо над головой продолжало светить, а враги наконец-то покинули родную землю. — Стенли... — Ксено мгновенно встал и без всяких после слов обнял того, несмотря на уйму бинтов и прочей ерунды на нем. Не было ни слез, ни восклицаний, лишь простое человеческое счастье и оправданные волнительные надежды. Это всё было так не свойственно ученому, но он просто не мог сидя продолжать слушать Снайдера, ведь беспокоился за того больше, чем сам за себя и за других вместе взятых. — Боялся всё-таки за меня, да? — усмехнулся легонько лётчик, глядя на растрогавшегося перед ним Ксено, обнимающего его со всей силой и любовью, которую тот только мог испытывать и вложить в это действие. В этот раз уже не хотелось сдерживаться, потому что оба они были по-настоящему счастливы. — У меня вот несколько ранений, до сих пор восстанавливаюсь...но теперь это пустяки, — продолжил Стенли, обняв учёного в ответ и вдыхая его запах — порох, множество различных химикатов и...что-то ещё. Но понять, что именно это было, было тяжело. — Я в любом случае всё равно прослежу, чтобы в итоге ты до конца поправился, — кивнул Ксено, выпуская лётчика из объятий и оглядывая его с ног до головы, оценивая состояние того и время, которое уйдёт на восстановление. — Не хватало, чтобы ещё что хуже было...— выдохнул Хьюстон, поняв, насколько серьёзные повреждения были у Стенли. — Не-не, я уже готов к работе, док! — с улыбкой на лице в шуточной манере произнес Снайдер, не сводя глаз с учёного, желая оценить его реакцию на былые фразочки, которых тот не слышал уже долгое и долгое время. — Так я и понял...— Ксено слегка улыбнулся, наклонив голову и усмехнувшись. Это было еле заметно, но Стенли понял сразу, что тот был в самом хорошем настрое, насколько это можно было себе представить. Так они и провели весь вечер и ночь, наконец свободно общаясь обо всем, что требовали их души и сердца. Им снова довелось ощутить былое счастье, родное плечо под боком и любимый голос друг друга.